Не знаю, кто вы, холодно ответил Шартр Мари-Жозеф, темными обезумевшими глазами глядя на нее из-под рогатой полумаски. Взор его косящих глаз и вправду своей распаленной похотью напоминал козлиный.
Но месье де Ш
Вы обознались. Он с ухмылкой поднял маску. Впрочем, может быть, мадемуазель де ла Круа, вы хотели бы присоединиться к нам?
Нет! в ужасе вырвалось у Мари-Жозеф.
Какая жалость! Спокойной ночи.
Он снова опустил маску, скрыв безумный, блуждающий, ни на чем не останавливающийся глаз и опять превратился в сатира. Он припал к груди мадемуазель дАрманьяк, вновь обнажив ее и впиваясь в нее поцелуями. Она гладила его длинные кудрявые волосы и прижимала его к себе все теснее и теснее, не сводя глаз с Мари-Жозеф. Когда он оторвался от нее, бриллиантовая мушка осталась у него на подбородке.
Они оба рассмеялись и кинулись вверх по ступеням, протиснувшись на лестничной площадке мимо Мари-Жозеф и не обращая внимания ни на ее реверанс, ни на ее смущение. Распахнулась дверь в комнату мадемуазель дАрманьяк. Послышалось сначала шуршание, а потом сухой звонкий треск разрываемого шелка; дверь с грохотом захлопнулась.
На лестнице, в коридорах, во всем дворце воцарились тишина и мрак.
Мари-Жозеф бросилась бежать, ворвалась к себе в комнату и плотно затворила дверь. Оделетт испуганно села в постели, сонно щурясь на свет единственной свечи:
Что случилось, мадемуазель Мари?
Оделетт выскользнула из-под перины и кинулась к ней.
Ничего, я просто увидела
Неужели вы не знали? удивилась Оделетт, когда Мари-Жозеф описала ей, что видела на лестнице. Никогда не замечали? Они спариваются, как воробьи под застрехой.
Не употребляй таких выражений, дорогая Оделетт.
Что же они, соединяются в любви? Они что, любят друг друга? По-моему, только спариваются. Никакой любви я не замечаю.
Ну хорошо. Скажи «совокупляются».
Оделетт рассмеялась:
Уж лучше говорить как есть, без прикрас, выходит не так противно. Пойдемте, я уложу вас в постель.
Мари-Жозеф не стала возражать, когда Оделетт помогла ей снять придворный роброн и расплести волосы.
И что же, вы встретили сегодня принца, мадемуазель Мари?
Да.
И он вас заметил?
Надеюсь, что да, сказала Мари-Жозеф. Вот только у него нет посланника, так что и не знаю, угодит ли он тебе?
Посланник всегда находит похищенную принцессу, прошептала Оделетт.
Мари-Жозеф обняла ее, желая, чтобы придуманная ею сказка воплотилась в действительность.
В одной рубашке, Мари-Жозеф подошла к окну и взглянула на раскинувшийся внизу сад, на шатер русалки, прислушиваясь, не раздастся ли ее песня. Но в ночных садах царило безмолвие.
Ложитесь спать, мадемуазель Мари, а то постель совсем остынет.
Наверное, я не смогу заснуть, сказала Мари-Жозеф. И мне нужно покормить русалку. Помоги мне надеть амазонку и грей постель, пока я не вернусь.
Расскажите мне о своем принце!
Оделетт встряхнула амазонку.
Мой брат у себя?
У себя, спит, а обе двери закрыты. Он ничего не услышит!
Ты уже видела моего принца, издалека начала Мари-Жозеф, самого красивого мужчину в покоях мадам.
Но в покоях мадам не было красивых мужчин, возразила Оделетт, застегивая крошечные гагатовые пуговки.
Шартр красив
Безобразен, хуже демона.
Неправда! А месье
Милый.
Допустим, ты права. Милый.
Я же сказала! Там не было красивых мужчин.
Но не могла же я метить столь высоко и выбрать члена королевской семьи? Я имела в виду шевалье де Лоррена.
Друга месье.
Да.
Она предвидела, что Оделетт начнет ее высмеивать: «Какой старик! Связался черт с младенцем!» но, как ни странно, Оделетт промолчала.
Он ведь очень красив, согласись!
Да, он красив, мадемуазель Мари.
Но он тебе не нравится.
Он очень красив.
Так в чем же дело? воскликнула Мари-Жозеф. Я бесприданница, он и не посмотрит в мою сторону. Она помедлила. Но он поцеловал мне руку, вполне благопристойно. То есть почти благопристойно. Он не пытался со мной заигрывать, как Шартр, во всяком случае, не так грубо. И тут ее прорвало: Шартр прямо на лестнице обнажил грудь мадемуазель дАрманьяк! А она мне кажется, она дотронулась до его Мари-Жозеф замялась, подыскивая подходящее слово, органа размножения.
То есть схватила его за член.
Мари-Жозеф хотела было изобразить оскорбленную невинность, но вместо этого хихикнула.
На лестнице. Где ты научилась всем этим словам, Оделетт? На Мартинике ты так не выражалась.
В монастырской школе, где же еще. Оделетт нырнула в постель и натянула одеяло до подбородка. У матери настоятельницы.
Глава 10
В залитых лунным светом садах звучала мрачная, исполненная печали песнь русалки. Мари-Жозеф торопливо шла по Зеленому ковру, поеживаясь от ночной росистой прохлады и стараясь поплотнее закутаться в плащ Лоррена. Ее согревал волчий мех, благоухающий мускусным ароматом, который так любил Лоррен и который месье предлагал и ей тоже.
Как жаль, что она не столь знатна, чтобы разъезжать в карете, когда пожелает, или, по крайней мере, не столь богата, чтобы позволить себе верховую лошадь. Она любила гулять в садах, но час был поздний, ночь холодна, а у нее еще оставалась уйма дел.
Она вспомнила, что ныне живет в столице мира, и засмеялась от радости.
«А еще я начала дрессировать русалку, подумала она. Если бы мне дали несколько дней, я научила бы ее молчать в присутствии его величества, и в следующий раз при нем она бы не издала ни звука. Но если его величество снова отложит вскрытие, то тело водяного подвергнется разложению, и все мои попытки обучить русалку окажутся ни к чему».
Мари-Жозеф качнула фонарем, и у ног ее на мгновение всколыхнулась и заплясала безумная тень. Она подпрыгнула, тень в развевающемся плаще повторила ее движение, и их обеих объяла прекрасная ночь.
«Рисунками я займусь позже, решила Мари-Жозеф. Сначала посплю несколько часов»
Однако луна, уже достигшая трех четвертей, до половины опустилась за горизонт. Ночь перевалила за середину.
Прямо перед нею слабо светился русалочий шатер; в глубине сада, возле фонтана Нептуна, мерцали факелы садовников, расставлявших цветы в кадках; для украшения садов его величества предназначались целые цветочные айсберги.
Кто-то отвел задвижку потайного фонаря, и ее ослепил луч резкого света. От неожиданности Мари-Жозеф подскочила в испуге.
Стой! Кто идет?
Мадемуазель де ла Круа, откликнулась она. Ее рассмешил собственный испуг: всего-то мушкетеры, стерегущие русалку, а она приняла их неизвестно за кого! Пришла покормить русалку.
Она подняла фонарь, в свою очередь направив луч света в глаза стражнику.
Заслонку потайного фонаря сдвинули, и свет теперь упал на разделявшую их гравийную дорожку. Мари-Жозеф опустила свой фонарь. За спиной мушкетера пролегла длинная тень, а лицо осветилось снизу зловещими отблесками.
А у вас есть разрешение? Вам позволено входить в клетку?
Конечно, разрешение мне дал брат.
В письменном виде?
Она рассмеялась, однако он преградил ей путь, заслонив вход.
В шатре русалка посвистывала и рычала.
Отец де ла Круа велел никого не пускать.
Ко мне это не относится, попыталась было спорить Мари-Жозеф.
Он сказал «никого».
Если «никого», значит меня можно. Мы же одна семья.
Что ж, это верно. Мушкетер отступил. Но будьте осторожны, мамзель. Если это и не нечистая сила хотя кто знает? то все равно она страшно разъярилась.
Мари-Жозеф вошла в шатер, благодаря судьбу за то, что ей не пришлось вновь взбираться на холм, возвращаться во дворец за Ивом и будить его, чтобы он за нее поручился. Закрыв фонарную задвижку, чтобы не испугать русалку, Мари-Жозеф остановилась и подождала, пока глаза не привыкнут к темноте. Рядом выступило из мрака бледное пятно: секционный стол отделили от бассейна с живой русалкой новыми ширмами плотного белого шелка, расшитыми золотыми солнечными дисками и королевскими лилиями. Белоснежная ткань и золотое шитье слабо мерцали во тьме.
Мари-Жозеф отперла клетку русалки. В кувшине с морской водой плавала и плескалась мелкая рыбка. Фонтан словно заливало странное слабое зарево. Неужели Ив забыл на ступенях зажженную свечу и это играет отражение пламени в воде?
Русалка, ты где? прошептала Мари-Жозеф. Это я, принесла тебе ужин.
Поверхность бассейна подернулась рябью. У Мари-Жозеф перехватило дыхание.
Круги на воде фосфоресцировали, отливая зловещим блеском. Весь бассейн точно медленно занимался огнем. Блики заиграли на позолоте Аполлоновых дельфинов и тритонов.
Так фосфоресцировал океан в Фор-де-Франсе, на Мартинике. Наверное, в бочки случайно зачерпнули люминесцирующую морскую воду и привезли в Версаль.
Русалка?
Мари-Жозеф замурлыкала мелодию, которую пела при ней русалка. Интересно, означают ли русалочьи песни хоть что-нибудь, вроде криков и воплей кота Геркулеса?
«А что, если я сейчас пою о том, как чудесно наконец вырваться на волю, спастись из золотого бассейна, из-под парусинового навеса? подумала Мари-Жозеф. Тогда бедная русалка совсем потеряет голову».
Она села на край фонтана и стала напевать другую мелодию.
И тут гладь бассейна точно взрезала сияющая стрела, под водой летящая к Мари-Жозеф. Это поплыла к помосту русалка: ее раздвоенный хвост совершал плавные волнообразные движения, а над поверхностью виднелись только глаза и волосы. Мари-Жозеф сидела на нижней ступеньке, поставив ноги на мокрый помост, и протягивала пленнице рыбу.
«А если сжать рыбу в кулаке? подумала она. Нет, заставив держаться рядом со мной, я только ее напугаю».
Вместо того чтобы выхватить рыбу и умчаться во тьму, русалка подплыла совсем близко, повернулась и медленно прошла под рукой Мари-Жозеф, так что она кожей ощутила напор воды.
Русалка, ты что, не хочешь есть?
Русалка вынырнула в сажени от нее.
Рррыба, внятно произнесла она.
Вот именно, рыба!
Русалка снова нырнула на глубину. Мари-Жозеф сидела не шелохнувшись, пальцы у нее онемели от холодной воды.
В светящейся глубине показалась темная тень русалки и медленно всплыла к ее руке. Русалка, вверх лицом покачиваясь на волнах, внимательно поглядела на Мари-Жозеф сквозь люминесцирующую рябь и медленно подняла перепончатые когти к самым ее пальцам.
Мари-Жозеф опустила рыбу прямо ей на ладонь.
Русалка перекувырнулась на волнах, проведя рукой по ладони Мари-Жозеф, и она почувствовала исходящее от русалки тепло и в свою очередь погладила ее по спине, словно успокаивая пугливого жеребенка.
Русалка задрожала.
Мари-Жозеф с трудом заставила себя солгать, хотя бы и животному:
Все хорошо, нечего бояться
Покачиваясь вниз лицом на волнах, русалка постепенно затихла под ее ладонью.
Мари-Жозеф распутала сначала одну прядь ее темно-зеленых волос, потом другую. Блестящие кудри русалки окутывали ее плечи и в слабом свечении отливали черным на фоне кожи. Русалка стала что-то тихонько напевать, словно мурлычущая кошка, которой чешут за ушком. Мари-Жозеф взялась было за третью прядь, но она сбилась колтуном и не расчесывалась.
Русалка снова перекувырнулась на волнах, вырвав из руки Мари-Жозеф спутанную прядь волос. Покачиваясь на спине, она аккуратно откусила рыбью голову, прожевала ее и съела вторую половину. Раздвоенным хвостом она била по воде у самых ног Мари-Жозеф. Мари-Жозеф нагнулась, чтобы получше его разглядеть. Раздвоенный хвост был совершенно не похож на рыбьи плавники и даже мало напоминал тюленьи ласты. От таза до кончиков плавников русалку покрывала более темная и грубая кожа, на которой выделялись спутанные волосы, прикрывавшие гениталии. «Бедренные» кости обоих хвостов были довольно короткими, «берцовые» значительно длиннее, с хорошо развитыми мышцами спереди и сзади. «Колено» между ними сгибалось в обе стороны. Сустав, соединявший длинные «берцовые» кости со ступнями, напоминал запястье Мари-Жозеф. Сами ступни заканчивались длинными перепончатыми пальцами с устрашающе мощными когтями. Русалка взмахнула пальцем ноги, забрызгав Мари-Жозеф: капли упали ей на щеку и тонкой струйкой сбежали к подбородку.
Пожалуйста, не брызгайся, русалка! взмолилась она. Я и так уже испортила одно платье, когда ты затащила меня в бассейн, и не могу позволить себе потерять второе. Пожалуйста, не надо играть. Съешь лучше рыбку. У меня столько дел, мне надо торопиться.
В желудке у Мари-Жозеф заурчало. Она уже успела забыть о жареных голубях, к тому же они были такие крохотные. Она улыбнулась русалке:
Вот тебе повезло! Я бы не отказалась, если бы кто-нибудь угостил меня рыбой!
Русалка взяла рыбку, откусила ей голову и протянула тушку с хвостом Мари-Жозеф.
Мари-Жозеф в ужасе отпрянула и кинулась за край фонтана. Почувствовав себя в безопасности, она сверху вниз пристально посмотрела на русалку.
«Успокойся! приказала себе Мари-Жозеф. Она не могла понять, что ты хочешь есть. Просто принесла тебе рыбку, как Геркулес мышь».
Русалка пропела несколько нот.
Спасибо, поблагодарила Мари-Жозеф так же, как обычно благодарила кота. Можешь ее скушать.
Рррыба, произнесла русалка и засунула в рот кусочек. Между зубами у нее торчал рыбий хвост. Она захрустела, проглотила его, и прозрачный плавник исчез.
На прощание Мари-Жозеф погладила русалку. Внезапно русалка схватила ее за запястье и, не прерывая нежного, плавного пения, стала мягко, но неумолимо увлекать ее в воду.
Отпусти! потребовала Мари-Жозеф. Русалка
Она попыталась вырваться, ожесточенно крутя кистью, но русалка когтями намертво сжимала ее руку. Она снова запела, громко и настойчиво, и за руку потянула Мари-Жозеф под воду. «А ну, отпусти меня!» вскрикнула та и в ужасе отчаянно рванулась, пытаясь освободить руку из цепких острых когтей, чего бы это ни стоило.
Русалка отпустила ее. От неожиданности Мари-Жозеф опрокинулась на спину, неловко вскочила и бросилась бежать. Русалка проводила ее взглядом, чуть видимая над водой. Она все пела и пела, но звуки словно пульсировали в воде и камне и дрожью отдавались в деревянном помосте, точно дикарская барабанная дробь. Мари-Жозеф скорее даже не слышала, а ощущала ее. Она поежилась, с металлическим скрежетом захлопнула и заперла дверь, схватила фонарь и поспешила прочь из шатра.
Спокойной ночи, мадемуазель де ла Круа. Надеюсь, вы хорошо накормили эту тварь?
Полагаю, что да, сухо сказала Мари-Жозеф, едва ответив на его поклон.
Она стала взбираться по Зеленому ковру, мимо усеянных каплями росы нескончаемых цветов в кадках, к безмолвным фонтанам. Прежде она никогда не боялась животных, и сейчас страх глубоко ее опечалил. У нее до сих пор ныло запястье, на котором сомкнулись когти морской твари. Однако русалка отпустила ее, а ведь могла бы в клочья изодрать ей руку, навсегда оставив шрамы.
Песня русалки неслась следом, мрачная и неблагозвучная. Мари-Жозеф вздрогнула. Перед нею белоснежными призраками возвышались статуи, а их тени черными омутами пятнали тьму. Блаженство и гордость Мари-Жозеф растворились в яростной музыке русалки.
«Ив?..» Перед нею стоял ее брат, бледный как мрамор, бледный как смерть, с его ладоней, с его лба сочилась кровь. Она увидела его столь же отчетливо, как будто песня русалки претворилась в свет, но спустя миг видение исчезло.
Песня смолкла.
Ив?! Где ты?
Внезапно хлынувшие слезы размыли и ярко освещенные окна дворца, и пламя факелов. Она отерла глаза тыльной стороной ладони, подхватила повыше юбки и бросилась бежать.
Мари-Жозеф мчалась к дворцу, по ее лицу струились слезы, туфли промокли от росы. Однако у нее хватило присутствия духа взбежать по черной лестнице в надежде, что ее никто не заметит.
«Надо перестать, лихорадочно соображала она, надо перестать плакать, надо идти, а не бежать, надо идти торжественным, размеренным шагом, едва касаясь юбкой пола, чтобы никому не дать повод сказать: Вот крестьянка, подобрала юбки выше колен!»
Она взбежала по узким ступенькам на чердак, едва сдерживая рыдания, судорожно хватая ртом воздух, и распахнула дверь в комнату Ива, освещенную одной-единственной свечой. Ив застегивал рясу, а рядом нетерпеливо переминался с ноги на ногу лакей в королевской ливрее.