Я похороню твоего возлюбленного в море, сказал Ив, обещаю.
«Я хочу отправиться туда вместе с ним, я хочу присутствовать при его похоронах и поразмышлять о своей жизни», прошептала Шерзад.
Ив покачал головой.
Дорогая Шерзад, сказала Мари-Жозеф, прости, но это невозможно.
Мари-Жозеф разделяла горе Шерзад, ей хотелось плакать, но она сдерживала себя, так как не могла предаваться печали перед лицом куда более горьких мук русалки.
Шерзад высвободила из-под платка спутанную прядь своего возлюбленного и вплела в волосы перстень.
Она склонилась над гробом; длинные локоны упали ей на лицо. Мари-Жозеф обняла Шерзад за плечи, но та сбросила ее руку, соскользнула по ступенькам и беззвучно ушла под воду.
Я обрек на смерть ее мужа?
Ее возлюбленного, ее сожителя, а не мужа, поправила Мари-Жозеф. Морские люди не женятся и не выходят замуж, они познают друг друга для наслаждения, а в Иванов день совокупляются
Знаю! Я предсказывал это, я обнаружил это, я видел это и мог бы сообразить, что столь самозабвенно не предается разврату ни одна неразумная тварь. В конце концов, быть может, они и вправду демоны
Церковь говорит, что нет, а Церковь же непогрешима!
Ив поморщился, расслышав злобу и сарказм в ее голосе.
Он помог слугам вновь поставить гроб на козлы. Они опустили крышку. Ив сам забил гвозди, вместе со слугами отнес гроб в телегу, дал возчику золотую монету и наказал тотчас отправляться в Гавр.
У русалочьего шатра Люсьен велел Зели встать на колени и осторожно спешился. В конце дня боль в спине терзала его, словно тигриными когтями. Он отчаянно жалел об отъезде Жюльетт, но не мог просить ее вернуться.
«Дурак же ты, сказал он себе, если столь трепетно относишься к моральным сомнениям мадемуазель де ла Круа».
Он был слишком горд, чтобы завлекать ее к себе в постель обещаниями, которые не сможет выполнить: ведь он никогда не женится на ней и не станет уверять ее, будто спасет русалку. Если Мари-Жозеф не нужна его дружба, его любовь, не нужно наслаждение, которое они могли бы дать друг другу, что ж, значит, и ему не стоит проявлять к ней интерес.
Однако он не хотел обманывать себя: она нравилась ему, нравилось с ней говорить, он сочувствовал тому положению, в котором она оказалась.
Он вошел в шатер, радуясь, что сможет сообщить ей благие вести.
Добрый день, граф Люсьен!
Мари-Жозеф отвела взгляд от слабой ряби на поверхности бассейна, отмечавшей траекторию движения русалки. Она улыбнулась ему, печально и застенчиво, и показала ему руку:
Ваша мазь исцелила меня. Благодарю вас.
Он взял ее за руку только для того, чтобы к ней прикоснуться. Загрубевшую от работы кожу у нее на руках смягчили лосьоны месье и жизнь вне стен монастыря, ведь больше ей не приходилось скрести полы в наказание за проступки, но ее пальцы были запятнаны чернилами.
Рад, что вы поправились.
Лицо его разрумянилось, но не из-за волнения в присутствии мадемуазель де ла Круа, а из-за выпитого вина.
Вы хорошо себя чувствуете? Мне кажется, вы немного
Люсьен усмехнулся.
Мадемуазель де ла Круа покраснела до корней волос, как в первый день их знакомства, когда она решила, что невольно оскорбила его каждым своим словом.
Оставим это, сказала она. Меня совершенно не касается, почему вы пьяны в столь ранний час.
Я пьян в столь ранний час, потому что у меня нет возможности в столь ранний час заниматься любовью, мадемуазель де ла Круа.
«Она более проницательна, чем остальные придворные, гадал он, которым невдомек, что иногда я заглушаю боль в спине вином? Или она просто храбрее других или бестактнее и потому не боится открыто упоминать об этом?»
Она отвернулась, решив, что смутила его; выходит, это он ее смутил. Он пожалел об этом, а чувство юмора ему на сей раз изменило.
Локон выскользнул из ее прически, упав ей на плечо, словно лаская ее кожу. Он с трудом удержался, чтобы не дотронуться до ее волос. Если бы он решился сейчас к ней прикоснуться, это могло бы послужить началом отношений. Однако Мари-Жозеф уже достаточно недвусмысленно заявила о своих желаниях, и Люсьен осадил себя жестче, чем любого своего коня.
Вы не думаете, спросила Мари-Жозеф, по-прежнему глядя куда-то вдаль, что вам сделалось бы лучше, если бы вы приняли свои страдания как должное? Не кажется ли вам, что ваши физические муки лишь укрепят ваше душевное здоровье?
Не кажется, ответил Люсьен. Я избегаю страдания как только и когда только могу.
Церковь превозносит страдание.
Скажите, когда вы скребли полы в монастыре, в полном молчании едва удерживаясь от слез, это пошло вам на пользу? Возвысила ли темница и неволя душу вашей подруги Шерзад? Страдание делает несчастным, и только.
Я не буду спорить с вами о своей вере, сударь, иначе вы подвергнете меня опасности, ведь вы куда умнее.
Я никогда не спорю о вере, мадемуазель де ла Круа, я лишь при случае могу апеллировать к здравому смыслу.
Она не отвечала, а сидела сгорбившись, всем своим видом выражая муку и отчаяние. Никакой сарказм не сумел бы избавить ее от страха, а вот вести, которые он принес, могли ненадолго ее успокоить.
Его величество требует начала он.
Месье де Кретьен! В шатер торопливо вошел брат Мари-Жозеф. У меня есть для вас дело.
Ив, не перебивай графа Люсьена.
И что же это, отец де ла Круа? вежливо осведомился Люсьен, хотя сама манера обращения не пришлась ему по вкусу. Никто не смел приказывать ему, кроме его величества.
Ив объяснил и потребовал, чтобы гроб с телом водяного, отправляющийся в Гавр, похоронили в море.
Выслушав, Люсьен заговорил чрезвычайно холодно:
Вы взяли на себя смелость избавиться от тела водяного его величества.
Я всего лишь взял на себя смелость достойно его похоронить. Его величество не отказал бы
Граф Люсьен, вы же верите, что русалки разумные существа
Брат и сестра объединили свои мольбы.
Как вы не можете понять? возразил вдвойне раздраженный граф Люсьен. Совершенно не важно, во что верю я. Его величество еще не решил, считать ли русалок людьми.
Я обещал Шерзад, что похороню ее возлюбленного в море, сокрушенно сказал Ив.
Вы не имели права давать подобные обещания, упрекнул его Люсьен, придя в ярость, но ничем не выдавая своего гнева, даже не повышая голоса. И уж тем более не имеете права поручать мне похороны.
Ив в смятении покачал головой:
Но вы же сами сказали мне, месье де Кретьен, что я могу обращаться к вам по любому поводу
Исполняя волю его величества! воскликнул Люсьен. А не удовлетворяя собственные прихоти!
Его величество не волнует судьба мертвого водяного, возразил Ив, лишь открытия, которые я могу совершить, исследуя тело
Люсьен резко вскинул руку; Ив мгновенно замолчал.
Мадемуазель де ла Круа, провозгласил Люсьен, вы сами умоляли его величество позволить вам изучить череп водяного. Его величество соблаговолил разрешить подобный осмотр.
Мари-Жозеф отчаянно вскрикнула и закрыла лицо руками.
Телега всего лишь в каком-нибудь часе езды от Версаля, произнес Ив. Мы догоним ее и вернем.
Его величество желает исследовать череп водяного немедля.
Из-за меня вы попали в ужасное положение, пролепетала Мари-Жозеф. Прошу прощения, вы сможете простить меня?
Мое прощение нам не поможет, ответил граф Люсьен.
Тогда передайте королю, решил Ив, что я должен препарировать череп, чтобы не оскорбить
Вы предлагаете мне солгать его величеству? Люсьен возмущенно фыркнул. Сожалею, отец де ла Круа, мадемуазель де ла Круа, даже не подумаю это сделать.
Глава 22
Дворцовые сады сияли. Зрители наводнили дорожки в поисках места, откуда будет лучше виден фейерверк над Большим каналом. В парадных апартаментах придворные и гости его величества вкушали легкий ужин.
Часть дворца, где располагались апартаменты королевы, казалась опустевшей и заброшенной.
Мари-Жозеф и Ив вслед за графом Люсьеном поднялись по Королевской лестнице. При мысли о предстоящем объяснении Мари-Жозеф охватывал ужас.
«Я утратила привязанность графа Люсьена, думала она. Нет, даже не его привязанность, он никогда не удостаивал меня своей привязанности, но я полагала, что сумела снискать его уважение. Не могу винить его, но как же я раскаиваюсь»
Они с Ивом воспользовались графом Люсьеном. Он неутомимо поддерживал и защищал их, а они «в благодарность» пошатнули его положение при дворе и едва не лишили королевской милости.
Мари-Жозеф как никогда остро ощутила свое одиночество. Граф Люсьен разгневался на нее. Шерзад почти перестала ей доверять. А ее брат Ив шагал рядом, мрачный и безмолвный, мучимый сознанием вины и опечаленный. Доказав ему, что русалка разумное существо, она поставила под удар дело всей его жизни и его страсть.
«Когда он отправил меня в монастырскую школу, размышляла Мари-Жозеф, мне казалось, что если он узнает, на какие страдания меня обрек, то смягчится. В моих воспоминаниях жил его прекрасный образ. А теперь у меня нет даже такого утешения. Граф Люсьен не ошибался. Страдание приносит только несчастье. А если он прав в этом, подумала Мари-Жозеф, вдруг он прав и в другом, в своих взглядах на плотскую любовь?»
Ей следовало бы ощущать собственную вину, раскаиваться в том, сколь мала ее вера, но она чувствовала себя обманутой и несчастной.
Уныло шагая по коридорам, меж роскошных гобеленов, апельсиновых деревцев, пышных букетов и канделябров, Мари-Жозеф, словно паломница, отправилась вымаливать прощение.
«Я могла бы проскакать по этим переходам верхом на Заши, пронеслась у нее в голове безумная мысль, галопом промчаться по паркету, одним прыжком перелететь Посольскую лестницу или, как на Пегасе, перепрыгнуть через перила балкона. Потом мы бы спаслись бегством, через сады, через лес только бы нас и видели».
Но эти мечты сменились куда более мрачными мыслями: «Интересно, смогу ли я еще поездить на Заши?»
Часовой пропустил их в апартаменты мадам де Ментенон.
Его величество и его святейшество сидели вместе возле открытого окна. Мадам де Ментенон устроилась в своем плетеном кресле, склонившись над алым атласом, который она расшивала золотой нитью. Мари-Жозеф поглядела на нее, надеясь встретить сочувствие и благожелательность, которую маркиза неизменно проявляла к ней в Сен-Сире. Однако мадам де Ментенон не подняла головы, и Мари-Жозеф невольно вздрогнула.
«Это от холода, попыталась убедить себя Мари-Жозеф. Бедная мадам де Ментенон, как она, должно быть, страдает здесь от ревматизма».
Ваше величество поклонился граф Люсьен.
Месье де Кретьен
Мари-Жозеф сделала реверанс королю и, встав на колени, поцеловала перстень папы Иннокентия. Рука у него была прохладная, а перстень обдал ее губы холодом. Его святейшество протянул руку графу Люсьену, но тот не шелохнулся и не произнес ни слова. Мари-Жозеф присела в реверансе и перед мадам де Ментенон, однако маркиза не сочла нужным ответить на ее приветствие.
Мадемуазель де ла Круа, вопросил его величество, что за бес в вас вселился?
Простите меня, ваше величество. Я не хотела вас оскорбить.
Вы просили меня установить истину, промолвил его величество, я соблаговолил попытаться, а сейчас выясняется, что вы уничтожили все доказательства. Как же я могу быть уверен, что вы не выдумали всю эту историю?
Но это было бы безумием, сир, а я не безумна! Я сделала это только из сочувствия к Шерзад, и я не предполагала, что
Из сочувствия к неразумной твари?! воскликнул Иннокентий и с озабоченным видом повернулся к Иву. Меня беспокоит, что вы уделяете русалке столь много времени. Возможно, сами того не желая, вы совершаете серьезную ошибку.
Я лишь ищу истину, по завету Господню, осмелился перечить Ив.
И вы полагаете, что истина Господня ведома вам лучше, чем мне? оскорбленно возразил папа.
Нет-нет, помилуйте, ваше святейшество, я лишь тщусь познать волю Божью, изучая сотворенный Господом материальный мир.
Вам следовало бы постигать Слово Божье, упрекнул его Иннокентий, а не преклонять слух свой к измышлениям демонов.
Демоны лгут! воскликнула Мари-Жозеф. А Шерзад говорила только правду!
Не вам решать, что правда, а что нет, мадемуазель де ла Круа, наставительно произнес его святейшество.
Неужели Шерзад хоть раз солгала? Она говорила только правду, пусть горькую, но правдой от этого она быть не перестает.
Вы поступили бы достойнее, если бы исполняли повеление моего предшественника: удел женщин молчание и послушание.
Даже у женщин есть душа. Шерзад женщина. Убить ее означает совершить смертный грех.
Вы намерены учить меня, что есть грех?
Воцарилось безмолвие, с каждым мгновением делавшееся все глубже и глубже. Ничто не нарушало его, кроме шуршания шелка, протягиваемого мадам де Ментенон сквозь ткань.
Полагаю, моя сестра права, ваше святейшество, нашел в себе силы произнести Ив.
Вот как? В самом деле? осведомился его святейшество. Вы обсуждали с морской тварью бессмертие души? Обсуждали с нею христианскую веру? Вы обратили ее?
Нет, ваше святейшество.
Тогда что заставляет вас предположить, будто ваша сестра права, а Церковь заблуждается?
Не заблуждается! горячо воскликнул Ив. Я лишь полагаю, что Господь сподобил меня стать свидетелем чуда. Возможно, он возвысил морских тварей, даровав им человеческий разум!
Это создание безобразно и нелепо, возмутился его святейшество. Оно ничем не напоминает человека!
Шерзад не столь безобразна, как я, неожиданно произнес граф Люсьен голосом нежным, словно лепестки роз: прекрасным, совершенным, без шипов. А ведь я человек. Впрочем, конечно, я очень богат.
Мари-Жозеф едва удержалась, чтобы не броситься к нему, не обнять, не крикнуть, что он совсем не такой, что он великолепен.
Иннокентий встал с кресла и в ярости воззрился на Люсьена:
Вы отрицаете существование Господа! Может быть, Великий инквизитор был прав. Возможно, вы и эти уродливые твари действительно дьяволово отродье!
Мои родители были бы весьма оскорблены, если бы им довелось это услышать, невозмутимо произнес Люсьен.
Полно, Кретьен, оставьте свои атеистические шутки, сказал его величество.
Кретьен! Его святейшество с отвращением выплюнул это слово, которое обыкновенно произносил с благоговением. Само ваше имя издевательство над всем, что дорого верующему.
Столь издевательское имя дал моим предкам за беспорочную службу Карл Великий.
Кузен, обратился Людовик к Иннокентию, месье де Кретьен пользуется моим покровительством, невзирая на свои взгляды и даже на безбожие.
Ваше величество, взмолилась Мари-Жозеф, вы христианнейший монарх. Станьте защитником и благодетелем русалок, и обращение их в христианство послужит вашей вящей славе!
Это лишь уловка, с помощью которой вы намерены спасти свою питомицу! возразил Людовик.
Не стану скрывать, самая мысль о ее гибели мне невыносима, призналась Мари-Жозеф. Но я и вправду верю, что она женщина. Сир, вкусив ее плоти, вы рискуете запятнать свою бессмертную душу.
Людовик откинулся на спинку кресла; блестящие каштановые локоны парика больше не в силах были скрыть его утомление и старость.
Мари-Жозеф, дитя мое, произнес он, я правлю вот уже пятьдесят лет. По сравнению с тем, что я совершил ради славы Франции, каннибализм сущая мелочь.
Мари-Жозеф была столь потрясена, что не нашлась с ответом.
Вы обязаны отдать мне морскую тварь, кузен, потребовал Иннокентий.
Обязан?
Ее необходимо всесторонне изучить. Она опасна. Если отец де ла Круа ошибается и в эту тварь действительно вселился демон, то над ней надлежит совершить обряд экзорцизма. Однако нельзя исключать, что отец де ла Круа прав, и тогда мы стали свидетелями чуда, которое Господь явил нам в своем творении. Если это воистину так, это создание следует обратить в христианство, открыть ему Бога, исцелить от всех языческих заблуждений, ради славы Господней
Уж лучше я подарю вам павиана, перебил папу Людовик, вы с таким же успехом можете обратить в христианство его.
Оскорбленный, его святейшество поднялся с кресла.