И шарах его алебардой.
Он с лестницы-то и покатился.
Едет кто? кричу наверх.
Ах, нет, отвечает, нет никого.
Да и ладно, говорю, пришиб я твоего господина, уж не взыщи.
Она с парапета спрыгнула, глянула вниз, а там уже люди у подножия лестницы толпятся, и все в растерянности.
Лучше бы рыцарь его в честном бою победил, говорит она, как-то тактичней было бы. Да ладно, и так сойдет. Ты, говорит, следом за мной ступай.
Спускается, величаво так, голову держит, и провозглашает громко.
Господин ваш и хозяин был чернокнижник и злодей. Если кто хочет в этом убедиться, пускай заглянет в его кладовку, ту, что я отперла вот этим ключиком... Но я разоблачила его, и вызвала моего брата, чтобы он сразился с убийцей женщин. И брат мой храбро сражался, и злодея одолел в честной схватке.
И мне наверх, нежно:
Рене, где же ты, братец? Иди сюда!
Люди с ноги на ногу переминаются, жмутсяпохоже, кое-кто уже успел в кладовку заглянуть.
Я господину вашему супруга и наследница, и она остальные ключи отвязывает от пояса и значительно ими звенит. А потому велю я тело убрать, кровь затереть, супруга моего преступного похоронить с почестями, несчастных этих, им убиенных тоже, а вас призываю в свидетели, что бой был честный, а вам я есть законная госпожа!
Я свирепое лицо сделал и пару раз алебардой взмахнул. На всякий случай.
Они кивают, на меня косятся с опаской и приступают к делам... Госпожа смотрит на меня.
Ох, говорит, натерпелась же я страху.
Ладно, отвечаю, чего уж там.
Награжу тебя по-царски, говорит она, сейчас велю, чтобы тебе пять золотых отсыпали... нет, все-таки два. Два золотых, целое состояние.
Два золотых мне не помешают, а главное, говорю, Салли мою отпустите, ее ваш господин ныне покойный в уплату ущерба забрал.
Какого ущерба? она прищурилась.
Попону она сжевала, шелковую...
Вот оно что... ну, так золотой я с тебя за попону удерживаю, говорит она, а попона была вышитая? Из Парижа?
Вышитая. Из Парижа.
Два золотых удерживаю, она говорит, забирай свою Салли и проваливай.
Задумалась.
А то, говорит тихонько, оставайся. Я скажу, что ты мне брат не родной, а двоюродный, и священник, как отпоет несчастных этих, в положенный срок нас обвенчает. Хочешь маркизом стать?
Нет, сударыня, говорю, уж не взыщите. Ну какой из меня маркиз?
А сам думаю, этой дай войти в силу, она еще похлеще своего господина дела тут закрутит.
Тогда, убирайся, взвизгнула она, бери свою ослиху и убирайся!
Я не стал дожидаться, пока она передумает. Побежал к Салли.
Салли, говорю ей, целуя ее в мордочку, вот ты опять со мной, а я с тобой. Доедай свое яблоко, Салли, не скоро ты другое такое найдешь! Потому как пора нам в путь. Так что прощай, добрый человекэто я огороднику.
Тот даже расстроился.
Я к тебе уже привык, говорит, и к Салли твоей.
Подумал.
И все-таки, говорит, для ослика Жевеньева больше подходит.
* * *
Салли, Салли, пел я во все горло, пока мы с Салли топали по белой дороге, опять мы вместе! Вот какой прекрасный Божий мир вокруг, синий и зеленый, золотой и белый, а мы с тобой в самом его сердце, точно в драгоценном сосуде.
Ветки деревьев, что росли у обочины, стали гуще, и вот они уже смыкаются над моей головой, как зеленый шатер, и вокруг такой зеленоватый свет, точно мы с Салли идем по дну озера.
Кругом ни души, птички поют... И тут кто-то как спрыгнет с дерева!
Я поначалу испугался, а потом смотрю, старый знакомец: господин вольный, из трактира «Кот в сапогах», и его дружки тут как тут, выходят из-за кустов. У всех морды повязаны черными платками, но я их все равно узнал.
Кошелек или жизнь! говорит вольный господин.
Бог в помощь, отвечаю я, и всей твоей честной братии. Нет у меня кошелька, только жизнь. Но зачем она тебе, добрый господин? Жизнь это такая штукаона может принадлежать только тому, кто ею владеет, и ни отдать ее, ни поменять не представляется никакой возможности. Так, во всяком случае, философы говорят.
А! говорит он и стаскивает с морды платок. Это ты, средний брат! Прости уж, не признал тебя.
Меня признать непросто, соглашаюсь я, потому что я во всем средний. Я как все. А вот Салли мою по шляпке можно признать.
Я на осликов, говорит вольный господин, редко обращаю внимание. Все больше на жеребцов в богатой сбруе.
Ну, говорю, у каждого свои слабости.
Ладно, говорит вольный господин, раз уж судьба нас свела, милости прошу к нашему шалашу. Пошли, выпьем, как раз пора перехватить чего-нибудь, а то все утро торчим тут на дороге без толку.
Отчего ж, говорю, не выпить с тобой, и твоими доблестными друзьями? Пошли, выпьем. Спрыснем удачу.
И, держа Салли за повод, нырнул за ним следом по незаметной тропинке.
Даже вольному человеку какая-никакая, а крыша над головой нужна, потому наши вольные господа устроили себе настоящее логовище, на стенках у них висели мавританские ковры, на полу шелка всякие... Пили и ели они на серебрене я один проезжал по белой дороге... В котле варится похлебка из зайчатины...
Ну, говорит вольный господин, садись и угощайся, средний брат.
Весело живете, говорю я, а чьи это земли?
Людоеда.
Я заячью ножку чуть не уронил.
Не боитесь, господа хорошие?
Людоеду и без нас хватает, с кого шкуры драть, отвечает вольный господин, а владения у него большие, леса богатые... Вот рядом рыцарь живет, такой с синей бородой, так он победнее будет маленько...
Жил, поправляю.
Э? поднял брови вольный господин.
Эге, говорю я, неудачно получилось, право слово...
Я-то думал, что ты простак.
Я и есть простак. Даже два золотых, что заработал, госпожа его, а ныне безутешная вдова, и то с меня удержала.
Баба, говорит вольный господин, она баба и есть. Дочь змеи.
Только-только завязался у нас душевный разговор, как вдругфррр! Что-то врывается в шатер и кидается мне на грудь; такой комок взъерошенной шерсти.
Я, значит, беру его за шкирку, отрываю от себя, а он мне когтями в куртку вцепился, не отпускает.
Ох, ты! говорю, да это ж кот Жана, младшенького моего. И до чего перепуганный! Как бы чего не приключилось с малышом нашим.
Малыш-то уже пару лет, как бороду бреет, и не одну девку в округе обрюхатил, но ведь все равно братик, младшенький...
Кот когти убрал, морду лапой утер, и тут я вижу; батюшки, да он в сапогах!
Ну, сапоги, конечно, паршивые, скроены кое-как, да и чего хотеть: кроились-то на кошачью лапу.
Бедауу! вопит кот жалостно.
Ишь ты! восхитились вольные люди.
Хозяин мой-яяяу!!!! продолжает орать кот, на верррную смеррть!
Да ты никак и впрямь говорящий! я все-таки исхитрился взять кота за шкирку, и теперь он медленно поворачивался у меня в руках вокруг своей оси.
Он, бедняга, только муркнул.
Все коты говорящие, уныло признался он, дело-то нехитрое. Но кому охота себя выдавать? С говорящего-то и спрос другой!
В общем, выяснилась такая история. Кот уговорил всех окрестных работников, чтобы на вопрос проезжающего короля (а короли у нас не так уж часто проезжают, будьте уверены!), чьи земли, отвечать, что, мол, земли маркиза Карабаса. А младшенький, значит, одежонку свою припрятал, засел в пруд и стал кричать, что он этот самый маркиз Карабас и есть, и пока он купался, его, мол, разбойники ограбили.
Погоди-погоди, нахмурился старшой, какие-такие разбойники? Да мы твоего маркиза пальцем не трогали.
Кот уныло повесил усы.
В общем, король распорядился выдать Жану запасной комплект одежды, посадил его к себе в карету и поехал по его приглашению в гости. Иными словами, прямо людоеду в лапы! Потому как и земли, и замок, понятное дело, людоеда. А не Жана вовсе. У Жана, повторюсь, кроме кота, ни движимого, ни недвижимогоникакого имущества сроду не водилось.
А коту поручено было людоеда извести. Как? А как знаешь!
А с кота что взять? Вы когда-нибудь слышали, чтобы кот людоеда одолел?
Вот и я нет.
И теперь Жан в королевской карете катит прямо людоеду в лапы. А также сам король, и, как выяснилось, принцесса. Так я и думал. Где Жан, там принцесса. Уж такая его удача. Только вот с людоедом ему не повезло.
И впрямь беда, братцы, говорю, выручать надо Жана.
Вольные люди мнутся, переглядываются.
Начнем с того, это старшой, что он нас оговорил. Не трогали мы его.
Вы уж, братцы, простите, но неужто никогда ни одного честного путника вы не облегчали на толику благ земных?
Ну, признается старшой, бывало дело. А только брата твоего мы не трогали. К чему голодранца грабить? К тому же, не пойдем мы на людоеда. Во-первых, он нас не трогает. А во-вторых, уж больно он неприятный тип, людоед этот. Ух, до чего неприятный.
Братцы, говорю, вот ежели бы вместо людоеда мой Жан в замке сидел, он бы вам жалование платил серебром, и кормил до отвала, и браконьерь не хочу, и что там еще...
До этого, мотает башкой, еще дожить надо.
Ладно, говорю, я пошел. Вы уж будьте любезны, присмотрите за Салли. Она вам пригодится. Только не перегружайте ее работой, она хороший ослик.
Погоди, мнется старшой, неловко оно как-то. Или мы не разбойники? Сейчас выпьем еще немного, расхрабримся, колья да пики похватаем...
Нет, говорю я, тут приступом не возьмешь. Тут надо хитростью. Большая у него дружина, у людоеда?
Нет у него никакой дружины. Вообще никого нет.
Не понял. Как же он замок держит?
Чернокнижник он.
Что с того? У нас тут любой сеньор чернокнижник.
Да, но этот особенный. Всем чернокнижникам чернокнижник. Его даже маркиз-сосед боялся, а уж на что горяч был!
Ладно, говорю я коту, пошли, проводишь!
Кот шерсть вздыбил, хвост распушил, уши прижал.
Няууу! отвечает.
Я вообще против котов ничего не имею. Но какие-то они... ненадежные, что ли?
Признавайся, говорю, кто из вас такой замечательный план удумал? Ты своей кошачьей башкой, или Жан, братишка мой?
Тот молчит, сапожком землю ковыряет.
Ты хоть был там?
Ушшшас, шипит, ушшшасссс!!!!
И от страху аж глаза свои зеленые жмурит.
Ладно, говорю, я пошел.
Что? говорит старшой, без оружия?
Я так думаю, с оружием он меня на порог не пустит. А мы по-простому. А вы королевскую карету подзадержите-то, как умеете!
Это мы завсегда, говорит старшой, это, можно сказать, наша работа!
Поцеловал Салли в мордочку, еще раз попросил вольных господ не обижать ее, и двинулся в путь. Замок людоеда темнеет, точно грозовая туча, да и неудивительногроза, кажется, и впрямь собирается... И в далеких синих тучах вроде бы как искры вспыхивают, и раскат грома далеко-далеко, чуть слышный...
Для чего Господь пристроил в тучах небесный огонь? Ума не приложу.
Долго ли коротко, а дошел я до ворот. Ворота закрыты на железный засов, крепкие, дубовые...
Рядом молоток висит и дощечка медная.
Стукнул я молотком по дощечке.
Гляжу, охо-хо, ворота сами открываются, медленно так, на скрипящих петлях. Я осторожненько заглядываю внутрьза ними двор пустой, серым камнем мощен. И ни души.
Замок уж такой огромный, что, когда на его башню смотришь, голову задирать приходится.
Гроза тем временем собирается уже бесповоротно, стянулись тучи над замком, бурлят, точно вода в мельничной запруде.
Как только я на крыльцо взошел, двери тоже распахнулись. И голос из полумрака, тихий:
Добро пожаловать, мил человек!
Окна в зале зашторены, в камине только пепел, пылью подернутый, а посредине залы стоит старичок, хилый такой, чуть сгорбленный.
Ты, говорит, никак грозу переждать решил. Милости прошу.
Я оглядываюсьзала тоже тихая, пустая, факелы на стенах не горят, только пара свечей в подсвечнике на столе чуть теплится, и стол пустойни скатерти, ни приборов, ничего... И тихо-тихо, даже мыши в соломе не шуршат.
Ох, братцы, как мне страшно стало. Стою и крою про себя Жана последними словами.
Я, сударь, мимо проходил. Позволитегрозу пережду и дальше пойду, а может, сделаете милость, на работу наймете. Я странствую налегке, тут наймусь, там поработаю...
Он ручки сухонькие потирает:
Нет, говорит, мне работники не нужны. Хозяйство у меня маленькое, коза да куры... Я за ними сам ухаживаю.
Так ведь печь натопить, воды натаскать...
Мне, мил человек, много не надо.
Мне аж стыдно стало. Тихий человек, любезный... А на него поклеп все возводят.
Я и бухнул:
А в округе говорят, ты, мол, людоед!
Темный у нас люд, говорит хозяин замка, безграмотный. Вот если бы было просвещение распространено повсеместно, и селяне тянулись к свету науки, то суевериям быстро конец бы пришел. А их только в кабак и тянет...
Вон, дверь у тебя сама собой распахивается!
Механизм и больше ничего, говорит он, вон, блок укрепленный, вон веревка. Что ж я буду под дождем бегать, дверь открывать?
Что обращаться можешь во всяких зверей...
Суеверие, отвечает, темнота и невежество. Ты вообще представляешь себе, как человек устроен?
А как же. Смертная плоть и бессмертная душа.
Волосяной покров, кожа и мышцы. Далее идут соразмерно расположенные внутренние органы. Как они могут трансформироваться в звериное тело? Это законам натуры.
Жаль, говорю, я бы посмотрел на сие удивительное зрелище!
А сам думаюуж очень он осведомлен о том, как человек изнутри устроен! Все ж таки, наверняка людоед. С другой стороны, если не брать в расчет бессмертной души, человек отличается от животных только тем, что ходит на двух ногах. Взять, например, мою Салли...
Добрый господин, спохватился я, раз уж ты столь щедр и милостив, то, может, и еда у тебя найдется?
А как же, говорит он, семенит к буфету и достает оттуда блюдечко, а на блюдечке высохший сухарик и корочка сыра.
Благодарствую, говорю.
А сам думаю, это тебе не синебородый рыцарь, грозный, гневливый, убийца женщин, это почтенный старец. Ну вот повернулся ко мне спиной, что бы мне его не шарахнуть подсвечником? Так ведь не могу... Жалко и его живую душу, и мою, бессмертную!
А все ж таки едет, едет карета к замку, а в карете король и принцесса, и братец Жан... Разве что ребятишки вольные и правда задержат ее немного на дороге, дерево поперек положат, или что там...
Господин, говорю, ты уж позволь, я в курятник схожу, курицу зарежу. Я ее так сготовлю, королю подать не стыдно будет!
Питаться животной пищей, отвечает он кротко, для мыслящего человека неразумно. Потому как от мяса полнокровие, гневливость и избыточная отвага. Можешь пойти, собрать яйца.
Ну что тут скажешь?
Да возвращайся поскорее, говорит, потому как вон, гроза собирается.
Да что мне, я не сахарный!
Не в том дело, говорит ласково, а в том, что эта гроза как раз то, что мне требовалось для дальнейших изысканий! И коль уж ты здесь, то будь любезен, окажи мне одну услугу... Мне помощь требуется, а прислуга разбежалась вся.
Располагай мной, сударь, как душе твоей угодно, говорю я, а у самого поджилки трясутся.
Людоед он, вот те крест, людоед!
Тогда пойдем, возвысил он голос, Бог с ним, с курятником! Бери свечу и пойдем...
Там лестница в подвал была, он впереди идет, ключи от пояса отцепил, держит за кольцо, а я за ним, со свечой. Иду, рука у меня трясется, тень его на стене растет, огромная, синяя, дурак, думаю, дурак, средний брат, сам своей рукой себя в подвал на крюк разделочный подвешиваю! Ах, у него там на холоде все и хранится... И бочки для засола, и коптильня, и еще как на бойне такие тазы медные, в которые кровь сливают...
Прислуга разбежалась у него, у людоеда!
Он ключами гремит, дверь отпирает...
Ничего подобного в подвале-то и нету. А есть много такого, чего я и пересказать не могу: колдовские сосуды, стеклянные кувшины, шары, катушки какие-то медные, проволочки, столб железный посреди погреба от пола до потолка, а у столба...
Отец мой, говорит тихонько, грозный победитель мавров, получил этот замок от старого короля... Однако я с ранней юности отринул кровавые игрища и обратил свой взор к познанию натуры... И родитель на смертном одре проклял меня, единственного своего сына, за то, что я пренебрег семейным поприщем и славный род опозорил.
С тех пор преследуют меня неудачи в моей науке, хотя, признаться, верить в то, что проклятие может неблагоприятно повлиять на ход научных опытовесть чистейшей воды суеверие, недостойное культурного человека.
Это ты, сударь зря, говорю я, а сам еле зубы разжимаю, которые так и норовят стукнуть друг о друга, ибо родительское проклятиесамое страшное, что может произойти с человеком.