Марсия АндесБессмертнаяКнига 1Alone
EvanescenceSecret Door (piano instrumental version)
Люди уничтожают себя собственными руками, сдирают кожу, разрывают сердца, словно бешеные голодные звери, убивают друг друга, сражаясь за идеалы других. Люди глупы. Они гоняются за богатством, за властью, за бессмертием. Они уничтожают каждого на своём пути, отчаянно цепляются за прошлое, тонут в своей боли, не желая хвататься за брошенный кем-то круг. Люди ничтожны. Люди прогнили изнутри, покрылись плесенью и желчью, наполнили свою душу известью. Они пьют нефть на завтрак, они пожирают платину и алмазы, они вкалывают в кровь жидкое золото.
Люди рождаются и умирают. Один за другим своими бессмысленными смертями, теряют свои жизни в погоне за счастьем, мучаются где-то в глубинах Ада, мечтая вознестись к небесам. Люди такие жалкие, что и жалеть их даже не хочется. Спешат куда-то, несутся в погоне за временем. А времени-то у них и не было никогда. Серая масса, глупое расписание, мол, встал, сходил в душ, позавтракал, пошёл на учёбу или работу, вернулся делать уроки или отдыхать после дневной смены, лёг спать, а на утро всё по новой. Суетливые твари, не знающие, что такое боль и одиночество, что значит мечтать о смерти, сидя холодными ночами на крышах или перед камином с книгой о вечной любви.
Любовь
Всё это чепуха, предрассудки, правящие миром. Кто её придумал? Кто первый её испытал? Кто назвал это безумие таким красивым словом? Даже я как-то упустила этот момент, хотя, возможно, меня тогда даже и не было. Хотя иногда мне кажется, что я живу с сотворения миров. Глупости
Я такая странная. Я такая беспомощная, такая одинокая
Пальцы скользят по клавишам, создавая смесь звуков, отражающих душу; смесь, способную заставить волноваться, скучать, грустить, смеяться, плакать
Музыкаодно из немногих достижений человечества, которое я люблю. Эти звуки, эти вибрации воздуха, рождающиеся из обычного нажатия на клавишу рояля, помогают мне продолжать существование, тихо мечтая о смерти.
Он никогда меня не понимал. Он не понимал, какого это видеть, как любимые люди умирают раз за разом, и быть бессильным помешать этому. Он думал, что я везучая, он думал, что сможет забрать хотя бы часть моей боли, которая уже не помещается в мою душу, вытекает, выливается из краёв и уничтожает меня.
Но проблема в том, как бы я не хотела, я не смогу умереть. Я безымянная. У меня нет имени, потому что я позабыла его давным-давно. Я никто, не существую, не могу существовать в принципе. Я просто призрак с твёрдой оболочкой. Я просто «никто». Я бессмертная.
Люди бессмысленные существа, люди жалкие и ничтожные. И я презираю их. Всех. До единого. За исключением одного. Того, кто доказал мне, что люди не безнадёжны. Того, чьё имя я буду помнить сквозь тысячелетия. До самой моей смерти, если, конечно, Господь подарит мне такой подарок. И я тогда, наконец, смогу уйти с чистым одиноким сердцем, внутри которого останется навсегда этот странный улыбающийся парень.
Valentin BoomesEvolve
Тогда был сезон дождей. Я жила в Германии в Берлине под именем Петра Айнер. Официально мне было 21, и я училась в Берлинской академии искусств. Я училась играть на рояле, хотя в этом не было никакого смысла, потому что я и так всю жизнь провела сидя за ним. Они называли меня гением. Они думали, что я стану следующим Бахом или Бетховеном, однако я и не собиралась. Мне просто нужно было чем-то заниматься, пока моя роль не закончится какой-нибудь нелепой смертью. Я попаду под поезд через несколько лет или же покончу с собой, спрыгнув с крыши, или же сгорю в доме, взорвусь в машине, буду убита бандитом или маньяком, самолёт упадёт, а я случайно окажусь среди пассажиров. Не знаю. Я всегда тщательно продумываю свои смерти, чтобы потом взять новое имя, новые документы и уехать отсюда куда-нибудь в другую страну.
Я стараюсь не сближаться ни с кем, чтобы потом не было больно наблюдать за тем, как они стареют, заводят детей и внуков, умирают. Я перестала подпускать их к себе, чтобы больше не плакать. Время не лечит, никогда не лечит. Шрамы остаются, продолжают ныть в дождливую погоду, напоминают о чём-то хорошем, что я уже и не в силах вспомнить. У меня ведь тоже есть душа, у меня тоже есть чувства, и я тоже могу скучать по кому-то.
И я, как и все, запиваю боль алкоголем и никотином. Каждый вечер субботы и каждое воскресенье.
Таймер на часах пикает, и я чувствую, что время заканчивается. Пальцы соскальзывают с клавиш рояля, и я встаю, хватая ноты. Перемена закончится через пять минут, и начнётся занятие. Я осматриваюсьв дверях стоят какие-то парни из танцевальной группы и наблюдают за мной. Им нравится, как я играю. Или, может быть, им нравлюсь я.
Я забираю с пола сумку. Цепляюсь за открытый рояль, который жалостливо стонет низкими нотами под моими пальцами, и выпрямляюсь. Парней уже нет.
Я нахожусь в просторном зале, где нет ни стульев, ни столов, лишь чёрный рояль в центре. Такие залы обычно используют танцевальные группы, но один из них принадлежит нам. Я иду к окну и забираюсь на подоконник, ожидая, когда мои одногруппники соизволят прийти. Здесь отличный вид на небооблака двигаются так свободно и красиво, что я не могу отвести взгляд. Это как мелодия, слушаешь, и не можешь думать ни о чём больше, кроме неё.
Забираюсь с ногами и облокачиваюсь о стену спиной, словно бы я дома на подоконнике с кружкой горячего кофе. Ненавижу кофе. И жить без него не могу.
Мои обтягивающие чёрные джинсы делают мои ноги такими тонкими, что иногда мне кажется, словно они спички. Стоит оступиться на неровной поверхности, огромный каблук туфель сломается, и мои кости раскрошатся, словно рассыпчатое печенье.
Шум в коридоре постепенно прекращается, а я всё смотрю на облака и мечтаю умереть. Каждую секунду, каждое мгновение, но, наверное, моему желанию не суждено сбыться никогда.
Наша преподаватель по игре на рояле, фрау Кельм, говорит, что музыка вечна. Что звуки выскальзывают из инструмента и навсегда осязают в пространстве, и что когда-нибудь изобретут прибор, способный собирать эти частички и воспроизводить заново. Наверное, если его изобретут, я буду вспоминать фрау Кельм, которая впервые заговорила об этом. Если, конечно, она останется у меня в памяти, и я смогу вытащить её лицо из воронки тысяч остальных лиц.
Знаешь, Петра, это Крис. Парень, который считает меня своим другом. Парень, который вечно ходит за мной, навязывается, словно у него и других знакомых нет, говорит, что ему нравятся то, как я играю. Мы особо с ним и не общаемся, так, перекинемся парой фраз на парах или на переменах, а вне академии даже не видимся. Иногда он зовёт меня с собой на вечеринки или в клуб, но я всегда отказываюсь. Я не завожу друзей или любовников больше, чем на одну ночь. Я одна. Навсегда. Я слышал, что у нас новенький. Тоже круто играет, он приехал из Англии.
Круто. Теперь будешь к нему приставать и, наконец, оставишь меня в покое, я смотрю на небо. Солнце сегодня холодное, его почти не видно. Наверное, будет дождь.
Что за ерунду ты опять говоришь? Крис прислоняется к стене со стороны моей головы и вздыхает. Мы же друзья. Если ты думаешь, что я с тобой общаюсь, потому что ты супер гений в плане музыки, то ты полная идиотка.
Я смотрю, как очередная туча заволакивает небесный кусочек, и думаю о том, что не взяла с собой зонтик. Обидно.
Тогда зачем ты ко мне пристал? Нравлюсь? Так и скажи Потрахаемся и разбежимся.
Хватит подкалывать, Крис стукает меня в плечо локтём. Ты и так ни с кем не общаешься. Не знаю, как у вас там, у гениев, принято, но в одиночестве можно сойти с ума.
Я вздыхаю и прикрываю глаза.
А мне и одной неплохо. Тебе стоит больше общаться с остальными, а не крутиться возле меня. Одиночество заразно, я приоткрываю веки и откидываю голову назад.
Зал наполняется студентами, внося в мой мир болтовню и смех. Они расходятся по помещению, кто-то садится на подоконнике, кто-то у стен, кто-то у рояля на полу. Все они достают ноты с сонатой Бетховена, которую нам задали выучить. Я её выучила почти сразу, как она была написана, и помню её до сих пор. Я даже могу сыграть её с закрытыми глазами
Я достаю из кармана чёрный маркер, признаться, понятия не имею, откуда он там взялся, и пишу в уголке на стекле:
«Одиночество заразно».
Фломастер немного скрипит о прозрачную поверхность, а когда перестаёт, в зал заходит преподаватель. Красивая женщина с тёмным каре и яркими синими глазами. Эти глаза я буду помнить ещё примерно лет сто.
Она проходит к роялю и ставит ноты на подставку. Сегодня на ней чёрная юбка карандашом и блузка. Сегодня она в хорошем настроении. Я могу определять настроение людей по их шагам. Когда им больно, они тихие и медленные. Когда злятсягрубые и тяжёлые. Когда радуютсянемного пружинистые. Я даже могу не смотреть на них, я даже и слепой бы выжила
Она ставит сумку на пол и певуче говорит.
Сегодня мы будем играть Вагнера. А потом я послушаю ваше домашнее задание, она осматривает всех, и я даже могу представить океан из её глаз. Он такой глубокий, безграничный, одинокий Начнёт новенький. Думаю, вы уже познакомились, но всё равно выйди, представься.
Я смотрю на небо. Точно будет дождик, и мне придётся мокнуть без зонта. Я не люблю дождь. Он напоминает мне о боли, которую я хочу забыть. Он напоминает о тех, кого я оплакивала.
Меня зовут Уилл Рейген, я слышу весёлый плавный голос парня, но не поворачиваюсь. Я приехал из Англии. Точнее, я там только учился, но это не важно.
Хорошо, Уилл. Сыграй нам, фрау Кельм улыбается. Я знаю. Я всегда знаю, когда она улыбается
Я слышу шаги. Он садится за рояль, вздыхает, набирая воздух в лёгкие, и плавно опускает пальцы на клавиши. Его звуки мягкие и пластичные, в отличие от моих. Нотыего слова. Уилл говорит нотами, я чувствую их, чувствую их боль.
Дождь начинается. Капли падают на стекло, образуя дорожки слёз, музыка врывается в моё сердце, и я готова вырвать его с корнем, лишь бы всё внутри перестало ныть. Я уже ненавижу этого мальчишку за то, что он смог причинить мне боль простой мелодией. Я ненавижу его всем своим раненым сердцем.
Я поворачиваю голову и смотрю на него. Он сидит ко мне боком, его пальцы скользят по роялю, словно по желанному телу любовника, его брови сдвинуты, а рот чуть приоткрыт. Он изредка смотрит в ноты, но не задерживается на них долго. У него талант.
Его руки соскальзывают с клавиш, но я всё ещё смотрю на них и думаю, что парень играет. Все начинают хлопать. Все, кроме меня.
Но с тобой он не сравнится, тянет Крис, замечая мои заинтересованные взгляды.
Я отворачиваюсь.
Никто не сравнится, безразлично говорю я.
Крис усмехается. Я снова смотрю на окно, за которым продолжает метаться дождь, и опять вспоминаю, что у меня нет зонта.
А теперь сравним с нашей лучшей ученицей. Петра, прошу, преподаватель смотрит на меня.
Я прикрываю глаза, вздыхая. Никогда не может обойтись без меня. Она всегда говорит, что ей нравится меня слушать, что я особенная.
А я всего лишь хочу умереть.
Я спрыгиваю с подоконника и медленно иду к роялю, встречаясь с Уиллом мимолётным взглядом. У него карие глаза и чёрные растрёпанные волосы. У него шрам в уголке губ. Слева. Звук моих каблуков уходит на задний планя добираюсь до рояля, сажусь на стул и прикрываю глаза. Затем разлепляю ресницы и смотрю на ноты. Вагнер Я уже играла эту мелодию.
И когда я поднимаю руки, и когда касаюсь клавиш, и когда слышу звуки стонущего рояля, я чувствую, что кружусь в водовороте красок, не замечая никого вокруг. Пальцы сами находят нужную ноту, сами жмут и сами вздрагивают от плотного соприкосновения с инструментом. Я словно выплёскиваю все свои эмоции, словно делюсь болью с остальными. Это единственный способ, который я нашла, который действительно помогает мне.
Я заканчиваю тихими звуками и поднимаю руки, думая, что сижу под прицелом снайпера. Что к моему затылку приставили пистолет, чтобы я играла. Что сейчас спустят курок, и я, наконец, умру.
Но ничего не происходит. Я лишь поднимаюсь и иду к своему подоконнику, забираясь на него.
Прекрасно шепчет фрау Кельм, смахивая слезинки с уголков глаз.
Я снова смотрю в небо, и думаю, что дождь не закончился. И мне придётся идти пешком без зонта.
RobertHaighMoon Blue Crooks
Осень для меня всегда ассоциировалась со смертью. Серые дороги, плачущие по кому-то небеса, холод, ветер, пустота. Одиночество. Боль
Однажды осенью в 1814 году, когда я жила в Париже, я повстречала глупую девчонку, которая сбежала из дома, потому что не желала выходить замуж за богатого мужчину, которого ей подыскали родители. Тогда во Франции, да и не только, было жуткое время. Только закончилась война, люди жили в нищете, в грязи в своих собственных экскрементах, совсем не мылись и гнили в собственной вони. Это было время чумы и холеры. Это было время смертей, время отчаяния и потерь.
Тогда был дождь, он размывал грязь по городу, он превращал улицы в месиво того, от чего даже дохли крысы. И я находилась там только потому, что надеялась умереть от какой-нибудь заразы, но, к сожалению, я ещё жива.
Её звали Жульетта. У неё были белоснежные волосы и серые большие глаза, которые до сих пор преследуют меня в кошмарах. Она стояла на мостудождь забирался под её платок и гладил кожуи плакала. Беззвучно, одиноко, красиво, откинувшись назад и смотря в небо.
Она собиралась прыгнуть в воду.
Мне было неинтересно, почему. Я просто остановилась рядом и облокотилась о перила, смотря на то, как гладь воды вспенивается пузырями. Мы стояли рядом по разные стороны ограды. Молча. Слушая дождь, обмениваясь мыслями. Я не спрашивала у неё ничего. Я не проронила ни слова.
А она рассказала мне сама, что её хотели выдать замуж против её воли, хотя она любила простого офицера. И её глаза, наполненные горечью, навсегда остались в моём сердце, пока остальное её тело падало в бездну.
Я её не остановила, потому что завидовала. Прыгни я следом за ней, я бы осталась жива.
Осень всегда забирает всё хорошее. Осень никогда не заберёт меня.
Дождик так и не заканчивается, и я выхожу из академии на улицу, чтобы дойти до остановки и поймать маршрутку или такси. Идя с опущенной головой, я думаю о мелодии, которую сыграл этот парень. Я думаю о боли, я думаю о пустоте.
Волосы намокают, тушь, наверное, потекла. Чувствую, как капли стекают по лицу к шее. Цепляюсь за сумку и поправляю воротник. Завтра надо будет взять зонт.
Наступаю в лужуне надо было надевать сегодня туфлиделаю вид, что не заметила, сворачиваю за поворот и замираю среди людей, ждущих, когда переключится светофор.
Люди такие глупые
Даже не знают, кто я такая. А я и сама не знаю
Когда-то я видела, как умирают близнецы. Им было где-то семь, это было до того, как я стала Петрой Айнер. Мы ехали в электропоезде. И он сошёл с рельс, вагон перевернулся, согнулся и сплющился почти полностью. Я сидела у окна, на противоположной стороне мать и близнецы. Меня придавило почти полностью, я лежала неподвижно и смотрела на них. Кровь. Крики. Паника. Одного мальчишку придавило насмерть, он лежал на полу под грудой металла. Второй лежал рядом ещё живой.
И я тогда думала, умрёт ли он, раз его половинки больше нет? Умрут ли они вместе сегодня? Или нет Умру ли я, наконец? Или мои мучения продолжатся?
Они умерли, а я до сих пор вижу эту картинку перед глазами. Единственное, что я хорошо помнюэто смерти.
Тогда тоже был дождь. И теперь всегда, когда плохая погода, я боюсь, что кто-то умрёт, и мне придётся нести этот образ всю жизнь.
Кто-то прячет меня под зонт, и я медленно поднимаю голову.
Заболеешь, улыбается парень.
Тот, кто причинил мне сегодня боль.
Уилл Рейген. Я помню. Это имя.
Не заболею, безразлично говорю я.
Я никогда не болею.
Говорю, заболеешь, он улыбается и встаёт ближе.
Я не шевелюсь.
Ты очень круто играешь, уже тише говорит парень. Тебя ведь Петра зовут?
Да.
Светофор загорается зелёным, и я выскальзываю из-под зонта и начинаю переходить улицу, но Уилл меня догоняет и снова прячет от дождя. Я не хочу с ним сближаться. Ни с кем. Особенно с ним.
А я Уилл. Ты всегда такая неразговорчивая? он перешагивает лужу.
Я резко сворачиваю налево и на пару секунд оказываюсь без защиты.
Да. А ты всегда такой навязчивый?
Просто хочу познакомиться, пожимает плечами.
А я не хочу, прикрываю глаза и прячу руки в карманах. Ты до самого дома собрался за мной идти?