Затем он удалился из шатра твердой походкой, словно его никогда не мучила подагра. Иннокентий и его свита сопровождали короля. За ним потянулись придворные. Толпа приветствовала его величество радостными возгласами, как будто это ее мольбы повлияли на его решение.
Пусть русалка расскажет нам еще какую-нибудь историю, мамзель! крикнул кто-то из зрителей, когда его величество покинул шатер.
Одобрительные и восторженные клики слились для нее в один неясный, плохо различимый гул. Ей показалось, что еще немного и она просто растворится в этом облаке шума. Граф Люсьен поймал ее под локоть:
Вы хорошо себя чувствуете?
Она так ослабела от усталости и от нахлынувшего облегчения, что не в силах была подняться. Граф Люсьен засучил рукав на ее запястье. Опухоль пропала, багровые следы надрезов побледнели.
Мари-Жозеф отшатнулась, ведь стоило ей ощутить его прикосновение, как ее охватывала дрожь.
Он пощадит ее?
Не знаю. Это всего лишь отсрочка приговора.
Один день
За один день может произойти многое
Ив ускользнул от придворных. Его охватило непреодолимое волнение. Если бы его увидели таким, то наверняка упекли бы в больницу для умалишенных. Взор безумен, глаза вылезают из орбит, а волосы всклокочены, словно у отшельника. Он судорожно сжал перстень в кармане. Золото впилось ему в ладонь, оставляя болезненный узор на чувствительной плоти.
Он бежал с Зеленого ковра, где его могли заметить придворные из королевской свиты. Он торопливо прошагал мимо Обелиска, по холму, в Звездный сад. С бешено бьющимся сердцем он промчался по кругу.
Задыхаясь, спотыкаясь, ворвался в часовню. Разумеется, в этот час она была пуста. Он упал у алтаря, перед распятием, и лежал, содрогаясь и сдерживая рыдания, пока не почувствовал, что грудь и горло разрываются от невыплаканных слез. Мир поплыл у него перед глазами, точно у пьяного. Он утратил счет времени.
Ив де ла Круа молился, распростершись на полу, прижав горящую ладонь к прохладному мрамору.
Глава 21
Шерзад пела.
Вокруг Мари-Жозеф кружился хоровод русалок и водяных это Шерзад создала их образы своей песней. Вот морские люди лежат на солнце на маленьком песчаном острове. Перед ними простирается безмятежная морская гладь, уходя за горизонт. Морские люди, свободные и счастливые, играют с новорожденной русалочкой, новым членом семьи. На ручке у нее уже начали расти плавательные перепонки, а пальчики на ногах стали удлиняться, на них прорезались коготки. Волосы у нее были мягкие, словно морская пена. Он напевала и лепетала, создавая своим пением непонятные, абстрактные образы. Ее мать, сестры и братья, все ее многочисленные родичи не уставали удивляться и восхищаться.
«На нашем родильном острове мы очень уязвимы, но нам казалось, что там мы в безопасности».
Мари-Жозеф как могла переводила с языка, лишенного слов. Описывая увиденное внутренним взором, она быстро набрасывала образы на бумаге. Зарисовки углем не в силах были передать красоту русалочьих песен, однако документировали ее историю. Законченные рисунки брали слуги, показывали зрителям и кнопками прикалывали к доске.
«Но остров таил для нас угрозу».
На горизонте показался галеон. На его парусе сиял крест. Мелодия Шерзад переросла в диссонанс. Из орудийных портов выдвинулись дула пушек.
«Земные люди на своих кораблях приплыли за нами».
Галеон лег на другой галс, явив взорам всего крошечного острова надводный борт. Пушки дали раскатистый громовой залп, оглушив морских людей. Шерзад пронзительно вскрикнула от горя и боли. Земные люди обрушились на остров с пиками и сетями.
«Они кричали нам: Дьяволы! Они убивали и захватывали нас в плен, во имя своего бога».
Люсьен вновь расслышал в песне русалки шум сражения. До него донеслись крики умирающих, стоны раненых лошадей. Восторг битвы ударил ему в голову, словно выдержанное вино, но тотчас сменился отчаянием. Песнь Шерзад напомнила ему о Стенкирке и Неервиндене.
«Они вывозили нас на материк, в города, они заточали нас в темницы и мучили нас, они убивали нас медленно».
На рисунке Мари-Жозеф инквизитор вздергивал водяного на дыбе. На заднем плане кого-то сжигали на костре.
В ушах Люсьена снова раздалось улюлюканье мальчишек-пажей, так насмехавшихся над ним в отрочестве: «Карлик, карлик! Отродье дьявола и ведьмы!»
Эти издевательства длились до тех пор, пока он не снискал уважение короля.
«Земные люди воистину обезумели. Они убивали нас, они убивали и своих сородичей».
Церковь искала доказательства того, что земные женщины совокуплялись с водяными. Искала и находила. Она обрекала на смерть любую женщину, родившую ребенка-карлика, ибо такой младенец был неоспоримым свидетельством того, что она отдавалась дьяволу.
«Морские люди отныне видели в земных людях врагов».
Мари-Жозеф в ужасе смотрела, не в силах отвести взгляд, на свой рисунок: колесованную женщину бросают в море, ее ребенок-карлик прижимается к ее груди, медленно опускается на дно вместе с ней, тонет. И тут слуга забрал у нее зарисовку, прежде чем она успела ему помешать.
Он стал демонстрировать иллюстрацию зрителям. Пока большинство аплодировало Мари-Жозеф и ее трагическому повествованию, слуга успел поравняться с графом Люсьеном и попытался торопливо пройти мимо, но тот схватил его за запястье, остановил и взял у него из рук рисунок.
«Еще совсем недавно та же участь, что и женщину на рисунке, могла ожидать мою мать. Еще совсем недавно так же, как этого ребенка, могли утопить меня», подумал Люсьен.
Русалка внезапно смолкла.
Это все. Голос Мари-Жозеф задрожал. Она обернулась к морской женщине. Как ты могла, за что?
Русалка пронзительно вскрикнула, бросилась спиной в бассейн, подняв целый сноп брызг, и издевательски захохотала, как не способна захохотать ни одна тварь. Если прежде Люсьен сомневался, что русалка разумная женщина, то теперь у него исчезла и тень сомнений: он готов был поверить всему, что скажет о ней Мари-Жозеф, и даже больше.
Охваченный гневом, Люсьен встал и покинул шатер. Он не хотел, чтобы кто-то увидел, как он теряет самообладание.
Люсьен сел у Зеркального бассейна. «Если броситься в воду, подумал он, можно как-то остудить ярость. Но если я брошусь в воду, точно утону. Так что уж лучше буду кипеть от злости».
Граф Люсьен! К нему подбегала бледная от отчаяния Мари-Жозеф. Простите меня, я не хотела, уверяю вас, я правда не хотела, неужели Шерзад могла так жестоко!..
Имейте смелость, по крайней мере, признаться, что вы мне отомстили.
Я вам отомстила? За что?
Я же отверг ваши чувства
А я сейчас стремлюсь с вами поквитаться, как оскорбленная кокетка? Сударь, как вы могли подумать
А чего вы ожидали от безобразного, уродливого карлика? наконец не выдержал Люсьен.
Граф Люсьен, я люблю вас.
Что ж, это ваш злой рок.
Ваша душа прекрасна. От меня не укрылась ваша доброта
Она помедлила.
Разве вы не поняли, что я сказала? Я люблю вас.
Меня любят многие женщины. Я весьма щедр, а потом, я опытный любовник.
Вы очень надменны, сударь.
Я ведь предупреждал вас, и у меня есть основания для высокомерия. Мой род восходит к паладинам Карла Великого, в то время как многие нынешние герцоги и маркизы обыкновенные выскочки Я пользуюсь доверием короля. Я наследник огромных поместий и богатств
Мне это безразлично! воскликнула Мари-Жозеф. Если бы вы не были Люсьеном де Барантоном, графом де Кретьеном, я бы любила вас не меньше.
Вот как? Выходит, если бы я был голодающим крестьянином, которого подвергают порке за то, что он не в силах заплатить налоги, пока его хижину разоряют солдаты его собственного короля, вы бы любили меня по-прежнему?
Вы же атеист, а я все равно люблю вас.
Это прозвучало так смешно, что присущее Люсьену чувство юмора победило гнев. Он рассмеялся, а когда приступ веселья прошел, сказал Мари-Жозеф:
Мадемуазель де ла Круа, если бы я родился в крестьянской семье, меня еще в колыбели продали бы цыганам. Или утопили бы, как ребенка в рассказе Шерзад.
Помилуйте, сейчас это было бы невозможно. С вами бы такое не произошло.
Мадемуазель де ла Круа, вам нужен муж.
Да, граф Люсьен, мягко сказала она.
Я никогда не женюсь. И никогда не произведу на свет дитя.
Но у вас все складывается чудесно. Вас любит король, вас все уважают
Меня терзает боль, внезапно проговорился он, открыв то, что много лет таил от всех, кроме возлюбленных
Никому не удается избежать боли
Вы не имеете представления, о чем говорите, перебил он, раздраженный ее самоуверенной неосведомленностью. Я испытываю боль каждое мгновение. Кроме тех, когда люблю женщину. Он помедлил, а затем продолжал: Если я люблю женщину, если по-настоящему полюблю, то неужели решусь передать свой недуг детям, которых она может мне родить? Вам нужен муж, вам нужны дети. Я никогда не женюсь и никогда не произведу на свет дитя.
Если мы выбираем любовь, возразила она, то Господь Бог не дает нам выбора, у нас все равно родятся дети.
Он не выдержал и рассмеялся.
Бог тут совершенно ни при чем. Даже совершенно лишенный воображения любовник способен вспомнить о предохранении. Есть только один способ зачать ребенка, но тысячи способов заниматься любовью Я никогда не женюсь, повторил он.
Зачем вы мне это говорите? воскликнула она. Почему просто не сказать, что вы не питаете ко мне никаких чувств, что вы не любите меня?
Потому что я обещал всегда говорить вам правду, если таковая будет мне известна.
Она замолчала, мучимая надеждой и замешательством.
Вы по-прежнему хотите быть со мной? спросил Люсьен.
Я Грешно задавать такие вопросы, граф Люсьен. Я не могу Она покраснела и, запинаясь и беспомощно разводя руками, произнесла: Церковь не одобряет Мой брат никогда бы не позволил
Меня совершенно не волнуют церковные установления или требования вашего брата. Меня волнует лишь одно: чего хотите вы?
В ответ она сбивчиво пробормотала:
Если вы женитесь, ваши дети могут Или не могут
Мой отец карлик. Он ушел в отставку, увечный
Его отец служил Людовику XIII; прославившийся подвигами и доблестью, он выступил на стороне маленького короля Людовика XIV во время гражданской войны.
Отец Люсьена удалился от двора.
Я как две капли воды похож на своего отца, сказал Люсьен.
Ходят слухи
Лживые слухи.
Но многие им верят.
У Людовика хватает увечных детей и без меня. К тому же он признает своих бастардов.
Она опустилась на колени рядом с ним и взяла его за руки:
Я не выдумала историю Шерзад, я не замыслила вместе с нею заговор, чтобы причинить вам боль. Я сама впервые услышала этот рассказ тогда же, когда и вы. Если бы я знала, что она задумала, я бы изменила ее историю, придумав какую-нибудь ложь. Я никогда бы сознательно не оскорбила вас. Прошу вас, умоляю, верьте мне!
Я вам верю, мягко откликнулся он, но не могу дать вам то, чего вы желаете. Если вы полюбите меня, я разобью вам сердце. Если вы нарушите волю его величества ради русалки, он разобьет вам сердце. Или того хуже.
Но Шерзад разумное существо, такое же, как мы с вами.
Да, ответил Люсьен, конечно. Только человек мог быть столь жесток.
Простите.
Не ко мне, поправил ее он. К вам.
Ив очнулся от забытья, услышав шаги, и в ужасе вздрогнул. Лишь немногие придворные приходили в часовню в отсутствие его величества. Иву была невыносима самая мысль о встрече с королем. Он приподнялся на локте, чувствуя, как онемело все тело от лежания на холодном мраморном полу.
Вот ты где. Голос Мари-Жозеф заставил его еще больше похолодеть.
Ив только теперь заметил ее утомленность, ее отчаяние, ее тревогу за него, ее разочарование, хотя увидеть это ему следовало давным-давно.
Я волновалась. Она села на молитвенную скамью. Простите мне.
Он открыл было рот, чтобы ответить, чтобы покарать
Простите мне, отец мой, ибо я согрешила.
Ив встал на ноги:
Ни тебе, ни мне не подобает
Ты обещал принять исповедь. Ты дал слово его святейшеству.
Она сложила руки на коленях и замерла. В детстве она иногда сидела без движения в лесу так подолгу, что птицы и звери переставали ее бояться. Она решила, что не шелохнется, пока он не преодолеет свой страх и не выслушает ее исповедь.
Он сел рядом и уставился на ее руки:
Какой грех ты совершила, дитя мое?
Я солгала своему королю.
Прежде ты лгала ему не моргнув глазом! воскликнул он.
О русалке.
Если она придумала все про морскую тварь, то как могла догадаться Впрочем, это не важно.
Слава Богу, ты раскаялась, дитя мое, с облегчением произнес он. Иди же и не греши больше
Я не закончила! вскрикнула Мари-Жозеф, глядя ему прямо в глаза. Перстень Шерзад взял не матрос! Ты же знаешь это, но промолчал. Она сказала: «Перстень взял черный человек, человек в черном одеянии».
Она с трудом перевела дыхание, ее сотрясала дрожь.
Этот черный человек мой брат.
Ты видела кольцо, ты догадалась
Я никогда его не видела. Ты забрал его, пока она была в обмороке, а в обморок она упала, когда ты насильно попытался кормить ее водорослями и снулой рыбой.
Так, значит, она и вправду говорила с тобой прошептал он.
Я не могла сказать королю, что мой брат презренный вор. И я солгала! Я солгала, и моя ложь может стоить жизни Шерзад!
Ив вынул из кармана золотой перстень с сияющим камнем, рубином.
Прости меня, произнес он, прости меня, я не знал
Он бросился прочь из часовни.
Он кинулся вниз по склону холма к фонтану Аполлона, а Мари-Жозеф, с трудом поспевая, за ним. Расталкивая посетителей, он промчался сквозь толпу, распахнул дверь клетки и сбежал по ступенькам. Грудь у него разрывалась от безумного бега.
Не замечая удивленных зевак, Ив сошел с помоста прямо в воду, мгновенно промочив рясу, и двинулся к статуе Аполлона.
Русалка! Шерзад!
Русалка вынырнула из-под Тритона. Она плюнула в Ива струей воды и зарычала.
Прости меня! Я не знал, не понимал, не думал
Русалка следила за ним, вновь окунувшись в воду; над поверхностью виднелись только ее лоб и глаза.
Наконец в шатер вбежала Мари-Жозеф. Ив обернулся к ней:
Скажи ей, что я взял кольцо, не думая, что причиняю ей боль. Я только удивился: как странно, в шерсти твари запутались рубины
Скажи сам, выдохнула запыхавшаяся Мари-Жозеф. Только осторожнее, не напугай ее.
Я поймал тебя сетью, начал Ив. Я обрек на смерть твоего возлюбленного и приговорил к смерти тебя. Я не понимал твоей истинной природы. Прости меня. Я не знал, что ты разумное существо. Прости меня, ради Бога, пожалуйста, прости меня.
Он протянул ей перстень.
Шерзад запела, оплакивая возлюбленного, и медленно подплыла ближе.
За стенами шатра нетерпеливо забили копытами и зазвенели бубенцами упряжные лошади. Возчик стал дожидаться груза, который ему предстояло доставить к морю.
Мари-Жозеф присела на край фонтана Аполлона, сжимая руку Шерзад, поглаживая ее грубые темные волосы. Русалка полулежала на ступеньках, опираясь спиной на каменный бордюр фонтана, прижимаясь к Мари-Жозеф, согревая ее своим теплым обнаженным телом, пятная грязной водой. Она прильнула щекой к ладони девушки, оросив ее слезами. Та обняла ее, надеясь хоть как-то утешить. Траурная песнь Шерзад словно крошечными лезвиями вонзалась в ее кожу.
Ив прикрыл обезображенное лицо водяного шелковым платком и обернул его тело саваном. Он лично помог троим слугам поднять покойного водяного и положить в гроб. Ив заложил складки на саване. Слуги отнесли гроб в клетку, чтобы Шерзад могла попрощаться с возлюбленным.
Русалка умолкла. Она не притронулась к водяному голосом, но прижала перепончатые ладони к его груди. Пальцы у нее дрожали.
Я не совершил над ним таинства соборования, не помазал тело его елеем, произнес Ив. Я был с ним, но не соборовал его
Ничего, откликнулась Мари-Жозеф. Морские люди не христиане. У них нет бога.
А я ведь мог спасти его, сокрушался Ив. Если бы я только знал Я спасу Шерзад, спасу ее народ
Верни Шерзад кольцо.
Шерзад вытянутыми пальцами взяла у него с ладони кольцо.