Однако того уже не было видно. Воины снова сгрудились под навесом и что-то шумно обсуждали.
Где нашел?
Спрошу, Миролюб развернулся было бежать на поиски хванца, когда Милонега неожиданно шагнула вперед и сжала его плечо:
Пусть в дом идет, Миролюбушка. Обогреется и расскажет.
Миролюб медленно обернулся к матери, потом покосился на отца. Щека Любима дернулась, как от судороги, однако он ничего не сказал. Тогда Миролюб кивнул и, накинув капюшон, шагнул под дождь.
Милонега зябко обхватила себя за плечи и проговорила, ни к кому не обращаясь:
Как тогда все: воины, ворота настежь и свирец на руках с дитем. Разве что дождя не было.
Взгляд Добронеги на мать Миролюба был полон боли и сочувствия.
Он не свирец, Милонега, негромко откликнулся князь. Он проклятый Богами хванец.
С этими словами Любим одним плавным движением проскользнул мимо Добронеги и спустился с крыльца прямо под дождь. Без плаща. Сперва я подумала, что он идет навстречу Миролюбу, который уже выцепил из группы воинов Альгидраса и вел его к нам, однако князь резко свернул вправо и направился в сторону хозяйственных построек.
Хванец свирец Одни Боги ведают, как это страшно ждать в покоях, пока твое дитя неведомо где. Я до последнего вдоха мужа твоего не забуду, Добронега.
Краем глаза я увидела, как Добронега сжала руку княгини и обернулась к мужчинам, подходившим к крыльцу. И если последние крохи здравого смысла еще пытались объяснить все происходящее совпадением с моим проклятым видением, то появление Альгидраса похоронило эту надежду. Ступив на первую ступеньку крыльца, Альгидрас скинул с головы капюшон и низко поклонился женщинам. Я не слышала приветствия Милонеги, не слышала, что он отвечал. Я не могла оторвать взгляда от его правой кисти, замотанной в промокшую тряпицу, и мне было чертовски страшно осознавать, что спроси кто-нибудь, что у него с рукой, я могла бы с уверенностью ответить ожог.
Глава 2
Бьется сердце тревожным набатом,
Заглушая доводы разума.
К прошлой жизни не будет возврата,
Я к тебе будто нитью привязана.
С каждым днем все прочнее путы
И все призрачней шанс на спасение.
Дымкой тайны как прежде окутан,
Ты со мной, мое наваждение.
Спустя несколько минут мы сидели в обеденном зале в ожидании возвращения Альгидраса с Миролюбом, которые ушли переодеться в сухое. Я не сомневалась, что они задержатся, потому что вряд ли Миролюб удержится от соблазна расспросить Альгидраса о произошедшем. И я оказалась права. Даже учитывая количество комнат и переходов в этом доме, отсутствовали они дольше, чем нужно для переодевания. Мне нестерпимо хотелось узнать подробности их разговора, но пришлось смириться с тем, что мне, как и всем женщинам, будет озвучена официальная версия.
Милонега приказала накрыть на стол, и я, устроившись в углу на низкой лавке, наблюдала за повеселевшими девочками, сновавшими туда-сюда и споро расставлявшими угощения на столе. Конечно, это был не праздничный обед, однако в доме нашлось не только вяленое мясо и окорок, но и горячие пироги.
Наконец мужчины появились в зале. На обоих была сухая одежда, причем на Альгидрасе, что удивительно, даже по размеру. Я ожидала, что он будет в одной из рубах княжича, поэтому очень удивилась, а еще вдруг с новой силой заскучала по Свири. По тому дню, когда Альгидрас сидел в доме Радима в одной из его рубашек и вырезал деревянные фигурки. Сейчас это воспоминание казалось родным и очень далеким. Я невольно скользнула взглядом по Альгидрасу, словно ожидая, что он дернет плечом, поправляя сползшую рубаху. Отметила, что его ладонь перетянута свежей повязкой.
Миролюб подошел к матери, протянул руку, чтобы помочь ей встать и замер, не двигаясь. Я невольно улыбнулась. Эта половина дома была вотчиной княгини, и Миролюб не нарушал традиций, терпеливо ожидая действий матери.
Ну, иди я тебя хоть рассмотрю, произнесла Милонега, выпуская руку сына и протягивая ладонь Альгидрасу.
Тот неуверенно шагнул вперед.
Иди-иди. Не робей.
Альгидрас подошел к женщине и коснулся протянутой ладони. Милонега провела свободной рукой по его волосам, взъерошивая мокрые пряди.
В доме будешь, пока не обсохнешь, произнесла она, и ни Альгидрас, ни Миролюб не решились возразить.
Сколько тебе весен?
Девятнадцать, сипло ответил Альгидрас, точно у него сел голос.
Я с замиранием сердца ждала расспросов об острове хванов. Несмотря на то, сколько раз мы возвращались к этому вопросу, мне казалось, что эта тема никогда не станет для Альгидраса безболезненной. Я почувствовала, как все тело напряглось в нестерпимом желании шагнуть вперед и коснуться его руки, защитить от боли. Альгидрас нервно повел плечом, и я вдруг поняла, что это напряжение не только мое. Оно и его тоже. Он так же ожидает вопросов.
Как твое имя?
Олег.
А как нарекла тебя мать?
Я не знал матери. Отец нарек Альгидрасом.
Я ощутила иррациональное волнение. Это был первый раз, когда Альгидрас произнес свое настоящее имя. Оно звучало не так, как его произносила я. Чуть мягче. А на звуке «ль» словно ручей перекатывался по камням.
Красивое имя, произнесла Милонега, вновь касаясь волос Альгидраса. И мальчик ты красивый. Чужеземной красой. Садитесь за стол. Пироги стынут, тяжело опершись на руку сына, она первой направилась к своему месту.
Альгидрас поколебался мгновение и все же протянул руку Добронеге, правую, забинтованную. Та осторожно приняла его руку и спросила негромко, указав глазами на повязку:
Что там?
Обжег. Несильно.
Я нервно усмехнулась, вызвав удивление Миролюба, который подошел ко мне, чтобы проводить за стол. Я поднялась со скамьи.
У тебя рука холодная, поделилась я наблюдением.
Застыл, улыбнулся Миролюб одним уголком губ, а потом вдруг наклонился ко мне и прошептал на ухо: Согреешь?
Я шарахнулась в сторону, вызвав у него веселый смех. Он ведь пошутил? Однако уверенности не было, потому что утреннее напряжение уже исчезло с лица княжича, а в глазах поселились лукавые смешинки. Нашел место для заигрываний!
Милонега усадила Альгидраса между собой и матерью Радима. Я сидела по левую руку от Добронеги. Миролюб по правую от матери. И я, признаться, была очень рада, что нас с ним рассадили так далеко. Его неожиданная игривость настораживала. А еще так я могла спокойно поглядывать в сторону Альгидраса, потому что сидела с самого края и не было ничего странного в том, чтобы поворачиваться в ту сторону и смотреть на всех собеседников разом. Поэтому я могла без помех наблюдать за тем, как нервно скользят его пальцы по вышитой скатерти, как он нерешительно то обхватывает кружку с медовым отваром, то убирает руку, так и не отпив. Наконец Милонега первой сделала глоток из своей кружки и покачала головой:
Хороший отвар. В студеный день первое дело.
Миролюб, уже вовсю жевавший пирог, обернулся к Альгидрасу, перехватил мой взгляд и подмигнул. Я выдавила из себя улыбку и тоже сделала глоток из кружки. Мне показалось, что напиток алкогольный, потому что по горлу и груди сразу растеклось тепло. Я поспешно схватила пирожок, вспомнив, что почти ничего не ела на завтрак. Алкоголь я переносила плохо, а лишних проблем не хотелось.
Милонега отщипнула кусок от лепешки и, задумчиво прожевав, обратилась к Добронеге:
Правду говорят, что побратимство они с Радимом разорвали?
Добронега, так и не притронувшаяся к еде, тут же отодвинула кружку и кивнула.
Плохо дело. Из-за чего, Альгидрас?
Я почувствовала что-то вроде детской обиды. Почему она не зовет его Олег? Почему запомнила его настоящее имя, не сбилась? Это только мое.
Альгидрас никак не показал, что обращение его удивило. Он несколько секунд раздумывал над ответом, а потом, неловко спрятав перевязанную руку под стол, произнес:
Воеводе от того побратимства добра не было. Я другой. Люду это не любо.
Ты еще и умный мальчик. И сильный, заключила Милонега, а я с замиранием сердца увидела, как Добронега коснулась локтя Альгидраса и тот вздрогнул от неожиданности.
Как ты Добруша нашел?
И Альгидрас начал рассказывать. Все, кроме Миролюба, повернулись к нему, княжич же вертел в руке кружку и слушал, нахмурившись. Я оперлась локтем о стол и подперла голову рукой, думая о том, что мне пора смириться с мыслью, что Альгидрасу нельзя верить. Я вспоминала момент, когда он, глядя мне в глаза, ответил, что понятия не имеет, чем меня поят, и отчетливо понимала, что сейчас он тоже врет. При этом делает это просто виртуозно. Если бы я не знала, как все было на самом деле, я бы не задумываясь поверила его рассказу о том, что он встретил в лесу заблудившегося ребенка и непременно отвел бы его домой сразу, но, во-первых, у мальчика был жар и тот не мог сказать кто он и откуда, а во-вторых, шел такой сильный дождь, что пришлось остаться в лесу, наспех соорудив шатер, потому что ручей разлился, а Альгидрас, не знавший этих мест, просто не смог бы перейти его в темноте с ребенком на руках. Потому-то утром, когда рассвело, он пошел искать брод, и решил отнести дитя на княжеский двор, рассудив, что тут точно помогут найти родителей мальчика. О том, что мать ребенка здесь, он понятия не имел.
Вот такая красивая и вполне героическая история. Во время своего рассказа Альгидрас смотрел на свою кружку, изредка переводя взгляд то на Милонегу, то на Добронегу. На меня и Миролюба он не смотрел, потому что главными зрителями этого спектакля были не мы. Женщины ему верили. И кто бы их за это осудил? Я же вновь почувствовала горечь от понимания того, что я совсем одна в этом мире и мне некому здесь верить. Альгидрас закончил свое повествование, а я вновь безумно захотела оказаться в Свири. Сейчас я как никогда тосковала по Радиму. Вот уж кто честен и прямодушен. Вот кто никогда не станет врать тебе в глаза, не считаясь ни с чем.
А что делал ты ночью в лесу? неожиданно спросила Милонега, и Миролюб покосился сначала на мать, а потом на Альгидраса.
Я встречался с братом за стенами города. А потом решил прогуляться по лесу. Мы с братом поспорили.
С братом? Добронега в удивлении обернулась к Альгидрасу всем корпусом.
Он не по крови. Мы в монастыре учились. Мы все там братья.
Твой брат здесь? продолжала допытываться Добронега, и в ее голосе слышалась радость.
Альгидрас некоторое время молчал, а потом произнес:
Он уезжает вскоре.
К счастью, никто не стал развивать эту тему дальше, и трапеза продолжилась в ничего не значащих разговорах. Милонега выспросила у Миролюба о здоровье малыша. Оказалось, что он до сих пор не приходил в себя, но отчего-то княгиню это не озаботило. Добронега вызвалась посмотреть ребенка. С этим все согласились, однако то, какой взгляд Миролюб бросил на Альгидраса, заставило меня подумать, что он готов прибегнуть к альтернативной помощи в лице хванца.
Наконец Милонега решила, что мужчины достаточно обсохли для того, чтобы позволить им уйти. Добронега к тому времени уже отправилась навестить малыша, я тоже раздумывала над тем, под каким бы благовидным предлогом покинуть сие блистательное общество, потому что взгляды Миролюба раздражали так же сильно, как и нарочитое невнимание Альгидраса, когда Милонега неожиданно спросила:
А ты знаешь песнь о старом корабле?
Альгидрас, как раз выбиравшийся из-за стола, запнулся о лавку и едва не пропахал носом пол, в последний момент умудрившись сохранить равновесие.
Знаю, во взгляде, обращенном на Милонегу была смесь удивления и настороженности.
Спой мне ее.
Альгидрас растерянно оглянулся на княжича, а я передумала уходить.
Это старая хванская песня, пояснила мне Милонега. Когда Миролюбушка оправлялся от раны, в ту пору к нему приходил старый хванец. Тот самый, что сказал твоему отцу, где искать Миролюба. Любим против был, да тот тайком приходил. Поутру рано.
Я невольно поежилась и посмотрела на Миролюба. Тот глядел на мать со смесью жалости и тревоги.
Помнишь, сынок?
Тревога Миролюба передалась и мне. Милонега в этот момент выглядела так, словно не понимала, где она и с кем. На ее щеках заблестели слезы, и я вдруг осознала, что она сейчас мысленно в том страшном времени, когда искалеченный ребенок боролся за жизнь после плена. Был ли тот хванец вообще? Не плод ли он ее больной фантазии?
Ихе мила больнак, тихо запела Милонега.
Миролюб выразительно посмотрел на Альгидраса, словно призывая подыграть, а сам шагнул к матери и легонько обнял ее за плечи.
Позволь, я отведу тебя, ласково произнес он, заглядывая в лицо Милонеге.
Ихе мила больнак, ише мелако терна, пропела Милонега.
Я вздрогнула, когда эту странную песнь подхватил негромкий голос Альгидраса.
Он шагнул к Милонеге и дотронулся до ее локтя, продолжая негромко напевать. Песня вправду была похожа на колыбельную. Милонега закрыла глаза и улыбнулась, по ее щекам катились слезы. В комнату заглянула пожилая женщина и, нахмурившись, покачала головой. Потом на ее лице появилась ласковая улыбка, и она уверенно подошла к Милонеге, оттеснив и княжича, и Альгидраса:
Пойдем, девочка моя. Дождь сегодня ишь как разошелся. В дождь всегда кручинишься. Пройдет. Идем, дитятко. Идем.
Милонега послушно вышла за причитающей женщиной. Мы остались втроем, разглядывая закрывшуюся дверь. Неловкость повисла в воздухе.
Что это за песнь? вдруг спросил Миролюб, повернувшись к Альгидрасу.
О старом корабле, откликнулся тот, все еще не отрывая взгляда от двери.
Спой.
Я ожидала, что Альгидрас рассмеется или скажет, что Миролюб не в своем уме, однако он запел, по-прежнему глядя на дверь.
Все-таки хванский язык сам по себе был музыкой. А уж когда он звучал вот так нежно, негромко, его можно было слушать вечно. А еще голос Альгидраса, который в обычной речи всегда звучал чуть сипло, точно сорвано, в песне казался ниже и глубже. И совсем не подходил девятнадцатилетнему мальчику. Я закрыла глаза и почувствовала, как горло перехватывает и дыхание сбивается. На глаза навернулись слезы, и я с удивлением поняла, что еле удерживаюсь от того, чтобы не разрыдаться. А ведь до этого я никогда не плакала от музыки. Да и не было тут никакой музыки, просто вполголоса напетая песня на незнакомом языке. А потом я вдруг осознала, что это не моя тоска Альгидраса.
Я слышал эту песню, глухо произнес Миролюб. Он тоже стоял с закрытыми глазами. Только без слов.
Альгидрас пожал плечами и тряхнул головой, словно отгоняя оцепенение.
О чем в ней?.. спросила я, и мой голос сорвался.
Старый корабль сел на мель. Много лет назад. Его команды больше нет, но он помнит голоса людей, запах смолы, крики морских птиц. А в прилив ветер зовет его выйти в море: сбросить песок, поднять сломанную мачту. Потому что корабль должен погибать в штормах и идти ко дну, а не лежать на берегу.
Я сглотнула и, повинуясь какому-то глупому детскому порыву, шагнула к Альгидрасу и заглянула в его лицо:
Он сможет вернуться в море?
Со сломанной мачтой? С пробоиной? скептически спросил Миролюб.
Альгидрас же посмотрел на меня и вдруг серьезно ответил:
Я в детстве верил, что сможет. И с пробоиной, и со сломанной мачтой.
Миролюб хмыкнул, однако не стал комментировать нашу нелепую веру, а вместо этого озвучил мысль:
Странная песнь для хванов, которые никогда не ходили по морям.
На этот раз Альгидрас повернулся к Миролюбу и произнес, глядя на него в упор:
А она не хванская, княжич. Мне пел ее морской разбойник.
Тот, что тебя вырастил? прищурился Миролюб.
Альгидрас кивнул и припечатал:
И язык это кварский. Где ты слышал ее? Вспомни!
Миролюб нахмурился.
Она не может быть кварской, Олег, на моей памяти Миролюб впервые не назвал Альгидраса хванцем. Ее пел человек, что стоял во главе всей флотилии отца.
Будимир? подала голос я.
Миролюб медленно кивнул.
Он напевал ее иногда. У костра. Без слов. Воины спрашивали, что за песня. Он говорил: она о доме. Будимир из далеких краев был.
Из каких? Альгидрас сложил руки на груди и посмотрел на княжича с вызовом.
Не знаю, покачал головой тот. Видно было, что вопрос заставил его задуматься.