В твоей или в моей?
Как получится. Предположим, я бы сегодня в меру своих растрёпанных чувств не устояла и поддалась твоему неотразимому обаянию, что бы было тогда? Как бы ты завтра объяснял мне всю эту историю?
Ливиан смотрел на неё в упор таким тяжёлым взглядом, что Сандре с трудом удавалось не отводить глаз. Ей казалось, или дыхание его участилось.
В следующий раз, пожалуйста, постарайся не играть с моими чувствами, ладно, братец? Некрасиво получилось.
Сандра поднялась, поправляя на себе одежду.
Сандра?
Что? Помочь дойти до комнаты?
Нет. Не это. Я не знаю, стоит ли говорить. Но всё равно скажу.
Я слушаю.
Правда в том, что, если бы сегодня ты, как выразилась, поддалась моему обаянию, я завтра бы и не вспомнил о Мередит.
Ливиан, ну зачем?.. Мы же почти закончили этот неприятный инцидент?
Мы и закончили. Но раз уж случилось, как случилось я не играл с тобой. И я до сих пор уверен, что согласись ты перейти призрачную черту из ненужных нам условностей, между нами это был бы союз равных. И после тебя я бы уже не взглянул ни на одну женщину.
Ага. Только на мужчин? попыталась отшутиться Сандра.
Нет.
И как всё это сочетается с твоей большой любовью к Мередит?
Ливиан едва уловимо пожал плечами:
Мередиткак светлая мечта. Такая хрупкая, нежная. К ней страшно прикасаться руками. То ли, боишься, пятна останутся, то ли разобьёшь?
А меня, значит, ты разбить не боишься?
Ливиан посмотрел на неё с лёгкой полуулыбкой на запекшихся губах и медленно покачал головой:
Ты знаешь, что я такое, Сандра. Ты знаешь кто мы такие. Ты равна нам. Мередитнет. Но я уважаю твою позицию. Сегодняшний инцидент никогда не повторится, даю тебе слово. Если только
Сандра вопросительно вскинула бровь:
Если только?..
Ты сама этого не захочешь.
Глава 4. Альберт
Серебристые, серо-ртутные, похожие на сверкающие алмазы, слишком светлые у воскресшего незнакомца были глаза. Особенно по сравнению с чёрными, длинными, как у куклы, ресницами.
Какой удивительный парадокс. Черты лица кукольные, а само лицонет. Нечеловеческое, с чертами, куда больше подошедшими бы женщине, но не женственное. Красивое и тонкоестоль красивое и тонкое, что у мужчин на земле таких не бывает и быть не может. Эльфийская, ангельская, зачаровывающая красота. Совершенная, не человеческая и не демоническаяскорее ангельская, в выражении ничего вызывающего. Его даже чувственным назвать было сложно.
Ангел, только что рухнувший с небес, ещё пахнущий грозовыми облаками, весь в звездной пыльце; страдалец, которому оторвали крылья без анестезии и предупреждения.
Боль из-за тоски о том, что для обычного человека неведомо и недостижимо, сияла в невыразимо прекрасных глаза, слишком прозрачных, слишком светлых, слишком ярких для простого смертного.
Кто вы такие?
Голос у него был тихий, мелодичный. Он медленно ронял слова, которые словно нехотя стекали с губ.
Взгляд незнакомца скользнул по Синтии, потом вернулся ко мне.
Он осторожно сел, слегка поморщившись. Припоминаю собственные ощущения после воскрешения, довольно острые. Физическая боль, помноженная на чувство потерянности, растерянности инеприятия происходящего.
Взгляд незнакомца скользнул по комнате, задержавшись на настенных бра, мало напоминающих свечи или даже газовые рожки, бывшие в ходу в нашу бытность.
Вы похожи на Элленджайтов, на белом лбу проступил тонкий штрих морщинки. Но я вас не знаю.
Зато мы тебя знаем. Ещё как знаем! хмыкнула Синтия.
Я одарил её сердитым взглядом и, как ни странноподействовало. Сестра замолчала.
Она отступила на шаг, передёрнув плечами, как бы говоря: «Хочешь преподнести неприятную новость сам? Валяй. Я посмотрю из партера».
Предстоял не самый приятный разговор. Моему собеседнику будет ещё неприятней, чем мне. Есть вещи, которые принять сложно даже Элленджайтам.
Тебя зовут Ральф, если не ошибаюсь? как можно мягче проговорил я. Как и твоего отца?
Не понимаю, какое имеет значение имя моего отца? Что вы делаете в нашем доме? требовательно вопросил он.
Ральф всё-таки сел, опираясь на гору подушек.
Пока я был в отключке, кто-то нашёл очередное последствие грехов молодости? Чьи вы ублюдки? Что я пропустил?
Голос его звучал по-прежнему тихо, словамедленно. И вроде бы ничего в окраске речи не изменилось, но я почувствовал себя так, будто на меня равнодушно плесканули помоями. Да, помнится дядя Винсент, когда говорил о своём сводном брате, каждый раз упоминал, что ладить с ним, мягко говоря, было сложно. У Ральфа II была отвратительная манера бесить многих, если не всех.
Откровенно говоря, всё-таки не утерпела Синтия. Очень и очень многое. Последние лет, скажем, двести?
Мазнув по сестре ничего не выражающим взглядом, цепким, словно с одного раза улавливающим суть и ставившим ценник, незнакомец вновь повернулся ко мне. В светлых бриллиантовых глазах читался вопрос.
Это тот самый Криссталл-Холл, в котором ты жил когда-то, я старался говорить медленней, чтобы успеть придумать, подобрать слова, способные смягчить ситуацию. Дать собеседнику возможность осознать сказанное. Но, видишь ли, сейчас 2002 год. В то время, как ты умер, кажется, в 1840-х?
Ральф, взмахнув длинными ресницами, уставился на меня, не мигая. Лицо его словно заволакивало тенью и создавалась иллюзия, что глаза темнели.
Я умер?.. Что за дурацкий розыгрыш?
Как у него так получается? Ни громкость, ни темпо-ритм речи не меняется, а ты кожей чувствуешь обжигающую ярость?
Нет, Ральф. Никакого розыгрыша. Можешь убедиться в моей правоте, всего лишь пройдясь по дому. Он лучше слов скажет обо всём.
Резанув меня взглядом, Ральфе легко, словно в его теле не было костей, одним текучим движением поднялся на ноги и устремился к двери.
Я следовал за ним, Синтияза мной. Мрачным хороводом мы кружили по дому.
Взгляд Ральфа задерживался на новых деталяхэлектричестве, телевизорах, кондиционерах. На тысячи мелочах, к которым я уже успел приспособиться и даже привыкнуть.
Где все? растерянно глянул он на меня.
На Синтию он почему-то старался не смотреть.
Почему дом пустой?
Не пойму, раздражённо запахнув шаль на груди, проговорила Синтия. Кого ещё ты хочешь увидеть?
Кроме меня и сестры никого нет, со вздохом ответил я на его вопрос.
Но хотя бы прислуга должна быть здесь?..
Он оборвал фразу на полуслове и почти бессильно опустился в кресло, уронив голову на руку.
Они все мертвы?.. Этого не может быть.
Ну, можешь считать, что умер сам и попал в ад, усмехнулась Синтия. Никто же не знает на самом деле, что ждёт его после смерти. Может быть, все они живут в своём мире. А мы теперь вынуждены жить здесь. Не бойся, дорогой. Здесь не так уж и страшно. По-своему даже уютнее, чем в нашей прошлой жизни.
Он посмотрел на неё, как на сумасшедшую.
Выпивка в вашем 2002-м ещё есть? Нужно промочить горло.
Синтия молча выгнула бровь и презрительно передёрнула плечами:
О! Об это не беспокойся, папочка. Выпивки здесь даже больше, чем раньше. Пейхоть ухлебайся. Альберт, будь так любезен, принеси нашему гостю выпить.
Да, госпожа Элленджайт, отвесил я сестрице шутовской поклон.
Как ты меня назвала?
Ральф машинально взял из моих рук протянутую бутылку виски, покрутив её в пальцах.
Я тебя как-то назвала? Ах, дапапочкой? Ну, это объясняется очень просто. Я назвала тебя папочкой потому, что я и на самом деле твоя дочь, Синтия склонилась к нему близко, так, что взгляд Ральфа невольно скользнул в соблазнительную ложбинку между упругими полушариями, выглядывающими из-за низкого выреза пеньюара.
Похоже, смысл сказанного не сразу достиг его сознания. По крайней мере, ничто не дрогнуло и не переменилось в его скульптурно-идеальном лице.
Ральф поднёс бутылку с виски к губам и сделал несколько крупных глотков.
Я поморщился, представляя, каким огнём обернутся в его внутренностях алкоголь. И каким-то извращённым образом мне хотелось почувствовать ту же боль.
Лицо его было бледным. Но оно и до этого румянцем не сияло.
Моя дочь? протянул он с лёгким вздохом. У меня не было дочери.
Если ты о чём-то не знаешь и не догадываешься, это не значит, что этого не существует, голос Синтии сочился сахаром и ядом.
Каким образом моя дочь, будь она у меня, могла бы дожить до 2002-го?
А каким образом ты сам сейчас оказался здесь, папочка? сверкнула Синтия глазами и лицо её перекосилось от злости.
Сестра всегда интересовалась своим отцом. Она ненавидела мать за то, кем он был. И за то, что предшествовало её появлению на свет. В детстве Синтия была одержима этой темой. Но с годами, повзрослев, всё меньше говорила о Ральфе II, увлекшись нашим больным братцем.
Сейчас, стоя рядом с ней, я впервые подумал о том, что никакой ошибки изначально не было. Синтия воскресила именно того, кого хотела воскресить.
Но вот за каким чёртом ей это понадобилось? Что за мысли блуждали в её хорошенькой, опасной головке? Что за чувства бурлили в сердце? Что двигало ею? Чего она добивалась? Надеялась ли от отца, о котором все так сожалели, но чья смерть, подозреваю, была для родственников чистым облегчением, получить ту любовь, что не смогла дать ей мать? Надеялась ли, узнав получше человека, чьи гены делали безумной и её, и Ральфа, что-то понять для себя?
С какой целью было мучить и его, и нас? Ответов на мои вопросы не было. И сомневаюсь, что Синтия могла их дать. Даже если бы захотела.
У меня не могло быть дочери. У меня вообще не могло быть детей, стоял Ральф на своём.
Я слышала о том, что ты был похотливой мразью, папочка. Но что ты ещё и жалкий лжец этого мне не говорили.
Ральф вопросительно приподнял брови.
Синтия с кошачьей грацией переместилась к нему на колени, обвивая руками шею и склонившись к самым его губам. Я ощутил гул крови в ушах.
Ральф был красив. Мне и самому хотелось прикоснуться к нему, ощутить гладкий атлас кожи, вкус мягко сомкнутых губ. Но то, что это делала она, да ещё в моём присутствии?..
Сейчас ты будешь говорить мне о том, что женщины никогда тебя не интересовали, да, папуля?
Она перегибала палку. Зачем же так? Он ведь только-только заново учиться дышать? Хотя такая красивая женщина в такой приятной близости научит этому гораздо быстрее, чем что-либо другое.
Их сложно было воспринимать как отца и дочь. Ральф выглядел моложе Синтии, пусть и ненамного.
Её руки легко скользнули под его рубашку, вырисовывая на коже лёгкий узор.
Но это ведь ложь то что ты не интересуешься женщинами? И твоё тело говорит сейчас само за себя куда громче твоих слов.
Откинувшись на спинку кресла, он смотрел на неё через веер густых, полуопущенных ресниц. Подняв руку с бутылкой виски, он нарочито медленно отпил несколько глотков.
Я всегда предпочитал мальчиков. Не в обиду, но факт.
Неужели? высоким голосом пропела Синтия. Но ведь твоя сестра Снежана мальчиком явно не была? Твоя младшая и, безусловно, любимая сестра?
Она выдохнула это ему в губы.
Я заметил, как при упоминании имени матери Ральф дёрнулся, вскинув на неё глаза.
Руки сестры застыли на его животе, в области солнечного сплетения. Мне захотелось стащить её с его колен, оттащить в сторону.
Синтия была садисткой. Я знал это с детства. Ей нравилось причинять людям боль, она упивалась этим. Наверное, потому и я, и кузен Ральф раз за разом возвращались к ней, потому что других женщин, согласных делать с нами то, что делала она, просто не находилось. Помноженные на магические способности её таланты были неописуемы. Она могла растереть внутренности в мелкий порошок, не прикасаясь к острым предметам. Она могла заставить тебя испытать все грани боли, зажигая в теле самый настоящий пожар. Будто внутри тебя пылает ад, плавятся кости и разрывают внутренности. Но в случае со мной она всегда старалась держать себя в узде.
Так или иначе, но я был единственным живым существом, которым она дорожила на этом свете.
А ты терпеливый, усмехнулась она. И упрямый. Но я упрямее.
Ральф молча смотрел на неё. Он даже руки в кулаки не сжимал. На его лице не дрогнул не один мускул, оно оставалось таким же спокойным и меланхоличным, как и до этого. Лишь дыхание немного участилось, да на скулах вспыхнул лихорадочный, яркий румянец.
Тыдочь Снежаны? тихо проговорил он, дыша чуть чаще.
Именно так. Ваша с нею дочь, плод вашей преступной страсти. Я не обезьянка, но тот ещё урод. Я тебе нравлюсь, папочка?
На губах Ральфа выступила кровь. Он не пытался её сглатывать, и она тонкой чёрной змеёй заскользила вниз по его губам.
В красоте Синтии тоже было что-то змеиное, опасное, обволакивающее, как наркотик. Облако волос окружало её ангельское лицо, мелкими кольцами вилось у висков.
Ты не похожа на свою матьвыдохнул Ральф, на миг прикрывая глаза ресницами.
Трудно сказать, от боли физической или моральной.
А этот юноша? он перевёл взгляд на меня. Он твой брат?
Да.
Взгляд Ральфа был пристальный, словно он пытался отыскать сходство. Поймать призрака. Я сам много и часто занимался этим. Искал сходства с прошлым в тех, с кем сводила меня жизнь на этот раз.
Он тоже мой сын? усмешка Ральфа была горькой. Ногде же она сама?
Кто? ещё выше подняла идеальные брови Синтия.
Снежана? Ваша мать?
Там, где ей и полагается быть, зло засмеялась Синтия. Догнивает в своей могиле. От неё вряд ли и кости ещё остались?
Он выпрямился, отодвигаясь от спинки кресла.
Схватив Синтию за руку, резко поднялся, сбрасывая её с колен, утирая тыльной стороной ладони второй руки кровь с губ. Видимо, боль, терзающая его тело, была мучительна, потому что на мгновение чисто рефлекторно он согнулся, прижимая ладонь к животу, сплёвывая на пол кровяные ошмётки.
Но он тут же выпрямился, переводя взгляд с Синтии на меня и обратно.
Что это за бред? Она сумасшедшая?
Я покачал головой:
Понимаю, в это сложно поверить, но всё это правда. Я и моя сестрамы оба дети твоей сестры. И да, наша мать давно умерла. Как и все остальные наши родственники.
Это невозможно!
В его голосе прозвучала такая страсть и злость, какую не ожидаешь встретить в столь изнеженном, хрупком создании.
Всего этого не может быть! Я должен был умереть первым, а не пережить всех! И вы не можете быть моими детьми. Это же абсурд?
Я не твой сын в любом случае, поспешил успокоить я дядюшку. Моим отцом был Амадей.
Амадей?..
Да. Мама в итог всё же вышла за него замуж. А он женился на ней, несмотря на всё то, что связывало вас.
Он слушал меня с какой-то болезненной жадностью, почти с жаждой.
Да. Эта шлюха умела обходиться с мужчинами, язвительно произнесла сестра. Амадей до конца жизни ненавидел тебя. И меня. Но не её.
Ральф виновато посмотрел на Синтию широко распахнутыми глазами.
Он продолжал её любить, хотя любить эту бесчувственную суку было, вроде как, и не за что? Или у неё между ног было мёдом намазано? А, папочка? Что показалось таким соблазнительным тебе в собственной сестре, что ты не смог устоять? Тебе было плевать, с кем сношаться? Ведь своей кузиной Стеллой ты тоже не брезговал? Несмотря на то, что зналтвоя родной брат без ума от неё?
Это какое-то безумие, Ральф провёл узкой бледной ладонью по лицу, словно стремясь стряхнуть с него невидимую паутину. Я, верно, брежу?
Синтия снова засмеялась, жестоко и зло:
Добро пожаловать в ад, который ты заслужил, дорогой папуля.
Ладно, с адом разберёмся позже, тряхнул он головой. Когда, либо морок развеется, либо я к нему попривыкну. А пока, он повернулся ко мне, не мог бы ты помочь мне подняться в свою комнату?
Конечно, согласился я, шагнув к нему, игнорируя тяжёлый взгляд сестры.
Я злился на неё. За то, как она вела себя с ним. Это было неправильно. Лежачих не бьют. Но, судя по всему, Синтии нужен был ещё один мальчик для битья; ещё одна игрушка. И она решила, что родной папочка как раз подходящая кандидатура.
Он был лёгким, как кукла. И таким же хрупким. Его прикосновения были почти невесомыми. Он едва опирался на моё плечо, пока мы поднимались на второй этаж.
Я кожей чувствовал мучительную агонию, в котором, как в пламени, горела его душа. Но этому нельзя помочь. Через это нужно просто пройти.