Она никогда не ездила в дамском седле, только по-мужски, и потому, поставив левую ногу в стремя, а правую расположив на луке седла, с удивлением обнаружила, что это очень удобно. Серая склонилась, став на одно колено, чтобы стремя опустилось ниже, и граф Люсьен тоже взобрался в седло.
Ждите меня в конюшне, приказал Люсьен слуге.
Жак поклонился и взмыл в седло, прекрасно обойдясь без лесенки-подставки и стремени. Он перекинул лесенку через седельную луку своей лошадки и пустил ее рысью в конюшню позади дворца.
Серая и гнедая неспешным шагом двинулись вверх по холму по направлению к дворцу. Даже сейчас, идя неторопливо, кобыла двигалась со сдерживаемой силой и энергией. Ощутив твердую руку на поводьях, она встревожилась и затанцевала. Волнение Мари-Жозеф чуть-чуть улеглось, и она немного отпустила удила. Заши успокоилась и заложила уши, ожидая лишь одного слова, одного движения всадницы, чтобы поскакать галопом и стрелой метнуться из сада в лес.
Однако Мари-Жозеф приказала ей идти размеренным шагом, решив, что в королевских садах не подобает устраивать скачки.
А вы не могли бы одолжить лошадь моему брату? спросила она.
Нет! отрезал граф Люсьен.
В его голосе прозвучали стальные нотки, и Мари-Жозеф невольно разобрало любопытство.
Почему нет?
«Вдруг он скажет, подумала она, Ив, мол, такой длинноногий, что лошадь ему ни к чему?»
Потому что я в жизни не встречал священника, который ездил бы верхом или запрягал лошадь и не погубил бы ее.
«Я должна защитить Ива, размышляла Мари-Жозеф. С другой стороны, наездник из него и вправду никудышный».
В сумерках очертания фонтанов предстали неясными, а статуи превратились в белых привидений. Запела русалка, а в зверинце ей в ответ зарычал лев.
Мари-Жозеф вздрогнула. Поравнявшись с местом, где ей привиделся окровавленный призрак Ива, она нервно покосилась на заросли.
Вдоль края дорожки заструилась зловещая тень.
Спасайтесь, граф Люсьен!
Прямо на нее взирал отливающими серебром глазами королевский тигр в ровных полосках, неясно различимый в сумерках. С его клыков и когтей капала кровь. Заши шарахнулась, завертелась волчком на месте и зафыркала.
Мари-Жозеф в ужасе вонзила каблуки ей в бока, и кобыла понеслась галопом. Из-под копыт у нее летел гравий. Девушка гнала ее быстрее и быстрее. Гнедая снова вырвалась на дорожку, проскакала мимо шатра русалки, на миг погрузив Мари-Жозеф в какофонию издаваемых русалкой негармоничных звуков, и понесла ее по Королевской аллее к зверинцу.
Всадница не осмеливалась оглянуться, боясь увидеть за спиной окровавленные тигриные клыки, боясь, что бросила графа Люсьена на верную гибель. Ее охватил невыразимый ужас.
Заши замедлила бег, перейдя на легкий галоп, а потом, гарцуя, и на рысь. Ее лопатки заблестели от пота, однако она двигалась так, словно способна бежать еще и час, и два, если понадобится. Она выгнула шею и фыркнула, отведя назад маленькие изящные ушки и лупя себя по бокам черным хвостом. Мари-Жозеф, дрожа, съежилась в седле. По щекам ее бежали слезы, мгновенно остывая в холодном ночном воздухе.
Ты его обогнала, сказала Мари-Жозеф Заши. Ты спасла нас.
Заши затанцевала, уже не от испуга, а почуяв мускусные запахи животных в зверинце.
И тут легким галопом к ним подскакала Зели. Граф Люсьен натянул поводья, осаживая лошадь рядом с Мари-Жозеф.
Что ж, я вижу, ездить верхом вы умеете, тихо сказал он.
Слава богу, вы живы! выдохнула Мари-Жозеф. Я не должна была вас бросать, простите меня, нужно найти смотрителя королевских тигров
Мадемуазель де ла Круа, прервал ее Люсьен, о чем вы?
Разве вы не видели тигра?
Тигра?
Да, я видела его собственными глазами! И Заши его видела. Она испугалась не меньше меня!
Гнедая не обнаруживала никаких признаков испуга.
Заши только дайте повод, и она понесется стрелой, заверил он Мари-Жозеф. Я ничего не видел. Зели ничего не видела. Там не было никакого тигра.
Наверное, он убежал из клетки.
Там нет никакого тигра.
Но я же сама видела его, сегодня, во время пикника!
После пикника этого тигра передали мясникам его величества. А другого тигра нет.
Мари-Жозеф удивленно осела в седле:
И они его уже забили?
Меховщики должны выделать шкуру. Доктор Фагон должен заспиртовать органы, годные для приготовления лекарств. Месье Бурсен должен приготовить мясо для пира по случаю Карусели.
Но тогда что же я видела? прошептала Мари-Жозеф.
Граф Люсьен направил лошадь к дворцу; Заши двинулась следом.
Тень во тьме
Это была не тень.
Граф Люсьен молча ехал дальше.
Это была не тень! крикнула Мари-Жозеф.
Хорошо, пусть так.
Я не вижу призраков, я не
Я же сказал, что верю вам.
«И вправду, что же я видела? подумала она. Что же видела сегодня или той ночью, когда мне предстал умирающий Ив?»
Граф Люсьен достал из кармана серебряную фляжку, открыл ее и протянул Мари-Жозеф.
И я не пьяна! заявила она.
Если бы вы были пьяны, я не стал бы предлагать вам еще алкоголя. К тому же, если бы вы были пьяны, вас бы так не трясло.
Она отпила глоток. Резкий вкус спирта растворился в яблочном благоухании. Она глотнула еще.
Пожалуйста, оставьте и мне немножко, попросил граф Люсьен.
Она вернула ему фляжку, и он осушил ее едва ли не наполовину.
Что это? спросила Мари-Жозеф.
Кальвадос. Из бретонских садов. Он улыбнулся. Если бы стало известно, что я пью кальвадос вместо бургундского, то меня заклеймили бы как безнадежно отставшего от моды чудака.
Помилуйте, что касается моды, тут вы на высоте!
Только когда он усмехнулся, она поняла, что невольно скаламбурила, однако ее замечание не оскорбило, а скорее позабавило графа Люсьена.
Лошади бок о бок шли по дорожке. Русалка смолкла; безмолвный шатер смутным пятном выделялся во мраке. Мари-Жозеф показалось, что окружающий мир сделался отчетливее и ярче. Звезды засияли.
А вы не привыкли к крепким напиткам, заметил граф Люсьен.
Однажды пробовала, призналась Мари-Жозеф, но только однажды, в детстве, с Ивом. Наш отец перегонял патоку на спирт. Я еще раз его перегнала. Ив просил, для работы. Вкус у него был ужасный, у нас сначала кружилась голова, а потом тошнило. После этого случая мы только заспиртовывали в нем образцы.
Граф Люсьен рассмеялся:
А вы и вправду ученый! Какое применение вы нашли для рома!
Он протянул ей фляжку.
Благодарю вас, произнесла она, я, пожалуй, выпью еще.
Поравнявшись с местом, где появлялся тигр, Заши загарцевала, но ничего подозрительного, даже теней, на дорожке не обнаружилось.
«Но Заши действительно что-то видела, подумала Мари-Жозеф. А что же видела я, если не тигра?»
Заши надеется, что вы опять пустите ее галопом.
Не сейчас, решила Мари-Жозеф. Наверное, вы думаете, что я Я не так глупа, чтобы пускать лошадь галопом в темноте.
Лошади, выведенные в пустыне, видят в темноте не хуже кошек, сказал граф Люсьен. Ваша команда совпала с желанием самой Заши.
Вы жили в пустыне у бедуинов?
Я провел несколько лет на Леванте. В Аравии, Египте и Марокко.
По поручению короля? С секретной миссией?
Неужели вы думаете, я признаюсь, что побывал там с секретной миссией? усмехнулся он. В ту пору я был совсем еще юнцом, и его величество не возлагал на меня никаких поручений, явных или секретных.
Марокко, Египет, Аравия перечислила Мари-Жозеф, пробуя экзотические названия на вкус. Какие приключения! Я вам завидую
Впереди показался дворец, точно короной венчающий низкий холм. В окнах чердака и первого этажа сиял свет свечей; в окнах второго, королевского этажа сверкал свет зеркал и хрустальных канделябров. Мари-Жозеф и граф Люсьен проскакали проходом, отделявшим главное здание от северного крыла.
Мари-Жозеф вступила в борьбу с бархатной юбкой и непривычным седлом. Граф Люсьен коротким окликом подозвал слугу. Она спешилась, не зная, куда деваться от смущения, и боясь взглянуть на седло.
С тех пор как умерли ее родители, ей случалось испытывать отчаяние, скорбь и безнадежность, ярость и негодование, по временам даже безмятежность и блаженство, но беспомощный страх никогда.
Благодарю вас за любезность, сударь, сказала она. Я просто не могу выразить вам свою признательность.
Исполните свой долг перед его величеством, напомнил граф Люсьен, чтобы он узнал о вашей признательности.
Она передала ему поводья Заши. Гнедая осторожно лизнула ее рукав, и Мари-Жозеф погладила бархатную кобылью морду.
А Заши становится на колени? спросила Мари-Жозеф.
Да, мадемуазель де ла Круа, ответил граф Люсьен. Все мои лошади становятся на колени.
Мари-Жозеф потихоньку прокралась к себе в комнату, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Оделетт. Геркулес посмотрел на нее горящими зелеными глазами, жмурясь на свет свечи.
Она с трудом совлекла с себя амазонку. Оказалось, что она чуть-чуть запачкала рубашку, но кровь не успела просочиться ни на нижнюю юбку, ни на юбку амазонки. Мари-Жозеф вздохнула с облегчением, не переставая дивиться, ведь обычно месячные у нее приходили очень обильно. Она положила между ног свернутое полотенце, выстирала рубашку и заранее замоченные тряпки и повесила их сушиться.
Ей так хотелось улечься в постель рядом с Оделетт! Однако она преодолела искушение, набросила на плечи плащ Лоррена и, захватив с собою свечу и ящик с живописными принадлежностями, отправилась в комнату Ива.
В мерцающем свете свечи перед нею предстало что-то напоминающее квадратную коробку, закрытую драпировкой. Мари-Жозеф откинула парчу, и под нею обнаружился чудесный клавесин. Полированное дерево сияло; бока украшала инкрустация в виде танцующих фигурок. Она открыла крышку, и в эбеновых клавишах отразилось оранжевое пламя. От клавесина исходил аромат экзотического дерева, пчелиного воска, изысканных эфирных масел.
Она села на парный табурет и легонько провела кончиками пальцев по клавишам. Их прикосновение ласкало точно шелк, точно безупречно ухоженные руки Лоррена.
Мари-Жозеф взяла аккорд и невольно поморщилась от невыносимого диссонанса. Поискала камертон, но не нашла.
На глазах у нее вскипели слезы негодования и ярости. Она попыталась успокоиться. Инструмент не так уж расстроен. С его помощью можно сочинять, если мысленно поправлять звуки. Но сочинять ей предстояло, не получая того удовольствия, которое испытываешь от игры на настоящем инструменте.
Вскочив с табурета, она кинулась вниз по лестнице на второй, королевский этаж дворца.
Где граф Люсьен? крикнула она первому попавшемуся слуге. Вы не видели графа Люсьена?
Он собрался домой, приказывал подать свою карету, мамзель. Прошел через Мраморный двор.
Она бросилась вниз по ступенькам в Мраморный двор, но по нему прокралась к карете графа Люсьена на цыпочках, ведь прямо над нею находилась королевская опочивальня; она ни в коем случае не могла помешать его величеству. Каретные фонари обливали сиянием черно-белые мраморные плиты. Восьмерка гнедых пофыркивала и грызла удила. Лакей захлопнул дверцу и вспрыгнул на запятки.
Но! крикнул кучер.
Карета покатилась под стук лошадиных подков о булыжник.
Подождите! срывающимся шепотом взмолилась Мари-Жозеф. Пожалуйста, подождите!
Граф Люсьен выглянул из окна.
Стойте, Гильом! приказал он.
Карета остановилась. Лакей снова соскочил с запяток и распахнул дверцу. Граф Люсьен встал, чтобы поговорить с Мари-Жозеф.
Граф Люсьен, простите меня, не хочу показаться неблагодарной, я так признательна вам за клавесин, он прекрасен, но расстроен, а камертон мне не дали.
Месье Гупийе дано распоряжение настроить его для вас завтра утром.
Месье Гупийе? в ужасе воскликнула она.
Он сделает все в точном соответствии с вашими пожеланиями, подчеркнул граф Люсьен, словно оказывая ей невесть какую милость.
Благодарю вас, сударь, но я предпочла бы месье Гупийе камертон.
Он улыбнулся:
Как вам будет угодно. Вы сможете подождать до утра?
Да, сударь, иначе разбужу брата, настраивая инструмент.
Он усмехнулся.
Спасибо, сударь.
Не за что, мадемуазель.
Сияя позолотой и фонарями, мимо них за ворота по направлению к площади Оружия с грохотом прокатилась карета месье и исчезла в конце Парижского проспекта.
А вы не едете в Париж вместе с месье?
Она завидовала мужчинам, обладавшим куда большей свободой, чем женщины, и по-детски наивно жаждала увидеть Париж, что было простительно. Она спохватилась, но было уже поздно: ее любопытство могло показаться дерзостью и невоспитанностью.
Я еду домой, ответил граф Люсьен.
Я думала, что вы живете здесь, во дворце, рядом с его величеством.
С другими придворными, в этом переполненном крысином гнезде? возразил граф Люсьен. Нет. Я очень редко ночую в своих дворцовых апартаментах. Я привык окружать себя всевозможными удобствами, мадемуазель де ла Круа, а в Версале об удобствах можно забыть.
Люсьен, садитесь скорее, не то простудитесь!
Маркиза де ла Фер наклонилась к окну и положила руку на плечо графа Люсьена, с истинной нежностью и озабоченностью. Свет каретного фонаря обозначил резкие тени на ее изрытом оспой лице. Она скрыла свою обезображенную красоту под шелковой вуалью.
Граф Люсьен обернулся к ней. Мари-Жозеф не расслышала, что он сказал, но голос его звучал кокетливо и столь же нежно. Маркиза негромко рассмеялась, сняла вуаль и погладила графа Люсьена по щеке.
Всего доброго, мадемуазель де ла Круа, произнесла маркиза.
Всего доброго, мадам де ла Фер, заикаясь, пролепетала Мари-Жозеф, вне себя от потрясения.
Спокойной ночи, мадемуазель де ла Круа.
Граф Люсьен поклонился и исчез в глубине немедленно отъехавшей кареты.
Мари-Жозеф вернулась в свою крохотную каморку. Теперь она понимала, почему мадам и шевалье именовали мадам де ла Фер «мадам Настоящая», мадемуазель де Валентинуа «мадемуазель Прошлая», а прекрасную мадемуазель дАрманьяк, надо думать не без оснований, «мадемуазель Будущая», хотя Мари-Жозеф показалось, что мадемуазель дАрманьяк страстно увлечена братом Лотты.
«Наверное, я не должна удивляться, застав графа Люсьена с любовницей, размышляла она. И вообще, чем он лучше Шартра? В конце концов, он же атеист».
Она вновь его недооценила и не поняла того, что рассказали о нем другие. Разве мадам не поведала ей неявно, полунамеками, что граф Люсьен развратник? Неужели шевалье де Лоррен не предостерегал ее? У нее не было повода разочаровываться в графе Люсьене.
«Интересно, подумала она, а мадемуазель дАрманьяк Шартр и граф Люсьен будут делить? Интересно, они знают, что они соперники?»
В гостиной Ива она накинула на клавесин чехол, а потом выложила на маленький приоконный столик лист рисовальной бумаги и лист нотной. «Вот было бы чудно правой рукой рисовать, а левой одновременно записывать музыку!» размечталась она.
Она выбрала бумагу для рисования. Эскиз медали для его величества потребует меньше времени. К тому же она до сих пор не имела даже самого общего представления о будущей пьесе. Кантата подождет, но, как только Мари-Жозеф настроит прекрасный инструмент и заиграет на нем, вдохновение придет само собой.
Она просмотрела стопку зарисовок со вскрытия и отложила их. Подобная работа помогала совершенствовать технику, но начисто лишала вдохновения. Никакое изображение мертвой русалки, освежеванной плоти, обнаженных костей и мышц не будет отвечать требованиям графа Люсьена. На медали его величества русалка должна быть представлена живой, сильной, яростной и опасной только такая добыча сделает честь христианнейшему монарху.
Она попыталась вообразить, как водяной выглядел при жизни, но вместо этого зарисовала его лицо, как оно предстало ей в смерти, с нимбом битого стекла и сусального золота. И только завершив эскиз, осознала, почему ее брат сжег первый вариант рисунка. Водяной казался на нем мертвым богом с ликом горгульи, демоническим Христом, увенчанным не терновым, а стеклянным венцом.
«Неудивительно, что в прошлом русалок считали сатанинским отродьем», размышляла Мари-Жозеф. Она боязливо поежилась и спрятала рисунок на самом дне ящика.
Она представила себе, как русалка резвится в море, выпрыгивает из волн, словно дельфин, поет, как соловей. Она представила ее себе жестокой и безжалостной, точно гигантский спрут. Она изобразила ее свободной, нежащейся на волнах, которые льнут к ее гибкому телу.