«Как жаль скрывать такой чудесный, нежный цвет лица не важно зачем», подумала Мари-Жозеф. Королева была белокурой, ее бледные волосы, даже брови, казались отлитыми из белого золота, а глаза у нее были серые. Повинуясь внезапному капризу, Мари-Жозеф сделала реверанс портрету покойной королевы.
Мари-Жозеф вошла в Салон Дианы, не замечая, куда идет, забыв обо всем на свете, не в силах оторвать взор от картин. Внезапно она замерла. Прямо перед нею его величество играл в бильярд с Яковом, королем английским, месье и шевалье де Лорреном. Остальные придворные завороженно следили за ними.
«Мне следовало сделать реверанс? пронеслось у нее в голове. Я по невежеству допустила нарушение этикета?»
Однако никто даже не обернулся, и она решила, что лучше не привлекать к себе внимание. Она не могла пройти по залу, восхищенно рассматривая картины, но могла наблюдать за игрой его величества, а это было куда более высокой честью. По залу разлилось блаженное тепло, его переполнял терпкий дым, это тоже было приятно, но ей нестерпимо жали туфли.
«Я никогда не бодрствовала так поздно, подумала Мари-Жозеф, с тех пор как на Мартинике, еще вместе с Ивом, ночью, тайком выскользнув из дому, убегала на берег моря собирать крабов, которые выползали из фосфоресцирующих волн».
В монастырской школе полагалось ложиться вскоре после наступления темноты, а вставать еще до рассвета, а о том, чтобы убежать к морю, даже мечтать не приходилось.
Его величество нанес мастерский удар, и шар со стуком откатился в лузу. Месье и Лоррен зааплодировали, и все зрители последовали их примеру.
Яков от досады ударил кием оземь и выругался:
Черт побери, кузен Льюис, вы снова разгромили меня наголову! Вам дьявольски везет!
Он говорил с акцентом, и пришепетывал, и оскорблял всех присутствующих, кроме его величества, своим непочтительным обращением с монархом.
Упорный, ожесточенный поединок, произнес месье, чтобы рассеять неприятное впечатление, произведенное словами Якова.
Благодарю вас, дорогой брат, откликнулся Людовик, а остальные придворные окружили его и принялись шумно поздравлять.
Мари-Жозеф не тронулась с места, ибо ей не пристало равнять себя с принцами и герцогами.
Рядом, опираясь на эбеновую трость и медленно потягивая вино, стоял граф Люсьен. Заметив ее, он поклонился, и она ответила на его поклон. Она хотела поговорить с ним, не для того чтобы попросить извинения за свои нелепые домыслы, так как надеялась, что не дала ему повода о них догадаться, но чтобы загладить свою вину учтивостью и обходительностью.
Нога причиняет вам сильную боль, граф Люсьен? спросила она. Надеюсь, вскоре вы сможете забыть о ране.
Мазь месье де Баатца исцелит меня за неделю-две, предположил он. Рецепт его престарелой матушки спас меня от хирургов.
Мадам так благодарна вам за выздоровление Шартра! И я тоже очень признательна вам.
За выздоровление Шартра?
За храбрость, проявленную вами сегодня утром.
Граф Люсьен слегка поклонился. Рядом, за бильярдным столом, придворные на словах разыгрывали королевскую партию. Мари-Жозеф удивилась, почему граф Люсьен не остался рядом с его величеством.
Вы не играете в бильярд, граф Люсьен? спросила Мари-Жозеф.
Когда-то играл, ответил он, но сегодня забыл свой кий. И тоном сухим, как пески Аравийской пустыни, добавил: Такой изогнутый.
Он обрисовал в воздухе очертания изогнутой палки, которая позволила бы ему дотянуться до бильярдного стола.
Мари-Жозеф мучительно покраснела.
Простите меня, пролепетала она, прошу меня извинить, я не хотела
Мадемуазель де ла Круа!
Она умолкла.
Мадемуазель де ла Круа, с тех пор как я заметил, что я карлик, прошло много лет. Всем это известно. Не стоит смущаться оттого, что вы тоже это заметили.
Если до этого мгновения она боялась, что снова оскорбила его, то теперь опасалась, что он будет над ней смеяться. Он сделал еще один глоток вина, смакуя его, поглядывая на нее над краем серебряного кубка, который, в отличие от Шартра, не торопился осушить. Он вполне твердо держался на ногах, легкое опьянение выдавала лишь нарочитая рассчитанность движений. Его массивный сапфировый перстень сверкал на фоне серебряного кубка.
Я могу нарисовать ваш портрет? спросила Мари-Жозеф.
Для кабинета редкостей или галереи уродцев? Вы повесите его среди изображений диких людей и морских чудовищ?
Помилуйте, как можно! У вас прекрасное лицо. У вас прекрасные руки. Мне так хочется вас нарисовать.
Граф Люсьен допил последние капли вина. Неведомо откуда явился за его пустым кубком лакей. Граф нетерпеливо махнул рукой, отказываясь от следующего.
«Он не согласится, подумала Мари-Жозеф, а я снова сказала что-то не то».
Вы заняты другим, продолжил граф Люсьен, а мне надлежит принимать участие в церемонии отхода ко сну его величества.
Люсьен поклонился мадемуазель де ла Круа и, хромая, зашагал прочь.
«Мазь месье де Баатца вскоре утишит боль в моей ране, размышлял Люсьен, а физические упражнения вернут гибкость суставам и избавят от боли в спине».
Когда он проходил по залу, маркиза де ла Фер встретилась с ним глазами; он остановился и поцеловал ей руку. Наедине с ним она не столь стеснялась изуродованной кожи.
Моя карета в вашем распоряжении, дорогая Жюльетт, напомнил он.
Вы ко мне не присоединитесь?
Мне придется скакать домой верхом на Зели, сказал он, и последую за вами, как только мы уложим в постель его величество.
Ваш слуга может прискакать на Ах, я и забыла, вы никому не дозволяете ездить на своих арабских скакунах, это только ваше право.
Мой слуга мог бы отвести Зели домой в поводу, но я весь вечер простоял в Салоне Дианы. Никакой слуга не способен сделать так, чтобы я вновь ощутил прилив сил и радость жизни.
Она улыбнулась ему, и в свете свечей ее огромные карие глаза словно на мгновение наполнились слезами.
Конечно, дорогой. Это моя забота.
Она нарочито затрепетала ресницами и взмахнула веером, подражая записным кокеткам. Он засмеялся, снова поцеловал ей руку и присоединился к королевской свите, которой предстояло присутствовать при уютной церемонии отхода его величества ко сну.
Ив с трудом заставил себя продолжить беседу с мадам де Шартр. «Интересно, как эта дама, столь юная и столь сомнительного происхождения, может быть столь надменна», дивился он. Она требовала больше королевских прав и привилегий, чем законнорожденные члены августейшей фамилии. Его величество был воплощением хороших манер, великий дофин так привык к самоуничижению, что сделался почти невидим, а августейшие внуки вели себя как обычные мальчишки, вот только роскошно одетые.
Сегодня вечером вы принесли мне несчастье, отец де ла Круа, и я требую, чтобы вы загладили свою вину.
Не могу в это поверить, мадам де Шартр, да и вообще не верю в судьбу добрую ли, злую.
Вы весь вечер простояли за моей спиной, и я проиграла, поэтому я возлагаю на вас вину за свое поражение.
В таком случае, если бы вы выиграли, это тоже было бы моей заслугой? спросил он.
Закрыв свой китайский, сандалового дерева веер, она пристально и совершенно недвусмысленно воззрилась на него. В ее сложной прическе мерцали и покачивались золотые китайские украшения, подвески на них время от времени сталкивались, нежно позванивая.
Разумеется, отец де ла Круа, я бы и еще кое-что не отказалась добавить к списку ваших заслуг, если бы вы знали, как об этом попросить.
Ему показалось, что она с ним флиртует, хотя свой вопрос он задал вполне искренне, без всякой задней мысли. Он так долго пробыл среди мужчин матросов, иезуитов, студентов университета, что давным-давно забыл то немногое, что знал о вежливой беседе в женском обществе. Мадам де Шартр весьма двусмысленно толковала все его изысканные и учтивые комплименты.
Невзирая на честь, которую оказал ему сегодня вечером его величество, на восхищение придворных и внимание красавиц он ведь мог оценить их красоту, в конце концов сотворенную самим Господом, Ив хотел бы сейчас оказаться в своей уединенной комнате. Ему предстояло описать вскрытие русалки. Он должен был убедиться, что Мари-Жозеф не забыла о рисунках. А еще ему просто необходимо было поспать хотя бы несколько часов, чтобы днем завершить изучение трупа морской твари.
В зал вступил церемониймейстер, выкликая: «Дорогу его величеству!» Мадам де Шартр сделала шаг в сторону, присев в глубоком реверансе. Ив поклонился, украдкой поглядывая на удаляющуюся спину его величества и устремившуюся за ним свиту.
«А вдруг мне следует присутствовать не только на церемонии утреннего пробуждения его величества, но и на церемонии августейшего отхода ко сну?» подумал Ив, но отогнал пустые опасения, ведь граф Люсьен известил бы его о новых, дополнительных обязанностях. Его величество прошествовал мимо, с королем Яковом ошуюю и его святейшеством одесную, а граф Люсьен с другими придворными следовал за ними по пятам. Его святейшество мимолетно взглянул на Ива и нахмурился; граф Люсьен прошел, словно не заметив.
Парадные апартаменты были переполнены, пока в них находился король. Теперь они опустели, а через мгновение погрузятся во тьму, ибо задержавшиеся придворные заспешат прочь, позевывая и сетуя на поздний час и скуку. В парадные апартаменты толпой хлынули слуги придворных его величества, гася свечи, чтобы они не успели больше прогореть ни на волос.
Идем со мной, промолвила мадам де Шартр.
Почту за честь проводить вас к вашему супругу, откликнулся Ив.
К супругу?! Вот еще! Да на что он мне сдался?!
Она засмеялась и кинулась прочь, на ходу обернувшись и бросив ему через плечо, даже не потрудившись понизить голос:
Вы разочаровали меня, отец де ла Круа!
Ив знал, чего она жаждет. Он утратил девственность, о чем глубоко сожалел, однако после рукоположения он ни разу не нарушил обета целомудрия. Мадам де Шартр столь страстно желала забыть о своих супружеских клятвах, что это необычайно смущало Ива и уберегало от искушения.
Впервые за весь этот бесконечный вечер он остался в одиночестве. Он поведал историю о пленении русалки, наверное, раз двадцать, историю о неразлитом вине столько же. Лишь немногие из придворных его величества бывали в море. Они ожидали, что Ив расскажет им о чудесных приключениях и таинственных опасностях, а не правдиво опишет неудобства, скуку вроде той, на которую они вечно жалуются в Версале, и часы, дни и даже недели ужаса и страданий во время штормов.
Ив прошел по темным опустевшим покоям, откуда уже удалились хоть сколько-нибудь значительные лица. Пока слуги придворных собирали огарки для своих господ, слуги его величества заменяли их новыми свечами. Ни одну свечу нельзя было зажигать для его величества дважды. Прослужив его величеству обычный срок, три месяца, придворный мог следующие три месяца освещать свой дом огарками. Такова была одна из привилегий, которыми пользовались придворные «короля-солнце».
Ив спустился по великолепной Посольской лестнице, потому что не мог добраться до своих крошечных каморок на дворцовом чердаке иначе, как спустившись на первый этаж и взобравшись по узенькой лесенке. Неожиданно из темноты выступил кто-то в ослепительном пурпуре:
Отец де ла Круа?
Ваше преосвященство? поклонился Ив кардиналу Оттобони.
Его святейшество вызывает вас к себе, сказал кардинал на латыни.
Ив, тоже на латыни, ответил:
Я всецело в распоряжении его святейшества.
Кардинал Оттобони торжественно проплыл дальше, на террасу, и простер руку по направлению к саду. Его святейшество стоял меж водными партерами, устремив взор вдаль, на навершие шатра, в котором обитала русалка.
Следуйте за мной, отец де ла Круа, велел его святейшество.
Ив поспешил к Иннокентию. Оттобони остался на террасе. Иннокентий повел Ива подальше от любопытных ушей, в сторону оранжереи, в благоуханное цветочное облако. Встав рядом, они устремили взор на ряды маленьких деревьев.
Я огорчен, наконец промолвил папа.
Прошу прощения, ваше святейшество.
Я огорчен вашими недопустимо мирскими занятиями.
Но я лишь ищу в природе Господню истину и Господню волю.
Не вам решать, прервал его папа, что есть Господня истина и что есть Господня воля.
Иннокентий говорил по-прежнему мягко, однако от Ива нисколько не укрылась его суровость.
Я огорчен языческой пьесой, написанной вашей сестрой.
Ваше святейшество, умоляю вас, в своей невинности она и не предполагала, что совершает что-то недостойное
Успокойте меня, сын мой, избавьте меня от страха за душу вашу и вашей сестры.
Я благодарен вам за участие, ваше святейшество.
При дворе моего кузена вас окружают опасности. Повсюду таятся распутство, блуд и разврат. Кругом не счесть еретиков. Король выбирает в советники атеистов и уродцев.
Меня оберегают мои обеты и моя вера, ваше святейшество.
А когда вы в последний раз служили мессу или принимали исповедь?
Много месяцев тому назад, ваше святейшество.
Значит, вы забыли о своих обетах и своей вере.
Иннокентий двинулся меж клумбами, словно затканными цветочными узорами. Ив последовал за ним, стараясь держаться немного поодаль от святого отца, дряхлого старца.
Быть может, отец де ла Шез позволит мне служить мессу вместе с ним или принять исповедь
Быть может, отец де ла Шез соблаговолит исповедовать вас, прервал его Иннокентий. Я уж и не спрашиваю, когда вы последний раз исповедовались.
Иннокентий дошел до лестницы, ведущей на террасу. Он взял Ива под руку, ища поддержки, и вместе они направились во дворец.
Год, посвященный углубленным размышлениям о божественном и созерцанию, возможно, пойдет вам на пользу, произнес Иннокентий. Вам стоило бы на год удалиться в монастырь и принести обет безмолвия
Ив невероятным усилием воли заставил себя молчать. Он был уверен, что если попытается возразить, то немедленно отправится в ссылку. А если отправится в ссылку, то утратит расположение короля и возможность продолжать исследования.
Я помолюсь за вас и подумаю, что более всего будет вам на пользу.
Иннокентий протянул Иву руку. Ив преклонил колени и поцеловал папский перстень.
Мари-Жозеф взбегала по узкой лесенке на дворцовый чердак. Было уже поздно. Они с Лоттой помогли мадам без всяких затей отойти ко сну, а затем Мари-Жозеф, как обычно, помогла Лотте освободиться на сон грядущий от пышных одеяний.
«Смогу я сегодня заснуть? думала она. После таких волнений, после таких великолепных развлечений»
Она снова вспомнила, как губы шевалье коснулись ее пальцев и как ее, неожиданно для нее самой, пронзила дрожь наслаждения. Она гадала, каково было бы его поцеловать. Монахини внушали ей, что поцелуи порочны и есть не что иное, как путь ко греху, искушению и страданиям. Однако поцелуй руки в конце концов оказался не столь уж страшным.
Внезапно за ее спиной послышался смех и шаги, заглушаемые потертым ковром: следом за ней поднимались дама в переливчатой, под стать оперению колибри, маске и мужчина в маске козла или сатира. Они прижимались друг к другу в узком проходе. Мари-Жозеф немедленно узнала Шартра и решила, что дама мадемуазель дАрманьяк, но уж во всяком случае никак не мадам Люцифер. Шартр сладострастно водил козлиной мордой по ее шее и бодал ее рожками, пока она не откинула голову и снова не засмеялась низким, грудным смехом.
Ее элегантный фонтанж сбился, локоны упали на лицо, ленты запутались в причудливых перьях, украшавших маску. Она сорвала фонтанж и швырнула, так что он покатился вниз по ступенькам, а ленты и кружево запачкались, и бросилась Шартру на шею. Не размыкая объятий, поминутно спотыкаясь, они карабкались по лестнице, то и дело падая, снова и снова целуясь, задыхаясь, с безумием страсти ощупывая друг друга. Шартр рванул завязки ее корсета, простонав: «Не лишайте меня мужественности, мадемуазель!»
Мари-Жозеф только хотела бежать, как вдруг взгляд Шартра из-под козлиной маски упал на нее. Она испуганно присела в реверансе.
Прошу прощения, сударь, только и сообразила пролепетать она.
Мадемуазель дАрманьяк поспешно выдернула руки из-под пол его расшитого золотом жюстокора и блестящего камзола. Один чулок у него сполз, вяло обвившись вокруг подвязки. Мадемуазель дАрманьяк злобно воззрилась на Мари-Жозеф, поправляя маску: показывать лицо не входило в ее планы. Сбившееся платье обнажило ее груди, со сверкающей бриллиантовой мушкой пониже левого соска. Она подтянула корсаж, пытаясь хоть как-то прикрыть наготу.