Предрассудки, машет он рукой. Признаю, я не только воинским долгом, я и семьей в азарте научных исследований пренебрег. Ибо, когда умирала в горячке супруга моя и маркиза, я, увлекшись, записывал симптомы, и поздно лекаря вызвал.
Тут он хихикнул.
Однако, говорит, эту беду я поправлю. Ибо после долгих лет исследований, убедился я, что все в природе обратимо. И ежели можно жизнь отнять, то можно ее и вернуть.
Да, коли ты сам Господь Бог.
То, что Богу подвластно, то и человеку под силу,
Огонь, скрытый в молнии, есть движущая сила... И приспособив эту движущую силу в небольшом количестве к мертвой мышечной ткани, можно заставить ее сокращаться, иными словами, вернуть ее в живое состояние, хотя и на небольшое время, пока движущий импульс не иссяк.
Вот тут я и взглянул на то, что к столбу было примотано. Высохший труп женщины, кожа что твой пергамент, лицо прядями светлых волос прикрыто, платье истлевшее, но видно, что парчовое было, дорогое...
Кто это, господин? спрашиваю я шепотом.
Моя жена, говорит он спокойно. Когда скончалась супруга моя, я ее при соответствующей температуре сохранил в относительно неповрежденном виде по рецепту египетских мудрецов, с тем, чтобы, когда овладею тайной жизни и смерти, вдохнуть в нее жизненную искру, и тем самым вновь обрести помощницу, разделяющую мои духовные интересы.
Негоже это, сударь, говорю я шепотом.
А сам дрожулюдоед он, как есть, людоед, всех вокруг извел, отца в могилу свел, жену свою опять же, а кого не свел, те, видно, разбежались...
Ты, отвечает он, в суевериях погряз, потому как темнота, а в науках ничего негодного и противоестественного нет, поскольку они следуют законам природы. Сейчас ассистировать мне будешь.
Чего, сударь?
Видишь, говорит, столбжелезный, а от него медная проволокатянется. Надо ее поднять на самый высокий шпиль самой высокой башни, тогда небесный огонь ударит в нее, пойдет по столбу, переродившись в жизненную силу, и сообщит ее неживой материи, чтобы опять сделать ее живой. Ибо что есть живая материя, как не мертвая, оживленная движущей силой? Я это окончательно доказал, и дело теперь за тем, чтобы поставить решающий опыт, подтверждающий многолетние исследования.
Ага, говорю, хотя в глазах у меня уже темно от ужаса.
Так что бери вон ту катушку с проволокой, которую я называю «провод», поскольку по ней должен пройти жизненный импульс, и тащи ее наверх, разматывая по дороге. На самую высокую башню, ясно тебе? Только держи катушку за деревянные ручки и к проволоке не касайся, а то сила, соприкоснувшись с живой тканью, оказывает действие обратное, иначе губительное!
Я, значит, беру катушку и, пятясь, выбираюсь из погреба, оставляя за собой блестящий след, будто слизняк какой, и в голове только одна мысльубраться бы отсюда подальше... Из залы на башню ведет винтовая лестница, узкая, темная, проволока, именуемая проводом по всему залу тянется медным ручейком, и тут мне кто-то темным комком бросается под ноги.
Ты чего тут делаешь? говорю, или не страшно?
Охххх! шипит кот, страшшно!!!!
Так беги отсюда! Мне самому страшно!
Фррр! Не брошшу...
Никогда этих котов не поймешь.
Тогда, говорю, держи катушку. И лезь на самый верх. Там прицепишь. Только, говорю, за проволоку не берись, и сапоги не снимай. Знаю я этот небесный огонь! Как шарахнет, костей не соберешь.
Ожжживит, шипит кот, ужжассс!
А мне сдается, говорю, что мы тут все собрались для того, чтобы разрешить его участь раз и навсегда. Не даром оно все так совпало. Уж не знаю, как, но верю, что пришел его час, господина этого ученого! А посему делай, как он говорит, и поглядим, что из этого получится.
А молнии так и лупят, и у кота уже вся шерстка дыбом и искры проскакивают.
А ты? говорит котишка, сверкая глазищами.
А я, пожалуй, кол возьму покрепче. Господь помогает тому, кто сам себе помогает.
Ни оружия у него не было на стенах, ни деревяшек во дворе. Ученый человек, одно слово. Так что взял я кочергу у камина и боком-боком вниз спустился. Как раз вовремя, котишка, видно, дотащил на башню этот самый «провод»; потому что в погребе все голубым светом озарилось, по столбу пробежали огненные вспышки, и вижу я, тело в захватах начинает шевелиться.
Как же мне, братцы, страшно стало!
А старикашка-людоед подпрыгивает, словно и в него небесный огонь бьет, руки потирает.
Вот, кричит, подруга моя, в которую я вдохнул жизнь своим искусством и знаниями. Вот, берегись природа, ибо я силой вырвал у тебя то, что другие вымаливают понапрасну! Нет, говорит, таких темных областей, говорит, которые бы наука не могла пронзить своим сияющим светом. Чего стоишь, это уже мне, разводи скобы.
Господин, говорю, ты бы уж лучше сам...
Я должен вести наблюдение, отвечает он важно, и записывать все в дневник.
Я перекрестился и приблизился к столбу. Только за скобу взялся, оно голову подняло и глянуло на меня своими белыми глазами. И такая мука была в этом взгляде, что у меня даже страх на миг прошел.
Сейчас, говорю, госпожа моя. Потерпи.
И разъял скобы, одну за другой.
Оно стоит, пошатывается, медленно головой поводит.
Учуяло его. Обернулось к нему, сделало шаг и застыло.
А он, людоед, стоит у конторки и в тетрадку что-то быстро-быстро пишет. Потом отбросил перо, шагнул к ней.
Добро пожаловать, моя дорогая супруга! говорит он, и протягивает ей руку, чтобы, значит, ввести ее в эту юдоль скорби.
И оно протянуло к нему обе руки. И как схватит за шею.
Что говорить?
Я ей мешать не стал.
Уж не знаю, было ли оно человеком, только сам он давно уж им не был. Не может бессмертная душа так низко пасть. Значит, он ее потерял где-то, во время своих опытов.
Он на пол повалился, захрипел и умер. И тут иссяк жизненный импульс у его творения. Глянуло оно на меня, на пол повалилось и застылои на высохшем лице вроде как улыбка довольная.... Или гримаса, кто его знает?
Тут клубок мохнатый, разбрасывая искры, скатился пол лестнице. Я его поймал за шкирку; все, говорю, кранты людоеду, давай, беги, зови ребятишек в помощь, да пускай прихватят хоть чего из еды и убранства, тут ничего нет кроме пыли...
Что тут говорить? Похоронили бедняжку эту по христиански, а людоеду кол осиновый меж ребера то ну как он и в могиле не успокоится? Залу в порядок привели, все инструменты чернокнижные во дворе сложили и сожгли, пыль вымели, огонь разожгли в очаге, пауков повыгоняли... Котишка важный ходит, командует.
Вы, говорю, были люди вольные, а теперь дружина маркиза Карабаса! А потому веселитесь, гуляйте и меня не забывайте! Крыша над головой есть, а золото наживете!
А тут гляжу, карета едетшестерка лошадей вороных, ох, красавцы, и лакеи на запятках, и гербы на дверцах...
Встречай, говорю, хозяина. Только это... ты уж ему не рассказывай ничего про людоеда, он же тут с молодой женой жить будет... Ты лучше скажи, что ты его, людоеда, съел!
Он фыркает, усы лапкой расправляет.
Кот, говорю, в доме к счастью. А я пошел. Где там моя Салли?
Мы ее к козам поставили, говорит старшой, чтобы дождик не мочил, ветер не хлестал! И куда ты пойдешь, а, средний брат? Дорогу-то вон как развезло.
Осел не лошадь, говорю, везде пройдет!
И пока карета въезжала в ворота, мы с Салли тихонько вышли через задний двор. Нахлобучил я на нее шляпку поплотнее, чтобы дождь не хлестал, закутался в плащ потеплее, и пошли мы с ней дальше. Жан счастье свое, вроде бы нашел, а я-то нет.
* * *
Идем мы, значит, идем... Гроза прошла, тучи разошлись и видно, как солнце заходит за синим лесом... И на востоке уже звезды проглядывают, такие ясные, будто умытые... Вот интересно, как они к небесному своду крепятся? Думаю, не очень прочно, потому что время от времени ведь падают...
Салли травку по обочине щиплет, а я ж не травоядныйживот подвело, сил нет.
Эх, Салли, может, поторопились мы? Посидели бы на кухне, глядишь, нам бы чего и перепало!
Салли фыркнула и дальше себе семенит, ей-то что.
Нет, говорю, давай свернем-ка в лес, пока не стемнело. Наверняка малинник где-нибудь поблизости на вырубке, или земляника в овражке. Говорят знающие люди, в земле растут такие грибы, называются трюфели, вкусные, сил нет, так вот, Салли, тебе сроду их не найти, потому как ты не свинья, а на них свиней натаскивают.
Чуть мы только в лес углубились, как и правда стало темнеть, и стемнело быстро. Какой там малинник!
Я только и успел оглядеться; вроде замок какой-то виднеется, но вдалеке и за деревьямине видать ничего. У нас замков кругом, как я уже говорил, что грибов, но в третий раз что-то счастья пытать не хочется, особенно на ночь глядя.
Так что я подыскал дерево пораскидистей, умостился меж корней, плащ под голову подложил, а Салли рядом привязал, чтобы, значит, не ушла далеко.
И уснул.
Говорят, когда под деревом спишь, могут произойти с человеком всякие неприятности. Кипарисы, например, высасывают разум. Засыпает человек умным, а просыпается полным идиотом. Но мне это, честно говоря не грозит.
Еще в деревьях живут лесные девы. И ежели ты такой понравишься, она может тебя зачаровать. Тебе вроде бы снится, что ты сидишь на подушках в зеленом дворце, играешь с прекрасной зеленовласой девой в любовную игру... Такой хороший сон, что и просыпаться не хочется. А на самом деле заморочила тебя нечисть, запутала, силушку выпила... Приходит такой в себя, а он уже не бравый молодец, а как бы с виду старец столетнийвсю его жизненную силу нечисть к рукам прибрала.
Хоть бы лесная дева приснилась, не так обидно было бы. Но я, братцы, так намахался, сначала с одним чернокнижником, потом с другим, что даже и снов не видел. Только глаза закрыл, и сразу заснул. А как открыл их, лучи солнечные падают почти отвесно сквозь листву, птицы в ветвях возятся, а вот Салли рядом нет.
Свели ее, не иначе! Или волк утащил, бедную мою Салли. Я чуть не заплакал с досады.
Но, порассудив и оглядевшись, увидел, что уздечка ее на земле валяется. То есть, стояла Салли, стояла, потом надоело ей это, она головой помотала, уздечку скинула и пошла куда-то по своим ослиным делам. А какие у ослов могут быть дела? Глупости одни!
И я дурак, плохо, видать, в темноте ее привязал.
Кусты в одном месте были слегка примяты, видно, она туда и нырнула. Я следом. Получается так, что убежала моя Салли прямо в чащу леса, туда, где за густыми зарослями вчера я замок увидел. А кто у нас в замках сидит? Чернокнижники и людоеды, понятное дело. Разве ж они осла пожалеют...
Я руки ковшиком сложил.
Салли! крикнул, Салли!
И слышу из-за дерева недовольное:
Чего орешь?
Гляжу, девчонка выходит, шустрая такая, лет десяти, на голове красная шапочка, в руках корзинка. Будете смеяться, братцы, я подумал поначалу, что моя Салли в девчонку превратилась. Говорят же, бывают такие случаи.
Потом гляжу, в корзинке вроде пирожки салфеточкой прикрыты. Если бы Салли превратилась, откуда бы она пирожки взяла? Нет, думаю, Салли где-то там, в лесу, а девчонка тоже в лесу, но сама по себе.
И что ты, спрашиваю, ходишь одна-одинешенька?
Она нос рукавом вытерла, говорит:
А чего?
Не страшно? Лес все-таки.
А чего мне бояться? Деревьев?
Ну, разбойников там... Волков...
Ох, насмешил, говорит.
Вон там я какой-то замок видел. Там наверняка колдун живет.
Никто там не живет, говорит она, знаю я этот замок.
Так ты, выходит, местная.
Девка как девка, на вилию уж никак не похожа... Вилий с таким сопливым носом не бывает.
Ты куда это собралась?
К бабушке, она говорит, она одна в лесу живет, в избушке. Она заболела, я ей пирожки несу.
Откуда ты знаешь, что она заболела?
А маме приснилось.
Так, думаю, мама умом похвастаться не может. И бабушка тоже, раз живет в лесу, в избушке, одна-одинешенька.
Хотя...
А скажи-ка, деточка, твоя бабушка колдовать умеет?
Еще как! оживилась Красная Шапочка, она вообще ведьма. Думаешь, почему тот замок пустой? Это она его заколдовала сто лет назад!
Целый замок?
Ага!
Сколько же твоей бабке лет?
Пятьсот. Вот!
Ну и горазда же ты врать, говорю, послушай, ты ослика не видела случаем? Маленький такой ослик, в шляпке.
Это твой?
Ага. Мой ослик. Салли.
Он там, в шиповнике, говорит она, я тоже хотела его поймать, но там колючки... А зачем он в шляпке?
Чтобы солнце голову не припекало. Вот ты зачем в шляпке?
Я-то для красоты.
Ну, говорю, мы за красотой не гонимся. Угостишь пирожком, а?
Да пожалуйста, она отворачивает уголок салфетки и подает мне пирожок, Это с капустой. А тот с ягодами. Ты какой хочешь?
Оба.
Она задумалась.
Пожалуй, я тоже поем, говорит, устраивается на бревне, пристраивает корзинку рядом, и берет пирожок, а бабушке скажу, что волк напал. И все съел!!!
А ты волка не боишься?
Взаправду? Нет. Бабка тут на всех страху нагнала. Волки эти места десятой дорогой обходят. Ну ладно, пару пирожков я ей оставлю все-таки. И малины соберу. А то еще разозлится, в лягушку превратит. А ты в тот замок не ходи.
Это почему?
Я ж говорю, заколдовано там, говорит она с набитым ртом.
Но там же мой ослик!
Подумаешь, ослик!
Это тебе подумаешь...
Иногда дети говорят и вытворяют такие жестокие вещи, что диву даешься. А все потому, что дети на самом деле добра от зла не отличают, хотя большинство добрых людей думает наоборот; что, мол, человек рождается с чистой душой, а потом она в процессе жизни постепенно портится, вроде как сыр или масло, а я так полагаючеловек растет, и душа с ним растет, а у детей она еще маленькая...
И ведьмы я думаю, что детиу них душа так и остается маленькой, не вырастает, вот они добро со злом и путают. Всем известно, что ведьмы злопамятны, и мстительны, и обижаются-то на всякую ерунду, а воздают за обиду так, что мало не покажется.
И все-таки, говорю, нехорошо, что ты одна по лесу шастаешь. Тут неподалеку один людоед жил. До вчерашнего дня. А ну как забрал бы тебя на опыты!
Она задумалась.
Мне и самой надоело. Она меня все время гоняет. Самой лень, вот меня и гоняет. Я, пожалуй, ей расскажу, что бабушку волк съел, говорит она, и меня тоже. А потом пришли лесорубы, разрубили волку живот, и нас выпустили.
Ерунда. Так только в сказках бывает.
Она поверит. Всему верит, прям как маленькая. Ну ладно, я пошла. Все-таки отнесу бабке пару пирожков, а она мне за это волшебную травку покажет. Ей кого хошь приворожить можно, ага. Только надо в полночь собирать, когда роса сойдет, и сова ухнет...
Рано еще тебе.
И вовсе не рано. В самый раз. Бабка мне обещала все свои секреты передать, потому что с мамой, она говорит, ей трудно работать, у нее в одно ухо влетает, в другое вылетает. И ругаются они все время. Тебе еще пирожок дать?
Давай, говорю, ладно, я побежал. Если что, зови.
Да что со мной сделается, меня тут все боятся, отмахнулась она, опять нос рукавом утерла и пошла своей дорогой. А я, значит, за Салли.
Ослы, видите ли, устроены очень толково. Они любую колючку переварят, через любые заросли продерутся. Что им какой-то шиповник! А я, пока лез, все руки ободрал.
Гляжу, передо мной и впрямь замок. Только какой-то очень уж запущенный. Во-первых, ни двора, ни ворот, все травой поросло и кустарником, во вторых, окна все плющом увиты.
И на лужайке перед входом стоит Салли, раздраженно обмахиваясь хвостом, и жует розанчик на кусте шиповника. Шляпка на бок съехала.
Что ж ты, говорю, дурочка!
Еще повезло, что целую невредимую нашел ее, спасибо этой Шапке.
Куда ты забралась? Опять замок? Хватит с меня замков.
А сам стараюсь в распахнутую дверь заглянутьвроде как в замке темным-темно, потому как плющ на окнах...
Шапка эта говорила, что замок заколдован, но Шапка, как я понял, вообще приврать здорова, есть такие особы, ни слова правды от них не добьешься. Травка приворотная, надо же!
Алчность смертный грех, но я ж не то, чтобы обобрать хотел кого... Мне бы пару монет отыскать, или там, серебряный кубок, чтобы обменять его в трактире на сытный обед... мало ли что в пустом замке найти можно!
Я Салли привязал покрепче, перекрестился и шагнул внутрь.
Поначалу я думал, на полу ковер, потом понял, пыль... Может, ковер там тоже был когда-то, но давно истлел.
На стене ржавое оружие висит, алебарды, пики перекрещенные... герб какой-то паутиной весь затянут...
Ох, думаю, неладно дело-то. Замки у нас просто так не оставляютодин владетель уйдет, другой въедет, а тут за сто лет никто не озаботился поселиться, пыль подмести...
Может, не так уж она врала, Шапка-то?
Факел торчал на стене, я его снял, зажегон вспыхнул, ну прямо как солома... Тени по потолку, точно летучие мыши, мечутся. Пустая зала, а посредине вроде как стол стоит.