За спиной раздался хохот толпыненавистный, полный злорадства.
Они тебе не помогут, милая. Хоть подавись ими, факта ты не скроешьв тебя кончили, трахнув как суку. Как думаешь, быстро Женя обрадуется, когда узнает это? Думаю, в первую же секунду. О да, он наконец поймёт, что спутал муку с кокаином. Обычная, дешёвая мука, пытающаяся быть чем-то большим. Разве не так, Кать?
Нет, она поползла к кровати, которую не видела, но чувствовала, как иногда жертвы чувствуют безопасное от хищников место. Это неправда. Он меня любит.
Пока, дорогая, пока. Думаешь, ему всерьёз всю жизнь будет интересна женщина, которая на шестнадцать лет старше его? Господи, да ты тогда сама мало чем отличаешься от подростка. Тобой просто воспользуются, как пользовались всегда, и вытраханную бросят где-то на улице. Вот только сейчас никакой суд тебе не поможет, никакие алименты на карту приходить не будут. Только стерва и её ребёнок. Как мило, не находишь? Ах да! Лжец рассмеялся. Теперь у нас только стерва.
Катя добралась до кровати и тут вцепилась в одеяло, уткнувшись в него лицом. У неё не было сил забраться или хотя бы стянуть матрас; всё, что она могла делать, так это рыдать. Она хотела не слушать этот голосне слышать его! но он проникал в самую голову, как бы сильно Катя ни старалась его выгнать.
Она стояла на коленях и рыдала, боясь обернуться и увидеть эти зелёные, всезнающие глаза.
Наша Катя громко плачет
В темноте запели дети, общим хором разгоняя тишину.
Уронила в речку мячик
Лжец пел вместе с ними.
Тише Катенька, не плачь.
У самого уха Миша шепнул:
За тобой придёт палач.
Она закричала, слыша за собой детское пение.
Глава 12Возрождение нового Петербурга
Петербург пережил ещё один день. Совсем скоро над крышами домов засияет полоска утреннего восхода, извещающего всех о том, что 27 мая уже наступило.
С той ночи, в которой большинство людей пало жертвой светлячков, прошло около четырёх суток. Многие улицы, переулки и подворотни до сих пор были завалены трупами. Пустые глазницы взирали на ясное небо, прохладный ветерок трепал забрызганные кровью тряпки, что когда-то были одеждой людей. По дорогам, всё ещё забитыми автомобилями, рыскали бродячие псы, время от времени забегающие в дома и вытаскивающие из парадных кости, на которых осталось хоть немного мяса. Животные, высвободившиеся из зоопарка, чуяли прячущихся людей и охотились на них совсем как в дикой природе. Лев пролежал за столкнувшимися машинами несколько часов, прежде чем дождался, пока человек выйдет из дома, явно за едой. Но судьба сложилась так, что именно он и стал трапезой льва.
Но даже онсильный зверь, ассоциирующийся у всех с королём мира животныхне осмеливался выглянуть из-за угла, когда на улицы выходила армия теней. Повисшую на них тишину разбавляли топот тяжёлых армейских ботинок по асфальту, низкие мужские голоса и редко раздававшиеся выстрелы, когда приходилось успокаивать некоторых жителей. Святцы выполняли свою работу: Очищали город от мусора (мёртвых мешков с костями), восстанавливали подачу электричества, чинили прорванные водой трубы и опять очищали город от мусора. Занятие в основном скучное и утомительное, но бродячие псы спасали эту ситуациювыискивать их и отстреливать было очень интересно! Особенно захватывал дух тот момент, когда пуля попадала куда-нибудь в лапу, и жалкая псина начинала убегать прочь. Точнее, пытаться убежать. Как правило, она падала без сил метров через двести, и вот тогда можно было развлечься на славу! Как смешно они скулят перед смертью! Как хочется смеяться, когда на тебя снизу вверх смотрят эти полные надежды глаза, пока сам ты водишь перед ними автоматом! Господи, какие же животные жалкие! Над ними можно издеваться вечно, ведь кто из этих божьих тварей способен дать сдачи человекувысшему существу на всей чёртовой планете?! Да никто! Потому что людипоистине звери, но даже таким зверям нужен хозяин.
И теперь поводок был у Святцев. Поводок в одной руке, намордникв другой. И хлыст за поясомчтоб людишки не наглели.
Один из Святцев вставил ствол автомата раненому псу в пасть и, улыбнувшись сквозь маску, снёс ему голову.
Некоторые жители Петербурга видели проходящих мимо домов солдат и затаивали дыхание, прячась под окнами, в шкафах, в тех местах, где их вряд ли смогут найти. Так поступило семейство Крулиных, как только дверь их парадной с шумом открылась, а снизу послышались мужские голоса, перекрывающие один другой. Отец тут же схватился за револьвер спрятался с женой в ванной, заперев дверь на замок. Может быть, они успели бы захватить с собой девочексемилетнюю Линду (воспитательницы в детском саду восхищались её редким именем) и четырнадцатилетнюю Марго, но спросонья каждый из них забыл о дочках и побежал в ванную, спеша скорее укрыться. И только когда в их квартире раздались шаги (как они открыли дверь? Чёрт возьми, как они открыли дверь?), отец семейства вспомнил о детях. Но они, услышав, как открылась входная дверь, спрятались в шкафу, уместившись вдвоём на одной полке.
Святцы нашли их и пристрелили прежде, чем кто-то из девочек успел бы закричать.
Отец пережил своих дочерей на семь с половиной секунд, которых хватило для того, чтобы открыть дверь ванной и с револьвером вывалиться в коридор, направив его на непрошенных гостей. Если бы пуля не вошла самому старшему из семейства Крулиных в голову, он, быть может, и успел бы спустить курок, но всё, что он сделал, так это подарил своей жене несколько лишних секунд жизни.
Её застрели в ванне, куда она забралась после первых двух выстрелов.
На другом конце города, в это же время, когда до рассвета оставалось меньше часа, из окна девятого этажа выпал мальчик. Чуть больше четырёх дней назад его родители уехали на ночь к бабушке, которой вдруг стало плохо. Они сказали, что вернутся на следующий день и наказали не открывать дверь незнакомцам. Костя понимал, что нельзя открывать дверь незнакомцам, а потому, когда в неё постучали, он крикнул, что никого нет дома.
Незнакомец почему-то не поверил.
Дверь открыли ключом (похоже, это всё-таки мама с папой), и Костя уже расслабился, но тут он увидел в руках одного из вошедших автомат. Он знал из фильмов, что такие штуки умеют делать: они убивают и разрывают тело на части, отрывая целые куски. А если тебя убьют, то ты, как бы, умрёшь. А умирать Косте не хотелось, потому что Вика с соседнего подъезда обещала его поцеловать, если он подарит ей куклу «Барби» в розовеньком платье.
Поэтому он выпрыгнул из окна, захватив эту куклу с собой. Он не хотел умирать, он хотел лишь мягко приземлиться на ноги и побежать дальше, как это показывали в мультиках. Но вот только жизнь отличается от мультиков, какими бы реалистичными они не казались.
На Невском проспекте одновременно прогремели два выстрела. Они издались из главного зала кофейни, расположенной на первом этаже одного из старых зданий. Она пропиталась ароматом страха и любви, утонувшей в реке безумия, и все эти запахи исходили от молодого парня и девушки, сидящих за столом для посетителей. Через окно им открывался вид на заполонённую трупами улицу, по которой то и дело бегали хищники в поисках хорошей падали. И хоть окно было размером в половину стены, парень и девушка смотрели друг другу в глаза, их взгляды надолго переплелись между собой. К подбородку каждого из них был приставлен ствол пистолета, пока две пары губ шептали что-то о вечной любви. И когда парень и девушка в последний раз признались друг другу в своих чувствах, они спустили курки.
Один из Святцев чуть позже сфотографировал их и сохранил фотографию у себя в галерее, подписав её «Ужин в аду».
Звёзды на ясном небе сияли ярко, но недостаточно ярко для того, чтобы можно было заметить в одном из дворов силуэт бродячего пса. Его пропустила и юная мама, вышедшая из дома, чтобы найти поблизости магазин и взять еды на пару дней, запихав её в огромный рюкзак. Детки уже начали голодать, потому что даже неделю назад холодильник был почти пуст, зарплату не выдавали уже третий месяц. Но после нашествия светлячков, после «светлой» ночи деньги стали всего лишь бумажкой, все товары в магазинах теперь никто не охранялзаходи и бери, только не подавись. Но вотпоявилась ещё одна проблемаэти страшные тени, расстреливающие любого вышедшего на улицу. Детки голодали, еды в дома не было, и мама приняла решение выбраться в магазин, надеясь в скором времени вернуться.
Она не встретила ни одного Святца. Вместо них её убило нечто другоечетырёхлапый зверь, отделившийся от стаи. Одним укусом он вырвал женщине половину горла и начал жадно чавкать, наблюдая жалкие подёргивания почти мёртвого тела. Ранец с едой рухнул на землю, так и не добравшись до голодных деток.
Петербург возрождался, но люди, выжившие «светлой» ночью, один за другим погибали, покидая мир. Некоторые уходили добровольно, некоторые умирали от болезней, вылечить которые теперь не представлялось возможным, а некоторые погибали от рук тех, с кем каждый день виделись на улицах и кому пожимали руку. Смерть прогуливалась по городу, заглядывая в любой уголок, добивая оставшихся на теле Петербурга блох.
Святцы выполняли свою работу, пока высоко в небе парило нечто, похожее на дьявольский глаз. И в самом его центре сиял алый огонь, что был намного ярче настоящей алой звезды.
Глава 13Добро пожаловать на Чистилище
Женя не понимал, что происходит.
Спросонья он выполнял всё, что ему говорили. Мысли только-только начинали зарождаться бледными призраками, а потому он особо не задумывался, где находится. Голову всё ещё застилал туман, когда сквозь него пытался пробиться чужой мужской голос. Перед глазами стоял чёрный силуэт человека, сильно контрастирующий на фоне светлых стен. Лица видно не былоего тоже застилала чернота. Голос доносился будто из-под маски, чуть приглушённый, а может, приглушён он был не проснувшимся сознанием. Как бы то ни было, Женя беспрекословно всё выполнял, пока мысли пытались прийти в порядок.
Через какое-то время его вывели в коридор. Огромный, длинный коридор, будто созданный из самой белизны. По глазам били ярко сияющие лампы, так что большую часть пути Женя прошёл с закрытыми глазами, одновременно и чувствуя, и не чувствуя на своей спине чужую ладонь. Ноги плелись сами по себе, подошвы кроссовок (кроссовок?) почти не отрывались от пола. Всё вокруг казалось чем-то нереальным, отстранённым, никак не связанным друг с другом. Откуда-то издалека доносились тихие, еле слышимые голоса: мужские, женские и, вроде бы, даже детские. Постепенно они начали усиливаться, смешиваясь в один общий гомон. Мозг улавливал все ощущения, но прогонял их через себя, как бывает при принятии большой дозы болеутоляющих. И тело Жени подчинялось ему точно так же, как катарец подчинялся бы американскому офицеруникак.
Чужие руки остановили его в том месте, где коридор переткал в огромный, просто гигантских размеров зал. Женя увидел мелькающие силуэты людей, мечущихся туда-сюда непонятно зачем. Увидел бесчисленные ряды столов, некоторые из которых ещё оставались пустыми. В воздухе плавал шум столовых приборов, стучащих о посуду, но в основном слышались разговоры. Точнее, один большой разговор сотен людей непонятно о чём. Женщины разговаривали с мужчинами, мужчины разговаривали с женщинами. Кто-то громко рыдал. Кто-то безудержно смеялся. Где-то слышалась матерная брань. Казалось, здесь невозможно отыскать что-то, хоть чуточку похожее на тишину.
Бери поднос и иди на раздачу, чужая ладонь вновь легла на спину и подтолкнула вперёд. Тебе всё объяснят позже.
Женя хотел обернуться, спросить, какой поднос брать и зачем ему вообще брать поднос, но заметил, что уже двигается в очереди, которая растянулась, судя по всему, на километры. Он понял, что находится в потоке людей, когда один мужчина пихнул его, сказав быстрее шевелить своей задницей. Женя поплёлся к стойке с подносами, взял самый маленький (есть совсем не хотелось) и положил на импровизированную дорожку для подносов, сделанную из тонких металлических труб. Он ни о чём не думал, лишь медленно продвигался вперёд, тупо уставившись перед собой. Взял небольшую салатницу, наполненную кусочками разрезанных помидоров и огурцов. Женя сосчитал их: три кусочка помидоров, семьогурцов. Значит, огурцов явно больше.
Интересный факт.
Далее он взял гречневую кашу, слегка разбавленную молоком, чуть треснувшее куриное яйцо, кружку чая, три ломтика батона, пачку масла, которое ему любезно протянула повариха, несколько сушек, посыпанных маком, и два кругляшка сырокопчёной колбасы. Когда вся трапеза (судя по еде, это был завтрак) оказалась на подносе, Женя взял его и, с всё ещё затуманенной головой, медленно зашагал в сторону пустого стола, который располагался самом-самом конце зала. Идти до него, наверное, целую вечность, но и пусть. Лишние люди сейчас ни к чему.
Женя дошёл до стола и уже через несколько секунд сидел за нимодин, хотя свободными оставались ещё три стула. Любой мог сейчас запросто присоединиться к нему, но пока этого не произошло (а подседший захочет поговорить, это точно), следовало разобраться в своих мыслях. Или хотя бы попытаться найти одну из них.
Женя услышал, как заурчал живот, и открыл пачку масла, начав размазывать его по батону. Голова никак не хотела проясняться, будто его и вправду чем-то накачали. Примерно такие же ощущения были, когда он попал в больницу и несколько дней в его сознании слились в один сплошной день. Вроде как он всё понимал, но чувствовал себя наблюдателем, отделённым от собственного тела. Руки двигались сами по себе, весь мир казался рисунком какого-то неумелого художника.
Под чем я нахожусь? Звук собственного голоса немного отрезвил Женю, но доносился он словно издалека, приглушённый несколькими дверями. Чем, блять, меня накачали? Что за
Перед глазами вспыхнуло лицо матери. В памяти всплыли её глубокие, уродливые морщины, которые соединялись в одну общую паутину. Тонкие, искривлённые злостью губы. Глаза, полные ненависти и гнева Это было лицо дьявола, и даже самая тёплая улыбка не смогла бы исправить егоулыбка бы просто не выжила в окружении этих жутких морщин.
Женя закрыл глаза, и как только его веки опустились, сквозь сознание стали пробиваться обрывки последней ночи. Он вспомнил, как тихо плакал, свернувшись калачиком в углу кровати, но никак не мог вспомнить из-за чего. Почему-то его губы покрылись инеем (может это был сон?), и, вроде как, Женя даже снял его языком, ощутив во рту холодную влагу. До этого было что-то ещё, что-тонеприятное. Да, что-то пугающее и видимо настолько, что память решила зарыть это как можно глубже, чтобы больше никогда не вытаскивать наружу. Что ж, может, оно и к лучшему. Кошмарыне та вещь, которую хочется долго хранить в памяти.
Женя посмотрел на сделанный им бутерброд (хлеб и мало, по лучшему рецепту нашего гениального шеф-повара) и почувствовал отвращение, какое никогда в жизни не испытывал к еде. Он взял кружку чая и сделал один глоток. Взяв её двумя руками и поставив локти на стол, он принялся оглядывать то место, куда попал. С крайнего стола отлично просматривался весь зал.
Меж длинных рядов стволов всё ещё ходили: некоторыес полными подносами, некоторыес уже пустыми. Это однозначно была столовая, причём такая большая, какую Женя не видел ни в одном фильме. Ему почему-то не было страшно, в душу не закралась тревога, хоть он и оказался в незнакомом месте. Всё внутри заполняло спокойствие, вызванное непонятно чемто ли теми веществами, что сейчас бурлили в его крови, то ли самим организмом. Как бы то ни было, Женя чувствовал себя хорошо (не считая, конечно, затуманенной головы). Он на славу поспал, а теперь сидит перед подносом, наполненным едой. Что может быть лучше?
НЕТ! Он опустил кружку на стол и тут же почувствовал, как на правую кисть пролился чай. Это говорю не я. Проваливай с моей головы. Проваливай на хрен с моей головы!
Его крик утонул в общем гомоне. Женя вскочил из-за стола и начал идти к коридору, из которого вышел, но потом сразу же остановился, опершись о стул. Перед глазами маячили чёрные точки, будто пожирающие мир по кусочкам. В голове раздавалось мерное гудение, и когда память пыталась вытащить что-то наружу, она всё время ударялось об это гудение. Что-то что-то важное находилось на днетам, куда сейчас невозможно было заглянуть. Женя чувствовал, что упускает нечто очень важное, но как бы он ни старался поймать эту мысль за хвост, в итоге ловил лишь пустоту. Состояние, честно говоря, дерьмовое. Мир вокруг существует, но тебя в нём нет. Ты проекция, голограмма, ничего больше. И с этим можно было бы смириться, если бы на глубине не сияло что-то важное. Сияло серым, притягательным светом.