- Да, это естественная потребность, - хореограф кивнул. - Тогда давайте попробуем следующую завязку: «несчастный страх», «холеная любовь» и «всем нужное счастье».
- Всем нужное - то есть меня как в «черную пятницу» пытаются разорвать на мелкие клочки потребители? - Санни лукаво подмигнула.
- Почему бы и нет, - мужчина улыбнулся в ответ.
Получилось у них не сразу. Но итог понравился всем. Особенно конец, где высокий Рэй любовно подхватил на руки хрупкую Тайю, а Санни счастливо кружилась независимо от них.
Быть счастливой вне любви или страха. Это я понимала.
У Кена и Триш - «Покой» и «Страсть» - две противоположности. Парных танцев, где можно бороться, отталкиваться и сближаться было много, но они выбрали латиноамериканское направление и смотрелись действительно жарко.
- Последняя тройка - объявил хореограф после перерыва и все напряглись в предвкушении, - «Смерть», «Ненависть» и «Свобода».
Я вздрогнула и встала. Джонатан, Марта и я.
Две вещи, которые нас ограничивают против единственного, что не имеет границ.
Джонатан.
Джонатан сидел на полу в студии, устало опершись о стену и прикрыв глаза. Он отпустил всех передохнуть, но сам не собирался выходить. Нет, ему хотелось сидеть здесь и наслаждаться одиночеством и размышлением. Ему хотелось подумать о том, что его действительно волновало.
Кьяра. Нежная, ранимая, жесткая, трепетная.
Кьяра, смотревшая на него с восторгом.
За восторг, который он увидел в глазах девушки, когда закончил свой танец, мужчина готов был отдать всё, что у него было. Каждый вздох. Он упивался этим чувством, как давно бродивший в пустыне путник холодной, свежей водой, вымывающей всю усталость и страхи.
Кьяра. Его возрожденная надежда.
Находиться рядом с ней было подарком и проклятием. Где его прежняя уверенность в себе и правильности действий? Ведь всегда добивался, чего хотел и был уверен в своих желаниях. И получал что ему было нужно легко. Так же легко отказывался, когда ему что-то не нравилось. С самого детства, пусть то и прошло непросто, жизнь представлялась ему понятным занятием.
Похоже, он просто не жил.
Он думал, что знает все об этом мире. До встречи с ней. А теперь пребывал в постоянном смятении. Но в этом беспорядке и хаосе, который воцарился в его мыслях и жизни с появлением Кьяры, было больше настоящего, чем во всех предыдущих событиях, вместе взятых.
Что он там говорил? Не любит сюрпризов? Он был идиотом. Идиотом, теперь заново открывающим для себя этот мир.
Итоги пребывания в Академии стали для него неожиданностью. Хореограф приехал сюда научить талантливых студентов чему-то новому, возможно, пополнить свою труппу, а в итоге, они сами научили его. Искренние. Пылкие. Сомневающиеся. После шоу он планировал предложить постоянное место Марте и Дрейку. Хореограф чувствовал в них непростые истории - в каждом движении - и было интересно, сумеют ли они направить свою судьбу в нужную сторону.
Он давно работал только с профессионалами, горящими танцем. Но и не заметил, насколько сильно повлияла на тех профессия. Они четко знали в чем их плюсы и минусы, как надо танцевать те или иные партии, давно уже выбрали любимые стили и продолжали совершенствоваться. Но у них не было того, что Джонатан увидел в своей новой группе.
Любопытства. Желания пробовать и пробовать что-то новое. Поиска. И то, что он снова стал вместе с ними ищущим, приводило его в восторг. Тот восторг, отголосок которого он увидел во взгляде Кьяры.
Сладкая, желанная, манящая.
Да уж, дров успел наломать. Но ничего, найдет способ исправить. Приручить. Он заберет её в труппу. И сумеет полностью раскрыть даже не талант - душу танца. «Дуэнде», которые так чтят танцоры фламенко. Внутренний дух, объединяющий человека, его эмоции, музыку и танец. Раскрыть не для неё - она знала, похоже, о себе всё - но для других. И тогда Кьяра сможет разговорить богов этого мира. Потому что, когда целиком отдаешь себя духу танца, он становится молитвой.
Джонатан пока не понимал, как будут складываться их взаимоотношения. И дело уже было не в принципах - к черту! когда речь идет об этой девушке. Он действительно не представлял себе, как будет разруливать возникшие сложности. Но уже не мог отказаться от её присутствия в жизни; и как хореограф, и как мужчина.
Не сбежит.
Джонатан торжествующе улыбнулся и потянулся.
Пора было готовиться к заключительному этапу.
- «Смерть», «Ненависть» и «Свобода» - объявил он и внимательно посмотрел на Кьяру. От него не укрылось, как та вздрогнула и чуть ощетинилась. Побаивается его? Или уже вошла в роль?
Их танец втроем будет кульминацией постановки, после которой все пойдет по наклонной. Жизнь завертится в привычном ей ритме, распадется на множество осколков и канет в тумане сцены. Но прежде они должны завести зрителей.
Тем покажется, что всё нормально, они понимают и могут выдержать танец; потом вспыхнут от страстных объятий. Но дальше он хотел их напугать, развалить представление о мире, так же, как Кьяра развалила его.
Он усмехнулся про себя - дошел ведь до ручки. Мстит будущим зрителям. Но это было нормально для любого творца. Делать для зрителя - делать для себя. Писатели с помощью слова решали собственные проблемы, раскрывали свое внутреннее «я» через проекцию страхов и боли. Они находили в книгах утешение и возможности.
Так же, как он находил их в танце. Достаточно было станцевать препятствие - и появлялась возможность его преодолеть.
Он поставил довольно сложную аранжировку, чтобы связать свое собственное видение смерти и то, что могут показать девушки. Кьяра тяготела к стрип-пластикене думать о том, что она вытворяла в клубе перед голодными уродами; он еще припомнит ей это! Марте же больше всего подходил «солеа» - форма песни и танца фламенко, отражающая одиночество - ненависть всегда шла по дороге одна и Марта, в её борьбе с самой собой не должна забывать об этом.
Мелодия стала ритмичной, чтобы подстроить под неё любое движение; в то же время, имела собственную периодичность. Отстраненность, мягкие переливы, тягучие всхлипы, сменяющиеся тяжелым рокотом моря и обрушивающимися камнями в горах. Он сделал знак Марте начинать, и девушка вышла на середину.
Дзинь.
Темноволосая дочь кузнеца вздрагивает каждый раз, когда раздается звук удара молота по наковальне.
По новому мечу.
Дзинь.
Еще одно готовое изделие отброшено в сторону.
Дзинь.
Ненавистный звук. Ненавистная война, забравшая всю её семью - младших сестер, погибших от голода. Двух братьев, не вернувшихся с боя. Мать, которая слегла после их смерти. Война, почти уничтожившая деревню.
Дзинь.
И девушка срывается. Хватает мечи - сколько может унести - и выскакивает на улицу, разбрызгивая сталь и отвращение. Темные аккорды усиливают ощущение трагедии. Смерть бродит где-то рядом, не оставляя ей даже шанса на успокоение. Душевная боль выбивает ритм - остервенелый, все ускоряющийся, угнетающий. От быстро чередующихся движений пяток при неподвижном теле по земле волной проходит дрожащий звук. Но волна, неожиданно, упирается в препятствие и останавливается.
Протяжная пауза, когда замирает весь мир вокруг. И снова взрывается какофонией звуков и движений. Посреди широкой улицы скачет прекрасная наездница. Скачет открыто, гордо, чувственно, будто и нет вокруг пепелища. На лице её страдание - она не слепа, тело подрагивает от усталости, на одежде многодневная пыль, но движения её свободны и открыты, а тело молодо. Она резко дергает поводья и останавливается, чтобы спешиться возле колодца с водой. Набирает полное ведро и выливает на себя ледяной дождь, счастливо хохоча от удовольствия.
Это становится последней каплей.
Вспыхнув враждебным огнем, сама Ненависть начинает наступление на путницу, осмелившуюся остаться счастливой в этом аду. «Контратьемпо» - встречные ритмы - отдаются в каждой клетке напряженного, озлобленного тела: удары полными стопами поднимают пыль, а хлопки руками идут крещендо.
Девушка возле колодца стоит спокойно и даже расслабленно. Но когда подходит недоброжелательница, она раскидывает руки в широком жесте и сама переходит в атаку.
Страсть. Обаяние. Непосредственность. Легче воздуха раскованно она парит, соблазняя жить лучше.
Свобода выбирать. Свобода любить. Свобода жить без обид, гнева и ненависти. Она готова обнажиться полностью, до самых сокровенных глубин души.
Свобода как ответственность. Возможность быть собой.
И дочь кузнеца дрогнула. Потянулась к своему освобождению. Закинула руки, как сети, надеясь выловить искупление. Избавиться от чувства вины за то, что все мертвы - а она осталась. В чувственном, прихотливом изгибе она потребовала полного слияния, мечтая поглотить, но не уничтожить, подругу и соперницу. Девушки соединяются в единое, эротичное пламя, готовые дать друг другу то, чего им не хватает. Напор ненависти. Всеобъемлемость свободы.
Дзинь.
Удар молота по наковальне.
Дзинь.
Еще одно готовое изделие отброшено в сторону.
Обе вздрагивают. И тут же злым, порочным валом не-любовь заламывает руки путнице и ставит её на колени. Она дотягивается до меча - до сотни мечей - и требовательно призывает смерть. Она жаждет расправы.
Но сама получает удар в спину и валится распотрошенной куклой, не смеющей больше ни требовать, ни ненавидеть. Над ней мрачным изваянием застыл мужчина. Движения его остры и жестоки, но взгляд полон усталости. Усталости от того, что всё как всегда. Каждый день и вечность.
Перед смертью все равны.
Потрепанная свобода смеется, плачет, убегает, идет навстречу тому, кто убьет её. Но она уже привязана к этому мужчине.
Движения двух тел окончательно размывают реальность, уничтожают все краски, сливаются в один то ускоряющийся, то замедляющийся ритм. Борьба двоих, старая как мир. Объятия танцующих становятся все более страстными и хаотичными, пара как будто убегает от мира невзгод, стремясь забыться и забыть, раствориться друг в друге так, чтобы вокруг не было больше ничего. Жар кожи и огонь в глазах; порочное влечение, которое невозможно описать - можно только станцевать, презрев чье-либо мнение. Безграничная, чувственная свобода от условностей и норм - то, чем обладают оба.
Два тела, как одно. Два сердца, как одно. И страх, что всё это, только начавшись закончится. На пике ощущений, на острие движения, на самой высокой ноте мужчина пронзает свою извечную пару невидимым мечом. И та падает, уничтоженная, прекрасная в своем безоговорочном угасании.
Смерть снова одержала победу. Как и всегда. Вот только он проиграл. Потому что его возлюбленная умерла свободной.
И мужчина опускается перед ней на колени
Джонатан тяжело дышал, пытаясь вырваться из плена невероятных эмоций, порожденных этим спонтанным танцем, окончательно разорвавшим его связь с реальностью. Он смотрел на все еще лежащую ничком Кьяру и чувствовал чудовищное, невозможное желание затопившее его тело и мозг.
Присвоить эту женщину. Каждый сантиметр тела; талант, душу, мысли. Она должна была принадлежать ему. Каждый её хриплый вдох, подрагивающие мышцы. Каждый звук, что вырывался из горла. Не было ничего и никого важнее, чем Кьяра.
Она будет его.
«Моя», - прорычал внутренне Джонатан и замер, пораженный этой мыслью.
Как? Зачем? Надолго ли? Но он уже понимал - действительно его. Как угодно. Неважно насколько и почему. Можно было забыться, спрятаться от этих чувств, сбежать в свою знакомую жизнь. Можно было отдаться им полностью. Кьяра нужна ему. Настолько же, насколько он себе нужен. Если не больше.
Джонатан всегда думал, что единственное, кто у него есть - это он сам. Но может же быть по-другому? И одиночество не является обязательным условием его существования?
Хореограф родился в трейлерном парке возле небольшого американского городка. Не в самом новом и далеко не в самом приличном. Их совершенно убитый «дом на колесах» обходился в двести долларов в месяц: аренда участка, канализация, подача воды. Мать, никогда не имевшая ни нормальной работы, ни образования, каждый раз материлась, отдавая хозяину парка деньги «за твое дерьмо». Это грань, ниже которой уже, практически, нельзя упасть. Ниже - только картонные коробки под мостом.
В его детстве мало светлых моментов. Джонатан не знал своего отца; и никогда не интересовался, кто он - это было обычным делом в их среде. У него не было игрушек и новых вещей, разве что крыша над головой и простая еда, которую получала по талонам мать. Она перебивалась случайными, полулегальными заработками и пособиями, почти не пила и пускала в их трейлер почти нормальных мужчин. Один из них вырезал маленькому Джонатану деревянных животных; другой учил стрелять по мелким обитателям соседнего леса, а затем разделывать тушки грызунов, чтобы было хоть какое-то дополнительное пропитание. Джонатан даже сумел закончить несколько классов, под настойчивым присмотром одной из социальных служб. Но когда ему исполнилось десять, и их «семью» покинул очередной сожитель, утащив единственную ценную вещь - телевизор - и заначку, что мать копила «на лучшую жизнь», она сдалась. Забросила все подработки и перестала проходить ежегодную регистрацию для подтверждения пособий, надеясь, похоже, сдохнуть, как можно быстрее. Она отдавалась за бутылку дешевого джина, а потом сутками валялась пьяной. Джонатан бросил школу и пошел воровать, но он был достаточно развит и сообразителен, чтобы не влезать в банды и крупные дела: таскал по мелочи, в основном, продукты и доллары только чтобы им было что поесть и чем заплатить за жилье.
Когда ему исполнилось тринадцать, мама умерла.
И подросток не стал сообщать об этом властям. Если бы те узнали, что он остался один - сдали бы в приют; а Джонатан никому не позволил бы посадить себя под замок. Он раздобыл несколько бутылок и заплатил соседям. Те помогли ему перетащить тело, похоронить его неподалеку от дома. И даже установили подобие каменного надгробия, на котором мальчик нацарапал годы жизни. Джонатан приехал туда спустя много лет, чтобы отыскать могилу матери, но так и не смог, хотя трейлерный парк еще стоял.
Он не знал, как сложилась бы жизнь, если бы в одну из ночей не залез в маленькую частную танцевальную студию в спальном районе. Уже пару недель отслеживал посетителей и знал, что богатеи - по его тогдашним меркам это было именно так - оплачивают свои абонементы в начале месяца.
Подросток тихонько пробрался в кабинет и попытался разобрать замок старенького сейфа, когда его застукала хозяйка, жившая этажом выше. Триш была уже немолодой, но довольно крепкой женщиной, и он вряд ли справился бы с ней. Да и спорить с кем-то, кто держит старый дробовик, очень глупо.
Кто ж знал, что тот не был заряжен?
Вместо того, чтобы вызвать полицию, Триш, выудив всю незамысловатую историю его жизни, предложила подработку. Своих детей у нее не было и хозяйка студии - она же единственный хореограф - решила хоть как-то помочь симпатичному и озлобленному подростку встать на ноги. Так началась его новая жизнь. Джонатан мыл полы, убирал вокруг студии, чинил все, что ломалось, таскал коробки и пакеты с продуктами. По настоянию Триш он восстановился в школе и начал снова учиться, всё по тем же документам. Ему даже удалось закончить её в срок, с довольно неплохими результатами. Сначала он делал это из страха, что женщина обратиться все-таки к законникам, но потом втянулся. И даже начал подсматривать, не понимая, правда, зачем все эти странные люди скачут по паркету и становятся в разные позы. Но день за днем, наблюдая самые разные стили, слушая музыку и просматривая вместе с учениками кассеты с выступлениями известных танцоров, он все больше осознавал, что прикасается к чему-то более великому, чем он сам.
И в один из дней, когда никого не было, он включил музыку и начал танцевать.
Несмотря на полуголодное детство и отсутствие хоть какого-нибудь присмотра, физически Джонатан был очень развит. И отличался цепким взглядом и хорошей памятью. С легкостью воспроизводил сложные па, но главное, с того первого раза он чувствовал, что когда танцует, внутри его пустоты разгорается пламя.
Теперь он мог выразить с помощью движений свою боль, страхи, одиночество, находя в этом спасение. Танец стал иной реальностью, которая не имела ничего общего с настоящей жизнью; тем миром, в который он все глубже проникал. Он танцевал каждый день; Триш заметила это и заставила смущающегося Джонатана ходить на все свои уроки. А потом заниматься и по кассетам, потому что невероятно талантливый парень уже перерос их маленькую провинциальную студию.
Когда женщина заболела, взяла обещание, что он продолжит обучение, сделает всё, чтобы танец стал частью жизни и всей его жизнью. Если бы она могла, то составила бы завещание в его пользу, но, как и многие американцы, она выплачивала ипотеку и кредиты, и после смерти всё имущество забрал банк. А Джонатан уехал покорять Нью - Йорк, где спустя пару лет поступил в Академию. Будто кто-то свыше позаботился о том, чтобы танец действительно остался с ним.
Кто-то свыше и три женщины, давшие ему поистине бесценные дары: жизнь, надежду и веру в себя.
И, возможно, ему снова повезло. Встретить Кьяру. Будущее. Восхитительную, хрупкую, настоящую. Единственную, кому можно довериться.
Следующие часы хореограф отвечал на вопросы своих подопечных, помогал разобраться в ключевых связках, отрабатывал с ними движения, но взгляд его все время возвращался к девушке, снова и снова примеряя на неё роль человека, которого он хотел бы видеть рядом. Кьяра, похоже, уловила его настроение. Да ничего другого он и не ожидал - она была настроена на него, похоже, не меньше, чем он на нее.
Хореограф раздумывал - промолчать пока или объясниться? Может, это преждевременно? Они были вымотаны эмоционально и физически. Еще два дня репетиций, затем генеральная на сцене и само выступление: дикий темп, среди которого нет места выяснениям отношений. Так стоит ли торопиться?
Но он вдруг понял, что стоит. И после окончания занятий попросил её остаться.
Кьяра спокойно стояла посреди пустой студии. Мужчина медленно подошел, боясь спугнуть - он чувствовал её напряжение.
Как много ему хотелось сказать! И как сложно было это сделать. Он попытался подобрать слова:
- Кьяра Я хочу объяснитьМы начали не с того. Все эти дни - какое-то сумасшествие, я сам не свой. Прости меня, если обидел, я и в самом деле растерян не меньше тебя Сейчас немного неподходящее время для разговоров, но я
Он замолчал.
- Но ты? - она смотрела на него выжидающе и, почему-то, с затаенной грустью в глазах.
- Я понял, что ты важна для меня. Нужна мне. Очень. И нравишься мне Очень. И
Он сам поморщился от своего косноязычия, не зная, как выразить всю ту бурю чувств, которую она в нем подняла. И выразил как мог: поставил музыку, подал руку Кьяре и повел её в ритме «зука».
Танец-объяснение, танец-просьба. В этом стиле не было откровенного эротизма и резких движений, в отличие от других латиноамериканских, - он исполнялся под чувственную, плавную мелодию. Зато в нем была нежность и смятение, которые чувствовал Джонатан. А также надежда и предложение, не до конца осознанное обоими партнерами.
И она поняла. Расслабилась. Сначала несмело, а потом все более открыто прижалась к нему, нежно провела ладошками по спине, рукам, отчего он готов был зарычать. Девушка поддавалась и подчинялась каждому его шагу и движению бедер, отстраняясь только для того, чтобы снова вернуться в его объятия. Легко, без стеснения и требований. Она будто превратилась в податливый воск, согласный на то, чтобы из него вылепили всё, что захочется. Мягкая, но в то же время беззаботная и озорная, как ребенок. Легкая, как перышко и твердая, как сталь. Джонатан чувствовал её нежность и благодарность, но когда музыка закончилась, она печально улыбнулась, приложила палец к губам, объясняя, что не готова говорить дальше и вышла из студии.
Мужчина понял, что тоже улыбается, но слегка недоуменно.
Всё ведь прошло хорошо? Он постарался отбросить сомнения. Все должно быть хорошо - он не даст случиться другому.
Вот только почему она не сказала «да»?
И почему выглядела расстроенной, когда уходила?
Глава 11
Кьяра
В сети связок
В горле комом теснится крик,
Но настала пора,
И тут уж кричи, не кричи.
Лишь потом
Кто-то долго не сможет забыть,
Как, шатаясь, бойцы
Об траву вытирали мечи.
И как хлопало крыльями
Черное племя ворон,
Как смеялось небо,
А потом прикусило язык.
И дрожала рука
У того, кто остался жив,
И внезапно в вечность
Вдруг превратился миг.
И горел
Погребальным костром закат,
И волками смотрели
Звезды из облаков.
Как, раскинув руки,
Лежали ушедшие в ночь,
И как спали вповалку
Живые, не видя снов...
А "жизнь" - только слово,
Есть лишь любовь и есть смерть...
Эй! А кто будет петь,
Если все будут спать?
Смерть стоит того, чтобы жить,
А любовь стоит того, чтобы ждать
(Цой)
Гробовая тишина, продлившаяся несколько секунд, затем жидкие хлопки и вот уже громовые крики, овации и восторженный топот. Счастливые, с блестящими глазами, мы стояли на сцене и держались за руки. Поклон, отступление и новый выход на поклон.
Путь, что мы прошли за эти две недели, все наши муки, страхи и полное погружение в иное измерение был полностью оправдан этим восторгом и аплодисментами зрительного зала.
По силе чувств это было сродни сатисфакции.
Мокрые от неимоверных физических усилий, мы стояли на сцене. Я всё не могла восстановить дыхание, но никакая тяжесть и усталость и в сравнение не шли с головокружительным удовольствием от законченного танца.
Мы улыбались. Вдруг, кто-то расхохотался и этот смех подхватили остальные. Смех, немного похожий на истерику, в котором было и облегчение от того, что всё закончилось, и радость тому, насколько здорово всё прошло. И даже слезы, что сопровождали нашу подготовку.
У нас получилось!
Я чувствовала крепкие пальцы Джонатана, сжимающие мою ладонь, и эти пальцы были сейчас для меня самой важной и надежной частью Вселенной. Повернула голову и встретила его внимательный, проникающий в сою суть взгляд. Жесткое лицо Джонатана смягчилось; я увидела благодарность и что-то еще, более глубокое и важное. Нехотя он отвернулся и снова начал кланяться.
Зрители несли цветы; они продолжали хлопать, кричать «браво» и стремились к нам, на сцену, чтобы прикоснуться к той энергетике, которую мы сейчас излучали.
Меня саму затапливала всеобъемлющая радость. Я считывала эмоции окружавших меня людей, пила настроение, всматривалась в лица. Ошеломленные, счастливые, страдающие, завистливые, полные признания.
Что каждый из них увидел на сцене во время спектакля?
Жизнь. Свою жизнь. Как она есть, во всем её великолепии, многообразии и горе. Процесс, который она представляет.
Изнутри ты этого не осознаешь: будто едешь мимо на поезде, а за окном пробегают дома и горы, люди и дороги. Но именно этот процесс перехода от прежнего к новому и есть жизнь: всё во Вселенной подчинено закону движения. Телесное становится духовным, смерть сменяет рождение, ненависть превращается в любовь, а страсть - в покой. И жизнь оказывается не пунктом назначения, а путешествием между множественными точками.
Мы дали возможность зрителям выйти из поезда.
Стерли границы тел и мыслей. Показали, что жизнь - это дар, сила; и с помощью танца провели эту силу в мир физического восприятия. Поделились каждой её частью. Мы разорвали собственные души на куски и отдали их: плохое и хорошее, счастье и гнев, нежность и страхи. Кому что хочется - держите.
Мы вынули наши сердца и протянули на раскрытых ладонях.
И они приняли дар полностью.
В этом и заключалось предназначение, лучшая награда для танцора.
Я была счастлива находиться здесь и сейчас. Быть частью, быть свободной - от прошлого, настоящего и будущего, пусть всего на мгновение. Но с чистой верой, что это и есть моя жизнь, полная любви, танца и неограниченного дара, что передавался от меня зрителям и обратно.
Мы ушли, чтобы привести себя в порядок и переодеться, а потом собрались в холле театра на небольшой фуршет. Я подхватила бокал с шампанским и сделала глоток, почувствовав, как пузырьки моментально ударили мне в голову.
- Ты была великолепна!
Я тепло улыбнулась подошедшей Маргарет.
- Спасибо.
- Ты же знаешь, что здесь лучшие рекрутеры? Думаю, они вас всех сейчас закидают предложениями. Но Джонатан сразу дал понять, что тебя никуда не отпустит.
Маргарет сияла, думая, что я буду счастлива это услышать, но её слова отозвались лишь глухой болью где-то у меня внутри.
Нет, не буду об этом думать! Не сейчас!
Я почти натурально рассмеялась.
- Значит, ему придется за меня побороться.
- Кому это придется бороться? Никто не посмеет перейти мне дорогу.
Бархатный, ласковый голос Джонатана был еще лучше, чем шампанское. Я почувствовала себя воздушной пористой шоколадкой, которую так и норовят облизать.
А его манящий взгляд настойчиво звал меня куда-то. В глубину, откуда нет возврата. Я вздохнула. Поздно. Уже слишком поздно. Какой смысл был сейчас делать шаг в этом направлении?
- Твоя семья не приехала? - спросил хореограф.
- Нет, мы решили, что так будет лучше.
По лицу хореографа пробежала едва уловимая тень неудовольствия, но он лишь поджал губы и ничего не сказал. Я же не собиралась ничего объяснять.
Родителям и так вскоре предстоит увидеть мой Танец.
Джонатан хотел продолжить разговор, даже взял меня за руку, но на него налетели журналисты, затем все наши, да и мне не давали скучать - подходили однокурсники, кто-то начал импровизированный танец, поддержанный большинством. Только через пару часов холл начал пустеть и я, почувствовав себя опустошенной, вышла, наконец, на крыльцо глотнуть немного воздуха.
- Как ты?
Что там я говорила про шоколадку? Определенно, нет. Растаявшее мороженое будет более уместно. Удивительно, как у него получается всё время оказываться рядом со мной? Всегда быть таким близким и далеким, таким нужным и недоступным?
Вздрогнула - выходить в легком платье на улицу не стоило. Джонатан это заметил и тут же снял пиджак. Меня окутало тепло и знакомый, будоражащий запах. Я улыбнулась и, наконец, ответила на его вопрос:
- Счастлива. Спасибо тебе. Это были лучшие недели в моей жизни.
Он хмыкнул:
- Не думаю, что так скажут все. Кажется, твои коллеги уже разошлись - такое напряжение сложно выдержать.
- Наверное Джонатан, я
- Что? - он впился в меня взглядом.
В его глазах я видела такое же сомнение и ожидание, страх и предвкушение, которые чувствовала сама, но Джонатан не давил. Он давал мне время, возможность самой принять решение. Вот только я не могла этого сделать. Как не могла продолжить разговор. Что ему сказать? Что помню каждый наш поцелуй? Что хочу быть с ним, но у нас ничего не получится? Что сегодня наша последняя встреча? Шанс, конечно, есть, но один на...
сотню миллиардов звезд.
Я оборвала свои мысли.
- Помоги, пожалуйста, поймать такси. Я устала.
Он моргнул, будто прогоняя наваждение, и чуть напрягся. Но потом снова уверенно посмотрел на меня и произнес злее, чем можно было бы ожидать.
- Завтра у нас всех выходной. Приходи в себя и В понедельник жду тебя в школе. Надо поговорить.
Я вздохнула:
- Конечно.
Врать легко, когда понимаешь, зачем нужна ложь.
Джонатан принес мою сумку и пальто и поймал машину. Он с предельной аккуратностью, будто я была хрустальной, устроил меня на заднем сиденьи, и посмотрел долгим, тревожащим взглядом, прежде чем захлопнуть дверь.
Я откинулась на спинку и закрыла глаза.
Не совершаю ли я ошибки, вот так вот уехав, не попрощавшись и ничего не объяснив? Даже не попробовав того, что он мог бы предложить?
Но почему-то меня сковала робость. Еще неделю назад я была согласна на самые дерзкие поступки; но за это время многое изменилось. Прежде всего то, что осознала - мои чувства оказались гораздо глубже, чем думала. А заняться сексом было бы гораздо легче, чем заняться любовью.
Любовь
На автомате зашла домой. Разделась, приняла душ. Сумка была уже собрана, лишь закинула остатки косметики. Большую часть вещей я еще раньше отвезла в приют, оставив себе только самое необходимое и пару любимых книг; остальное мне вряд ли понадобиться. Не так уж много времени я проводила в квартире и потому не обзавелась безделушками, так что и уезжала с той же сумкой, с которой появилась здесь. Квартира была оплачена до понедельника, но мне не было необходимости оставаться - все приготовления закончены. Даже Маргарет уже отправлено письмо: его доставят в понедельник, когда я буду далеко отсюда.