Выйдите! скомандовал комиссар подчиненным. А это оставь... он потянул из рук солдата ружье с примкнутым штыком.
Здесь могут лежать секретные документы, пояснил Ватье генералу, словно тот спрашивал объяснений. Переписка с Кобленцем или что-то не менее важное.
И он стал прилаживать штык к замку ларца. Генерал подумал, что судя по возбужденному, алчному лицу бывшего портного, тот рассчитывает найти кое-что более ценное...
Обломав кончик штыка, комиссар добился-таки своегои тут же разочарованно выругался. Ларец оказался почти пуст, тяжесть его объяснялась лишь толщиной стенок.
Ватье повертел в руках дешевенькое бирюзовое ожерелье, небрежно кинул обратно в ларец. Вскрыл ладанку из потертого бархата, но обнаружил лишь локонволосы светлые, очень тонкие, наверняка детские... Последний трофейстеклянную, оправленную в серебро туфелькукомиссар несколько мгновений недоуменно разглядывал, затем прошипел:
Аристократические выкрутасы... и с силой ударил сувенир об угол ларца, осколки стекла посыпались на пол.
Она не была аристократкой, сказал генерал негромко, с тщательно сдерживаемой неприязнью. По крайней мере не урожденной...
Да что ты говоришь, гражданин Бриссак?! Я читал ее делосамая натуральная маркиза.
Морганатический брак с одним из младших Роганов, пояснил генерал, сам не зная, зачем это делает. И король пожаловал невесте титул маркизы де Сен-Пьер. А родом она из третьего сословия, вроде бы даже крестьянка...
Крестьяне, рвущиеся в аристократы, не менее отвратительны, чем бывшие аристократы, прикидывающиеся друзьями народа! с пафосом заявил Ватье и выразительно посмотрел на генерала. Тот отвернулся, затем вышел, бросив последний взгляд на тело мятежницы.
«Говорят, она была красавицей... повторил гражданин Бриссак мысленно. Жаль, что не пришлось увидеть ее живой...»
Бригадный генерал Бриссак, командующий карательной «адской колонной», никогдадо самой своей казни в 1794 годуне узнал, что с «кровавой маркизой» ему уже доводилось встречаться.
ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой выясняется, что чистая и светлая любовь подстерегает свои жертвы в самых глухих провинциальных закоулках, а граф д'Антраг отправляется в путешествие
«...привык сообщать тебе, любезный мой друг, обо всех моих радостях и горестях, постоянно черпать в нашей дружбе надежду на утешение и никогда не укрепляться в каком-либо мнении или же чувстве, прежде чем не поделюсь ими с тобой; поэтому теперь, когда разлучившие нас события бросили меня на новое поприще, в новую среду, мне было бы особенно тяжело, если бы я не мог поверять тебе все те переживания, которые уготовала мне судьба в этих новых обстоятельствах.
О, я уже вижу, милый Анри, как ты недовольно хмуришь брови, полагая, что сейчас тебе придется на двух десятках страниц внимать жалобам человека, не своею волею, но ради благосостояния семейства надевшего сутану, и сожалеющего об утерянных радостях парижской жизни, о сумасбродных безумствах нашей юности и об изменчивой благосклонности красоток полусвета. Нет, друг мой, та мишура, тот бездумный калейдоскоп дней мало что уже значат для меня: двадцать восемь летвозраст достаточный, чтобы по-иному, по-взрослому взглянуть на юношеские забавы и увидеть истинную цену того, что всего лишь несколько лет назад казалось важным и значимым...
Всё гораздо проще, любезный Анри, и всё гораздо сложнее: я влюбился!
Теперь я мысленным взором вижу твою снисходительную улыбку: эка невидаль, скажешь ты, слышавший не один раз от меня подобные признания, и ошибешься. Такого со мной не происходило никогда, да и не могло произойти, женщины Парижа похожи на цветы, выращенные в оранжереепрекрасные, головокружительно благоухающие, и при том до последнего атома своего существа искусственные, бесконечно далекие от природы.
Нет, друг мой, поверь: лишь здесь, в глуши, в провинции, можно встретить девушку настоящую, подобную прелестному цветку сильвиирасцветающему, как известно, в самых безлюдных и глухих лесных дебрях. Помнишь ли, дорогой Анри, изящную строфу немецкого поэта, столь бездарно переведенную Лагарпом: «О сильвия, о нежный анемон лесов...» Впрочем, я отвлекся...
Итак, ее зовут Сандрийон...»
* * *
Прочитав вслух эту строчку, «любезный Анри»Эмманюэль-Луи-Анри де Лоне, граф д'Антрагсложил письмо (действительно, написанное мелким почерком на многих страницах), убрал в карман. Спросил, обводя взглядом присутствующих:
Теперь, друзья мои, вы убедились, что бедняга Арман и в самом деле нуждается в том, чтобы мы пришли ему на помощь?
Собравшаяся компания ответила нестройными, но, в общем и целом, одобрительными возгласами.
Сандрийон... Фи... скривил презрительную гримасу Монтейль. Какие уж там «анемоны лесов»да от такого имечка за лье несет ароматами свиного хлева или лука, поджаренного на прогоркшем масле!
Уверен, что под этим прозвищем скрывается графиня Ламотт, столь удачно ускользнувшая от пожизненного заточения, предположил Бриссак с непроницаемо серьезным лицом. Особе, сумевшей обвести вокруг пальца и королевский двор, и этих пройдох, парижских ювелиров, вскружить голову бедолаге Арману никакого труда не составит.
Вы смеетесь, господа, меж тем дело куда как серьезно, сказал Анри д'Антраг. Я хорошо знаю Армана, и он действительно принадлежит к тем людям, что способны испортить себе жизнь и карьеру из-за озорных глаз и стройных ножек сельской потаскушки.
Так поедем же и спасем его! вскричал с военной прямотой и решительностью шевалье де Монбаре, успевший более других воздать должное дарам Бахуса. Мы, все вместе, поедем в ближайшие же дни и вырвем Армана из лап деревенской Цирцеи. А если она и в самом деле столь хороша, то... он выдержал многозначительную паузу, давая понять, что не одни новоиспеченные аббаты способны оценить красоту цветов, выросших в лесной глуши.
К тому времени подали уже третью перемену блюд, и выпито было немало, дом графа д'Антраг всегда славился винным погребом, идею шевалье тут же бурно поддержали все участники обеда. Сам граф, впрочем, не сомневалсякогда дойдет до дела, у каждого найдутся весомые причины для отказа, и отправиться в Турень придется в одиночестве... Эмманюэль-Луи-Анри де Лоне, граф д'Антраг, напротив, всегда доводил задуманное до конца. И слыл в своем кругу весьма увлекающимся человеком: чего стоила одна лишь его дружба с братьями Монгольфье и полеты на их детище, на воздушном шаре, вызывавшие у знакомых графа восторг и боязливое восхищение, но отнюдь не желание совершить такой же подвиг...
Отчего Арман вообще избрал духовное сословие? негромко спросил маркиз де Шатлю у хозяина дома. Совсем не в его характере, насколько я успел узнать этого молодого человека.
Маркиз был как минимум на два десятка лет старше любого из собравшейся компании. И всех здесь именовал «молодыми людьми», о себе же и своих ровесниках выражался: «мы, старики...»
Д'Антраг ответил машинально, продолжая размышлять об одном пассаже из письма друга:
Дело в том, что семья Арманадавно, со времен Анри Четвертогопользуется одной восьмой частью доходов аббатства Жанлис, что даже сейчас составляет весьма неплохую сумму, смею вас уверить. Но бенефиций сей осуществляется лишь при условии: один из членов семейства носит сутану священника. И вот, после смерти одного престарелого родственника, вместо шевалье Армана де Леру на свет семь месяцев назад появился аббат Леру.
Значит, о браке с этой самой Сандрийон речь идти не может, заметил маркиз с крайне глубокомысленным видом. Он вообще обладал даром изрекать прописные истины так, словно они являлись плодом его собственных глубоких размышлений.
В том-то и дело, что Арман способен сотворить большую глупость...
О тревожных симптомах, замеченных им в самом конце письма, граф ничего не сказал. Позже, когда гости разъехались, вновь достал из кармана письмо Армана де Леру, перечитал предпоследний абзац:
«Очень многое в нашей жизни, любезный друг, соседствует со своей противоположностью: день и ночь, аверс и реверс монеты, умница Неккер и тупой бездарь Калонн. Не стала исключением и Сандрийон, насколько ее, без преувеличения, можно считать ангелом во плоти, настолько же напоминает демона ее крестнаятетушка Имельда. Ты знаешь, милейший Анри, как скептично я всегда относился к диким предрассудкам минувших веков, но сейчас пишу тебе без тени сомнения: старуха ИмельдаНАСТОЯЩАЯ ВЕДЬМА...»
Последние слова были написаны заглавными буквами и дважды подчеркнуты.
* * *
К удивлению графа д'Антраг, один из собутыльниковде Бриссакбез шуток воспринял идею поехать в Турень и спасти аббата Леру от вскружившей ему голову сельской обольстительницы.
Причины столь серьезного отношения к застольному, шампанским подогретому разговору выяснились достаточно быстро. Выехали на следующий день, в половине первого пополудни, в карете графа, и лишь после двух часов пути Бриссак перестал настороженно оглядываться.
Кредиторы? догадался д'Антраг после очередного тревожного взгляда, брошенного спутником назад.
Бриссак понуро кивнул. И добавил немного спустя:
Не только они... Муж моей Жанны-Армандыредкостная скотина, разбогатевшая на подрядах Пари-Дюверне и купившая баронский титул. Ревнив, как мужлан, и вопросы чести решает мужицкими способами... Впрочем, и слово «честь», и обозначаемое им понятие для него не существуют...
Как оказалось, ревнивый муж оповестил обитателей парижского дна, что заплатит тысячу ливров за каждую сломанную конечность лейтенанта де Бриссака. И триста ливров за каждое сломанное ребро. Хотя к столь возмутительному объявлению прилагалось подробное описание внешности лейтенанта, уже пострадали двое или трое безвинных, на свое несчастье имевших с ним внешнее сходство...
Бриссак вновь тревожно оглянулся. Однако за каретой катила лишь другая, тоже принадлежавшая графу, в ней были слуги и вещи, призванные сгладить неудобства, поджидающие в дороге путешественников. Да еще двое конных грумов вели в поводу лошадей, на тот случай, если благородные господа соизволят развлечь себя верховой ездой.
Не видя преследователей, Бриссак приободрился и разговорился. Граф, собиравшийся было прочесть в дороге новую трагедию Лемьера и полистать томик мемуаров госпожи де Моттвиль, вынужден был вместо того слушать рассказы о всевозможных жизненных невзгодах приятеля. Слушал он, тем не менее, без особого неудовольствияд'Антраг считал себя исследователем человеческой натуры.
Жизнь и службу Бриссаку портила, по его уверениям, исключительно фамилия. Начальство, да и просто влиятельные люди, с коими лейтенанту доводилось сводить знакомство, поначалу относились к нему весьма благосклонно, убежденные, что имеют дело с родственником герцога Жана-Поля де Коссе, маршала де Бриссака. Позже, когда ошибка вскрываласьлейтенант не приходился маршалу даже отдаленной роднейвлиятельные особы словно бы спешили исправиться и встречали де Бриссака более чем холодно...
Граф подумал, что, возможно, дело обстояло именно таким образомнадо полагать, «скотина-подрядчик» тоже поначалу вполне терпимо отнесся к шашням жены с родственником маршала и герцога, но разъярился, когда узнал, что обязан рогами лейтенанту, происходившему из мелкопоместных перигорских дворян.
После пятой или шестой печальной истории Бриссак сделал долгую паузу, и граф решил: сейчас невезучий лейтенант попросит одолжить ему денег, ливров пятьсот... Но тот лишь уныло пошутил:
Наверное, стоит заказать ленту на грудь, на манер орденской, с вышитыми словами: «Я не родня маршалу Бриссаку!» Вдруг поможет?
Д'Антраг понял, что в своих штудиях рода людского допустил ошибкувпрочем, приятную.
...Заночевали в Орлеане, сняв два лучших номера во «Льве Франции», причем граф записался в гостиничной книге под привычным своим дорожным именем «господин Делоне».
После ужина разошлись по номерам, и, судя по женскому смеху, доносящемуся из-за двери Бриссака, лейтенант нашел утешение в объятиях какой-то орлеанки, слыхом не слыхавшей о существовании маршала-однофамильца.
Граф д'Антраг тем временем разделся без помощи камердинера, улегся в постель и достал второе письмо, полученное от Армана де Леру. Сей эпистолярий на вчерашнем обеде он не стал зачитыватьслишком странные вещи там излагались, заставляющие предположить у Армана серьезное умственное расстройство, либо...
Внятно сформулировать пресловутое «либо...» граф, считавший себя материалистом и друживший с учеными-просветителями, так и не смог...
* * *
«...вынужден общаться с предметом своей любви в облике благочестивого аббатаи, поверь, друг мой, не придумано еще изобретательным человечеством пытки горше и тягостней. Но Сандрийон настолько чиста и непорочна, что, без сомнения, одна мысль о любовной связи с духовной особой способна повергнуть ее в ужас и навеки положить конец нашему знакомству...
Вчера она пришла в мое скромное жилищея как раз работал над переводом весьма-таки фривольного отрывка из Апулея, и пришлось сделать вид, что, на манер аббата Ватри или аббата Канэ, я занимаюсь богословскими филологическими изысканиями... И что же? Наутро я получил письмо от Сандрийонна уродливой и грешащей грубыми ошибками латыни, но, тем не менее, столь варварская версия языка Вергилия и Цицерона выходила из-под пера писавшей весьма милой и трогательной.
Увы, друг мой, слова «ego amat», написанные Сандрийон вместо «ego amo», относились никак не ко мне... Представь себе, она одержима мыслью выйти замуж не просто за дворянина, но за принца! Ты скажешь, милый Анри, что подобное намерениенаивная утопия наивной провинциалочки? Ты не видел Сандрийон, любезный друг, именно с такими девушками и заключаются порой морганатические браки...
Едва ли родителиотец и мачехаодобрили бы подобные устремления дочери, даже если бы были осведомлены о них. Но крестная, тетушка Имельда, о которой я упоминал в предыдущем послании, как я понял из разговоров с Сандрийон, зачем-то пестует в ней сие навязчивое желание.
Именно с крестной Имельдой связано странное происшествие, случившееся сегодня, к рассказу о котором я перехожу. Сняв сутану и одевшись как дворянин, я решил навестить эту достойную женщину, имея целью использовать ее влияние на крестницу: убедить старушкупосредством уговоров или даже некоей суммы денегисподволь внести в мечты девушки столь важную для меня эволюцию: дворянину хорошего рода не обязательно быть принцем, достаточно искренне, всем сердцем полюбить Сандрийон, чтобы составить счастье ее жизни.
Местные крестьяне отчего-то весьма неохотно показывали мне дорогу к дому Имельды, да и место для жилья она (либо ее предки) выбрала странноена уединенной опушке леса, вдали от дорог и деревень. Лишь слабо набитая тропа вела туда, порой совсем исчезая в зарослях трав и кустарниковно истинная любовь, друг мой, преодолеет все препоны, и к четырем часам пополудни я добрался до обиталища крестной. Позаброшенная, пришедшая в упадок усадьба, коя в равной степени могла принадлежать ранее и обедневшему дворянину, и зажиточному мещанину, такой предстала моему взору резиденция тетушки Имельды. Стены дома и служб покрывал дикий, неухожено растущий плющ, скрывающий даже окна, беседка совершенно развалилась, полураспахнутые ворота конюшни вросли в землю, и тянуло из-за них сыростью и трупным запахомсловно последние лошади околели здесь от голода и разлагались прямо в стойлах...
Как могла Сандрийон, такая прекрасная и солнечная, охотно бывать в столь неуютном, мрачном месте? недоумевал я. И не просто бывать, но поддерживать хорошие отношения с владелицей этого трупа некогда живой усадьбы?
Впрочем, отдельные следы людского присутствия и даже заботы мне довелось увидеть. Цветник перед домом выглядел ухоженным, а голубятню, казалось, покрыли свежей краской не далее как в прошлом месяце.
«Ну и где же искать крестную Имельду в этом заросшем плющом царстве?»едва лишь в голову мне пришла эта мысль, как я увидел человеканевысокого, но солидного, дородного, с густыми и длинными усами, облаченного, как мне показалось, в ливрею слуги, украшенную золотым позументом.
Слугаесли то был слуга (чуть позже, милый Анри, ты поймешь причину моих сомнений)прошел совсем рядом, не обратив на меня внимания. А я... я стоял, не в силах задать ему вопроснастолько удивительным показалось мне лицо этого человека. Причем мимолетность наблюдения не позволила понять и внятно объяснить причину тогоосталось лишь убеждение: что-то с лицом не так, что-то не в порядке.
Страннолицый слуга меж тем шмыгнулкак-то на удивление проворно и быстров невысокую дверцу, ранее не замеченную мною за густым плющом. Стряхнув минутное оцепенение, я последовал за ним, и лучше бы, любезный друг, я этого не делал.