И правда, думаю, почему бы мне лесничим не стать? Надену я куртку с галунами, возьму мушкет, и пойдем мы с Салли по окрестным лесам, вон какая тут красота. Людоед тут, правда, по соседству живет, ну так он вроде бы со здешним господином в ладу.
Или, конюхом. Чем конь лучше осла? Разве что крупнее.
Добро, говорю, сударыня. Поехали.
Госпожа, поправляет она меня.
Поехали, госпожа...
Она бросает корзинку на поляне, оправляет свои шелка и идет из лесу, не глядя, значит, следую я за ней или нет. А Салли так к терновому кусту и приросла. Еле я ее отогнал, пока то, се... В общем, вышли мы на дорогу, а там уже кони копытами роют, она из окошка высовывается, рукой машет.
Влезай на запятки, поехали!
Погоди, сударыня, говорю.
Госпожа!
Погоди, госпожа, а как же Салли?
Осел твой? Ну, брось его на дороге.
Никак я не могу бросить свою Салли на дороге. Мне ее батюшка покойный в наследство оставил. Позвольте, я ее привяжу за каретой, госпожа моя.
И что, прикажешь мне шагом ехать до замка? Да меня ж... меня ж прачки да поварята засмеют, как увидят, что у меня за каретой осел трюхает!
Ну так поезжай, говорю, сударыня. А мы сами доберемся.
Она что-то кучеру говорит, дотрагивается до его камзола белой ручкой, он как дернет поводья! Как свистнет кнутом!
Рванулись горячие кони, аж пыль за ними столбом встала.
Она высунулась из окна, кашляет, сквозь пыль кричит мне:
Осел! Осел!
Если вы про мою Салли, кричу ей вслед, так она ослица у меня.
Я про тебя, дурень, визжит она из последних сил, карета скрывается из глаз в белой пыли, и опять мы с Салли одни на дороге.
Эх ты, говорю я Салли, такую удачу я из-за тебя упустил!
Она ухом повела и молчит.
А с другой стороны думаю, вернется ее господин, с людоедом-то он по-соседски, в ладу он с людоедом, а вот как начет конюха или там лесничего? И почему это у него обе вакансии свободны?
Ладно, говорю я Салли, может это еще не удача была, а такприключение? А настоящая удача ждет меня впереди? Пойдем, говорю, ей навстречу.
Поправил на ней соломенную шляпку, и пошли мы с ней дальше по белой дороге....
Только она уже не белая, а золотая, и с отливом в багрянец, потому что солнце, которое до этого жарило немилосердно, садится за лесом...
Облака крохотные золотятся в синеве, а замок людоеда синеет вдали, как грозная грозовая туча.
Пчелы, которые сновали в придорожных цветах, потихоньку затихают, улетают в свои ульи, и цветы закрываются понемногу, сживают свои соцветия в маленькие душистые кулачки, выходит, и нам пора бы найти себе на ночь прибежище, тем более, Салли моя устала топать по дороге, чертополох щипать.
В общем, вышли мы к постоялому двору. Не то, чтобы большой, не то, чтобы шикарный какой, обычный придорожный постоялый двор, при нем трактир, , конюшня, все, что положено. Называется «Кот в сапогах». Читать-то я не обучен, но на вывеске именно что кот, и именно что в сапогах.
Вот, думаю, откуда младшенький наш эту идею взял, про сапоги для кота своего драного! Наверняка ведь ошивался в этом самом трактире, когда батюшка посылал его муку продавать!
В общем, зашли мы с Салли во двор, я ее привязал у колоды, воды ей налил, а сам захожу в трактир. Не то, чтобы там полно народу было. Сидит у окна какая-то небольшая компания в темных суконных плащахи пара местных у огня пиво пьет. Хозяйка ходит, еду разносит. И пахнет, ох, братцы, как пахнет! Нет, скажу вам, пулярка эта самая, господская еда, ни в какое сравнение не идет с жарким из бараньих потрошков! У меня в брюхе желудок аж заворочался от этого запаха!
И тут я сообразил, что ни монеты у меня, потому как младшенький-то последние су выпросил, на сапоги эти... Коту сапоги, ну где это видано, кроме как на трактирной вывеске?
Хозяйка, говорю, вечер добрый. Не приютишь ли нас с Салли на ночь?
Хозяйка отвечает в том смысле, что можно наверху, в спальне, а можно на сеновале и сеновал дешевле будет. Только, говорит, глупостей я не потерплю. У меня все строго, мы не городские какие-нибудь. Кто такая эта твоя Салли? Малолетка, небось, чья-то дочка, яблочко недозрелое...
Господь с тобой, говорю, Саллиэто ослик мой! Я ее у коновязи привязал! И, кстати, хозяйка, в карманах у меня сегодня ветер гуляет, так что могу за ночлег и ужин дрова поколоть, воды натаскать, что там еще тебе требуется...
Воды натаскать не помешает, говорит она, ступайте со своим ослом и натаскайте.
Ладно, чего там, сам натаскаю! Салли, бедняжка, целый день шла по пыльной дороге, по белой дороге, по красной дороге...
Не иначе как ты умом тронутый, говорит хозяйка, осла жалеешь, а себя не жалеешь.
А я чего уж там, я двужильный. Старший брат Жак меня колотил, в хвост и гриву гонял, младшенького Жана я на закорках таскал. Одна у меня была радость, приду я к Салли, бархатную мордочку ей поцелую, в ушко пошепчу. Она ресницами моргнет, копытцами переступитвроде что-то понимает...
Старик мой, царство ему небесное, когда мне Салли отписал, доброе дело сделал.
Ужин на стол, и все сделаю, говорю, а ночевать на сеновал пустишь, и то хорошо. Мы деревенские, нам не привыкать!
Она поглядела на меня, вздохнула, так что блузка на груди натянулась;
Иди уж, ешь, говорит, блаженный!
Я присел за столик к господам в темных плащах, и она ставит перед мной миску с тушеными бараньими потрохами.
Бог в помощь, говорю, люди добрые.
И тебе, странничек, отвечает один, видимо самый старший, издалека ли пришел?
С дальних мельниц, отвечаю, мы с Салли. Вот, шли целый день по белой дороге, глядишь, и к вам дошли.
И по какой надобности странствуешь?
Долю свою ищу.
Богатства, славы, денег, удачи?
Всего понемножку. Я средний сын, мне много не надо...
Похвальная умеренность, отвечает, Не выпьешь ли с нами пива за компанию?
Если за компанию, охотно, говорю, только погляжу, как там Салли, и вернусь.
Салли моя стояла у кормушки, сено жевалаи ее пожалела добрая хозяйка.
А вот скажи, спрашивает старший, когда я вернулся, чего это ты со своим ослом так носишься? Не иначе он у тебя заколдованный. Слышал я про такие случаис виду вроде осел, а на деле принцесса зачарованная или там юный принц, или старый волшебник...
Насколько я Салли знаю, говорю, а я присутствовал при ее появлении на свет, она самый что ни есть ослик. А уж симпатичная была, когда маленькая, сил нет, ну прямо как игрушка. А вообще-то ее папаша мой покойный мне завещал, а значит, надо беречьэто все, что мне от дома родного осталось.
Как я понял, ты средний сын, замечает он, интересно, а старшему твой папа что завещал?
Мельницу.
Он усмехается.
Не подумай о моем почтенном родителе дурного. Младшему он и вовсе кота паршивого оставил. Папаша знал, кому что завещать. Жак человек солидный, он за мельницей присмотрит так, что лучше не надо. А Жан пустобрех, ветер у него в голове. И кот его пустобрех, ежли Жан не врет.
Говорящий, значит, кот?
Говорящий, сударь.
Ну и дурень же ты, я погляжу! Впрочем, ты мне нравишься. Выпей со мной, сделай милость.
Мне с утра воды хозяйке надо натаскать, говорю, и я подозреваю, что еще и дров наколоть и огонь развести... В общем, сделать все, что делают честные люди, когда у них денег нет в уплату за кров и пищу. Потому пива я с тобой выпью по кружечке, да и спать пойду. Устали мы с Салли, хлопотный денек выдался.
Опять же, похвальная умеренность, говорит старший, сразу видно, ты и впрямь самый что ни есть средний сын. А вот ежели бы у тебя были деньги, что бы ты сделал?
Не знаю, говорю, приоделся бы, купил Салли новую уздечку, попону купил бы.
Мелко плаваешь, средний. Я про деньги говорю, а не про мелочь эдакую!
Домик бы купил с садиком. Лужок для Салли, маленький. Посватался бы к хорошей девушке. Свадьбу справил. Чего еще?
А больше?
А зачем мне больше? Я что, маркиз? отвечаю?
Эх, говорит, средний, ничем тебя не проймешь! Ладно, бывай здоров!
И тебе того же, добрый человек!
Он, значит, бросает на стол монету, служаночку проходящую по попке потрепал, и встает. И остальные за ним.
Кто это, милая девушка? спрашиваю я служанку.
Один добрый господин, отвечает та, он к нам частенько заглядывает. А уж какой щедрый! И другие господа, его друзья, щедрые тоже.
И где живет добрый господин этот?
Сдается мне, говорит служанка, что он нигде не живет, потому как господин вольный.
Ох, во-время ушел господин вольный со своими вольными дружками. Потому как чуть солнце село, слышу я во дворе шум и крики, и лязг железа, и служанки все забегали, и хозяйка тоже.
Ты, вроде, подсобить мне обещал, говорит, так давай, начинай. Вон там, в углу, поленница, топор, вон колун, давай-ка, работай. А еще воду натаскать надо, ты вроде обещал воду натаскать, если слух меня не подвел, когда я тебя похлебкой из бараньих потрошков кормила.
Кто это к нам пожаловал? спрашиваю.
Господин наш и хозяин здешних мест, говорит она, вернулся из дальнего похода. То ли он неверных трепал, то ли они его, то ли по каким другим делам ездил, а только вот он, а вот его рыцари, и все голодные, что твои сарацины.
А не оставлял ли ваш хозяин за себя госпожу свою? спрашиваю я, такую беленькую, пухленькую, что твоя куропаточка, еще у нее папаша винодел?
Что там в замке творится, говорит она, до нас не касаемо. Наше дело накормить-напоить, а спать он в замок к себе поскачет, в свои владения, к госпоже своей, беленькой, пухленькой, и туда ему и дорога, потому как уж очень больно щиплется он, господин наш и хозяин, и нраву он до ужаса крутого, чуть что не по нем, так ярится, что держись!
Ну, делать нечего, пошел я во двор, к поленнице. Пока проходил, вижу их, несколько дюжих молодцов, с факелами, с мушкетами да палашами, на горячих конях, хозяин среди них как башня, на сером жеребце высится, красивый господин, видный, борода такая черная, аж синяя.
Уж я и дрова наколол и воду наносил, и огонь раздул, а они за столами сидят, кружками стучат, хозяйка бараний бок подает и зелень и сыр, и еще много чего, чего мне не подавала... Тут мальчишка конюший к господину подбежал, шепчет чтото на ухо. Тот вышел, возвращается, мрачный как туча, в руках у него какая-то тряпка, то есть, теперь-то это тряпка, а была шелковая попона, шитая золотыми цветами и весьма красивая...
Кто это сделал? спрашивает, я, говорит, эту попону в самом Париже покупал, у лучшего тамошнего галантерейщика, золотом за нее платил, потому как шитье мавританское, тонкое... Я, говорит, ваш трактир вонючий сейчас по бревнышку растащу...
Уж не взыщи, сударь! хозяйка бедная аж руками всплеснула, сдается мне, это вот его осел! Он тоже у коновязи был привязан, вот и пожевал изделие-то твое.
Твой осел? повернулся ко мне господин, глазами черными сверкает, ах ты, жалкий, никудышный, мерзкий мужлан... Я эту попону хотел госпоже моей подарить, для ее кобылки-иноходца, а твой осел поганый... я его сейчас порешу, чтобы впредь неповадно было! Понаехали, понимаешь, тут!
Я на колени бух! В ноги ему бух!
Помилосердствуй, говорю, кормилец ты наш, благодетель! Мы ж за тобой, как за каменной стеной! Ты нам пример и опора. Кому, как не тебе судить по справедливости? Неужто осел, тварь бессловесная, наказания заслуживает? Нешто она со злости?
А сам думаю, ах ты, Салли, глупая ты животина, неужто позавидовала красивой попоне на чужой спине? Вот ежели выберемся из этой передряги, куплю ей попонку, хорошенькую, чтобы с вышивкой по краям, маргаритками там или незабудками...
Он, вроде как остыл немножко.
Были такие казусы, говорит, вроде, рассудительно, когда судили животное по человечьим законам, если преступление было соразмерное, и карали соответственно.
Так ведь какое тут, ваша милость, соразмерное преступление? Как мерить, когда ни один человек в жизни ни одной попоны не сжевал!
Он опять подумал.
Если осел недееспособен, говорит он, тогда судить надо хозяина, проявившего столь преступное небрежение.
Я опятьбух головой ему в ноги.
Смилуйся, говорю, я человек бедный. У меня, кроме осла-то и нет ничего.
Ну, раз ничего нет, говорит, то осла я и конфискую. Хотя твой паршивый осел и клочка шелковой попоны не стоит.
Господин, говорю, да как же так! Это ж наследство мое, папаша покойный мне Салли завещал, чтобы я о ней заботился, холил и лелеял. Старшему он, значит, мельницу, младшему, кота, а мне, среднему...
Тут-то его терпение вышло, и он как засветит мне кулаком в ухо. Я где стоял, там и повалился. Крепко он бил, этот, синебородый. Пришел я в себя, а их уж и след простыл. Хозяйка мне мокрую холстину на лоб положила и на лавку кое-как устроила. Я холстину скинул, тихо вокруг. Огонь в очаге трещит.
Где этот? спрашиваю, синебородый?
Уехал, отвечает, слава тебе, Господи, уехал, ох, крутой же господин, но, на этот раз обошлось, вроде.
А Салли где?
Увез он твою Салли, говорит, за жеребцом привязал и увез. В замок не иначе, к хозяйству приспособит.
Я, кряхтя, с лавки сполз.
Это что ж тут у вас такое делается, спрашиваю, что у честного человека последнего осла отбирают.
А ты бы смотрел за своим ослом лучше, дурень, говорит хозяйка, вот напасти-то на свою голову и не нажил. Иди, говорит, отдохни, бедолага, завтра уж на своих ногах в путь пойдешь...
Спасибо, хозяюшка, говорю, а только пойду я в замок. Салли свою выручать. Пойду, упаду хозяину в ноги, отработаю ему и за попону, и за Салли. Может, говорю, госпожа за меня слово замолвит, вроде как не чужие мы с ней.
Хозяйка на меня поглядела, прищурившись.
На твоем месте, говорит она, об этом я бы не упоминала.
Да я и не собираюсь, Господь упаси, а только попрошу ее, чтобы она к делу меня пристроила.
Неизвестно еще, как оно обернется, говорит трактирщица, Не везет что-то нашему господину с хозяйками.
Это как?
Да так, говорит она, впрочем, мое дело маленькое. Хочешь иди, может, что и выгорит. Сейчас выйдешь, как раз к рассвету и придешь. Давай, я тебе еду на дорогу соберу, что ли.
Вот истинно говорят, свет не без добрых людей. Она мне в котомку положила сало, и сыр, и полкаравая хлеба, и вино в баклажке. Пожалела. А то, говорит, хочешь, оставайся, трактир, он мужской руки требует, а одинокую женщину может обидеть каждый. А ты парень крепкий, здоровый, да и вроде, душа у тебя добрая, вон как за свою Салли болеешь...
Я и рад бы, отвечаю, хозяюшка, ты и добрая, ты и красивая. Да и о хозяйстве таком я даже и не мечтал. Только ты понимаешь, как же с Салли быть? Она же, бедная, совсем растерялась, ничего не понимает. С чего бы это ее увезли, почему к тяжелой работе приставили, куда я подевался? Я ж родителю моему покойному как бы обязался за ней присматривать, а то с чего бы он мне ее оставил, Салли-то?
Лучше бы он тебе кота оставил, говорит она с досадой. Кот он чтозапустил его в амбар, мышей ловить, и каждый из вас сам себе хозяин. Или хотя бы мельницу. Ты бы муку молол, я бы хлеб пекла...
Я средний брат, виновато развожу руками, вот и получил что заслужил.
Ладно уж, говорит она, иди, горе ты мое. Только как надумаешь, приходи, пока я не передумала.
Замок у того господина белый, как сахар. Так и сверкает на солнце. Красивый такой замок, с башенкой.
Я, значит, стучу в ворота, опирает мне какой-то малый.
Куда? говорит.
На работу наниматься. Господин-то где?
Он пожал плечами.
Ночью приехал хозяин, и верная его дружина с ним. Погуляли-погуляли, да и спать легли. По сию пору спят. Так что погоди, пока спустится он.
Ночью, говоришь? А ослика с ним не видел?
Там все сплошь почти ослы, говорит он, кто не жеребцы.
Нет, настоящий ослик, маленький такой ослик, ушки бархатные... Ах да, он еще в шляпке.
А! говорит, видел ослика в шляпке. Хозяин его огороднику отдал, воду возить, навоз таскать...
Огородник, думаю, это еще ничего. Все ж не мельник.
Ладно, проснется твой господин, спустится вниз, как бы с ним словом перемолвиться?
А как будет он на охоту выезжать, или на прогулку, ты и подгадай... В замок, говорит, не пущу тебя, не того полета ты птица.
Тогда, мил человек, ты мне какую-нибудь работу придумай, говорю я, может, огороднику помощник нужен?
А чего, думаю, по крайней мере буду вместе с Салли, и ей полегче, бедняге, что свой человек рядом.
Я чего? отвечает он, я на воротах стою. А ты ступай к конюху, или еще кому. Может, у кого для тебя работа и найдется. Парень ты, вижу, здоровый, хотя и глупый.
За замком огороды разбиты, и сад яблоневый, и яблоки уже созревают, боками красными в листве светятся, и пчелы гудят в листве, и птичка какая-то свистит. Солнце сквозь лучи пробивается, листва шумит... Богатый у синебородого замок, что и говорить. Тут же, смотрю, старик какой-то яблоки собирает, а рядом моя Салли стоит. На боках у нее корзинки, и он туда уже яблоки положил, и еще собирается.