Да, как валькирия, обречённо добавил Локка.
Вот и хорошо, сынок, это правильно, проскрипела старица, доставая из котомки узелок с пирожками. А это вам перед сном на зуб положить.
Матушка, не стоило
Ба! Стоило, конечно! Не помню, когда угощала кого-то в последний раз, а это мне в радость.
Посмотрев, как названные сынок с внучкой уплетали за обе щеки пирожки, старица засобиралась домой, мол, ей ещё трав каких-то при новой луне собрать надо было.
Локка отправил Рогнеду на печьзасыпать, а сам отправился проводить гостью.
По дороге до избы старицы, он спросил:
Почему ты её душу старой назвала?
Старуха причмокнула губами и ответила Локке только у двери в свою избу. А изба та была дальше от остальных домов, да ещё и скрыта раскидистой елью.
Все мы в разное верим, сынок, не проси меня своей верой поделиться. Я к ней сама пришла, а тебе пока и собственных богов хватает.
А в ученицы с чего немую решила взять? выпалил Локка.
Старица улыбнулась одними глазами.
Немая тайн моих никому, окромя тебя не расскажет. Да и пригодится ей наука моя. Поверь старухе, дочка твоя только покасеребряная, а совсем скоро станет стальной да в огне калёной.
Локка вернулся в дом к беззвучно сопящей Рогнеде. Подоткнул шерстяное одеяло, провёл по замотанным тряпьём волосам, поцеловал прохладный лоб дочки.
Ты не валькирия, не серебряная, не стальная, прошептал он. Ты Рогнеда, а на языке праотцов нашихэто значит «советница в битве». И тот, кто будет вечность нуждаться в твоих советах, найдёт тебя сам
Локка не знал, откуда к нему пришли эти странные слова в ту ночь под новой луной. Не помнил он о них следующим утром, да и вообще больше никогда не вспоминал.
Зато навеки их запомнила Рогнеда, проснувшаяся, едва отец вернулся в избу.
Запомнила и, порой, мысленно шептала себе ночами: «Не валькирия, не серебряная, не стальная, а Рогнеда»
***
Десять зим уж минуло с тех пор, как северянка стала каждую зорьку выходить с отцом за дом и учиться биться на кулаках, палках, мечах и ножах.
Локка научил дочь стрелять и, что важнее, самой мастерить себе лук со стрелами. Он передал ей всё, чему когда-то его самого учил отец.
Кузнец не щадил дочьслишком сильно для этого любил. И к старице Рогнеда приходила вся в ссадинах, побитая, потная и счастливая.
Старица морщила и без того изрезанный временем нос и дальше порога девчонку не пускала. Сначаламыться, чтоб отбить запах железа и пота, потомнаука о травах.
Поначалу, Рогнеда не справлялась ни с упражнениями отца, ни с уроками старицы.
Бегала быстро, но недолго, травы, даже совсем непохожие, путала, меч так вообще поднять не могла, а однажды чуть не отправилась к праотцам, сунув в рот «красивую красную ягодку».
Рогнеда по-детски злилась на себя, на собственное слабое тело, на отца и старицу. Она всё меньше начинала стараться и всё больше искала способы схитрить: подложить на стол только известные травы, чтобы старица одобрительно улыбнулась. Во время бега по лесусрезать путь и прибежать к дому раньше, чтобы получить похвалу отца. Несколько раз такие уловки действительно удавались. Но вскоре старица нашла половицу, под которую Рогнеда сбрасывала незнакомые травы, а Локка решил проследить за успехами дочери и поймал Рогнеду в лесу, когда она прогулочным шагом вместо бега шла по уже протоптанной ею хитрой дорожке.
Это был первый раз, когда северянка испытала настоящий стыд и решила, что лучше быть сто раз оттасканной за волосы сынком старосты, чем ещё хоть на миг ощутить на себе разочарованные взгляды родных людей.
Ни Локка, ни старица никак не изменили свои уроки, разве что стали обращать на Рогнеду меньше внимания, что только сильнее подстегнуло северянку к обучению.
Вскоре она достигла успеха.
Деревенские бабы грозно охали, проходя мимо избы кузнеца, у которой в лучах рассветного солнца танцевала Рогнеда. Танцевала с мечом, резво разрезавшим прохладную утреннюю хмарь.
Ты что творишь, Локка? ворчал староста, попивая прогорклую, кислую брагу, и с грустью вспоминая тот самый эль, с которым кузнец когда-то пришёл к нему в дом. Она у тебя баба, али кто? Доиграешься, сваты все разбегутсяв доме хозяйка нужна, а не вояка.
Ты прав, добрый человек, ты прав, отвечал Локка, и наутро давал Рогнеде вместо меча два тонких кинжала, и тренировки продолжались.
«Они же девчачьи!» жестами возмущалась дочь.
А Локка улыбался. Рогнеда напоминала ему жену.
Старица тоже была довольна ученицей. Теперь Рогнеда безошибочно находила в лесу нужные травы, а снадобья, что она намешивала, помогали едва ли не лучше, чем притирки самой старухи.
Едва северянка познала свои первые лунные дни и стала девицей, старица открыла ей другую сторону своего ремесла.
Рогнеда давно уже знала, что травы могут не только помогать, но и травить жизнь, только вот сама она ничего такого уметь не хотела.
А коли бабу кто силой взял, и она понесла? безжалостно спросила старица. Или роды последние все соки выжали, так что следующие верной смертью станут? Что, и тогда ручки да сердце замарать побрезгуешь?
Рогнеда упрямо кивнула.
Дура, выплюнула старица. Вон пошла.
Той ночью Рогнеда не спала.
Она вспоминала, как в канун Йоля одного охотника зверь погрыз. Мужик умирал, помочь нельзя было, да ещё и долго, мучительно жизнь из него вытекала. Старица тогда ему в рот капнула одну из тех притирок, что она под замком хранит. Мужик выдохнул, улыбнулся и тихо отошёл к праотцам.
Или веснойдочку пахаря в сарае какой-то ирод зажал. Так она в слезах к старице прибежала, та ей травки какой-то пожевать дала, и всё! Уже к осени девку замуж выдали за красавца-менестреля, а через зиму она родила ему таких же красивых близнецов. Законных сыновей.
Чем больше Рогнеда вспоминала, тем глупее себе казалась. Где это видано, делить мир только на чёрное и белое? Как теперь явиться к старице, как уговорить взять обратно в ученицы?
Впервые Рогнеда искренне жалела, что не может говорить, ведь выскажи она травяной бабушке всё, что надумала за эту ночьта бы сразу её простила.
Наутро девица быстро натянула платье, подвязала длиннющие белые пряди лентой и, не дожидаясь тренировки с отцом, побежала к старице.
Долго она колотила в дверь, заглядывала в тёмные слюдистые стёкла, но из дома не доносилось ни звука.
Перепугавшись, Рогнеда сбегала за отцом, и тот, схватив инструменты, отправился к избе старицы.
Локка быстро снял дверь с петель, но не успел зайти в избумимо него вихрем пронеслась Рогнеда.
Забежав в дом, северянка остановилась в центре комнаты, и расширившимися от ужаса глазами уставилась на свою наставницу.
Старица лежала на скамье, по горло укутанная в шкуры. Её восковое лицо утратило вечно ехидное выражение. Уголки морщинистых губ опустились, дряблые щёки обтянули острые скулы.
Рогнеда, сбрасывая оцепенение, бросилась к запасам трав, что-то жестами на ходу объясняя отцу.
Нет, не болеет она, тихо отвечал Локка. Оставь. Слышишь? Отставь. Старице нашей теперь навсегда хорошо.
Рогнеда вновь замерла посреди избы, с корнем радиолы в одной руке и листьями ежевики в другой.
Локка укрыл старицу простынёй и попытался увести дочь из дома, но Рогнеда заупрямилась, резко чертя в воздухе:
«Веди, кого должно. Я с ней посижу».
Кузнец взглянул в полные слез, серьёзные глаза дочери и молча вышел из избы.
Рогнеда опустилась на колени у ложа старицы и беззвучно заплакала. Она гладила ледяную руку травяной бабушки, пыталась запомнить аромат, исходящий от её платья. Сколько бы времени Рогнеда ни проводила со старицей и травами, от её собственной одежды всё равно пахло металлом и хвоей. Никакой теплоты, как та, что всегда исходила от бабушки.
Наконец, Рогнеда утёрла слезы и осмотрела, как будто опустевшую избу. Вот стол, на котором не бывало мукилишь коренья и ягоды. Вот, засушенные пучки трав, всех, какие только можно сыскать в здешних лесах. А тут сундучок, на замок закрытый. В этом сундуке у старицы самые опасные склянки хранились.
Посмотрев на сундучок, Рогнеда удивлённо моргнула. Ключ от замка старица всегда на шее носила, даже на подвески к Самайну никогда не отдавала. Так что же он делает в замочной скважине?
«Она тебя ждала. Знала, что всё поймешь и вернёшься», Рогнеде показалось, что эти слова прошептало дерево остролиста, погладив ветвями окно.
За дверью послышались шаги.
Рогнеда вскочила с колен, выдернула ключ из замка, и сжала его в руке так крепко, что побелели костяшки.
В избу вошли староста с женой и Локка.
Со скорбным лицом староста поклонился уже почившей травнице, и повернулся к Рогнеде:
Будешь присматривать за избой. И дело её продолжать. Поняла?
Северянка кивнула, стараясь не разреветься с новой силой.
Вся деревня погрузилась в мрачную тишину, когда сжигали тело старицы. Она, как и северяне, осталась для них чужачкой, но эта чужачка спасла слишком много жизней, отдала всю себя другим и даже ушла тихо, чтоб никому хлопот не доставить.
Её уважали, любили, боялись. Она была матерью всем и никому.
Она была их старицей. Ей доверяли, и проводили со всеми почестями.
А когда по деревне разнеслась весть, что Рогнеда теперь травница-ворожея, то у всех сразу болячки прошли, да нужды в травах не сталось. Вот, какими чудодейственными средствами обладает снадобье под названием: «недоверие к лекарю».
Северянку такой расклад не печалил. Меньше всего на свете ей хотелось занимать место старицы в сердцах людей. Только вот у самой Рогнеды сердце было не на месте.
Ей хотелось помогать людям. Продолжать дело травяной бабушки. Но страшно было Вдруг, не выйдет? Испортит? Погубит? Как жить потом с этим?
Слишком взрослые и тревожные вопросы роились в голове северянки. И найти ответы, было не дано. По крайней мере, пока люди не перебороли свою недоверчивость к новой травнице.
И покуда это не произошло, Рогнеда продолжала по утрам тренироваться с отцом, а после, до самой ночи изучала всё, что старица оставила ей в закрытом сундуке.
К новому Самайну северянка точно знала, что не побоится замарать ни руки, ни сердце во имя помощи тем, кому старица посвятила свою жизнь.
Охотница
Уже давно все в деревне поняли, что Рогнеда, дочь Локка, не от застенчивости молчит. Поняли, сторонились девчонки, косо на неё глядели, но в ночь Самайна непременно звали её и кузнеца в круг из костров.
Рогнеда сидела с мужчинами, окружённая деревенскими бабами, и чувствовала себя самой несчастной девицей на свете.
Ей не нравилась Песнь.
Звуки Песни покрывали руки Рогнеды гусиной кожей, северянка потела, на щеках у неё вспыхивал болезненный румянец, и к заре, когда Песнь затихала, Рогнеде хотелось бежать из круга огней так далеко, как это возможно.
Из года в год переживать эту ночь Рогнеде помогало небо.
Сидя в кругу, она запрокидывала голову и до самого рассвета не сводила глаз с грозовых туч, молний, разрезавших небо и кровью растекающегося по ночной тьме солнца.
Рогнеде виделся в перине облаков всадник. Она не могла разглядеть его черт, но замечала серебряную уздечку вороного коня. В отблеске молний ей являлись бледные тонкие пальцы, сжимающие чёрную гриву. И глаза. Глаза всадника Рогнеда видела так ясно, будто он действительно скакал по небу, а не был её воображением.
Сияющие, как только что отлитое золото, полные голода глаза смотрели прямо в душу северянке. Они звали её. И она шла.
По крайней мере, утром об этом Рогнеде рассказывал Локка, каждый год, крепко сжимавший руку дочери, чтобы она не вышла за защитные костры. Не последовала за видениями, одной ей дарованными.
На счастье кузнеца, Самайн пленял умы людей лишь один раз в году. Многих беспокоило то, что девица не может говорить, а значит и Песнь ей спеть не дано, но, несмотря на предостережение старицы, никто клеймить Рогнеду юродивой не спешил.
Даже наоборот, едва северянке минул шестнадцатый год, в дом кузнеца зачастили сваты, и, видят боги, Локка скорее предпочёл бы сгинуть в зимнем лесу, чем выдавать свою кровинку замуж.
Сватались разные женихи. К кому-то кузнец относился хорошо, другихна дух не переносил, но, что бы ни думал сам Локка, последнее слово он всегда оставлял за Рогнедой.
Мать твою за меня отдавать не хотели. Она дочкой ярла была, тонка, как изморозь, красива, как сама зима. Что думаешь, послушалась она отца? Нет. Сама меня выбрала, без спросу ко мне сбежала. И к отцу вернулась только, чтоб на колени перед ним упасть и прощения ждать, рассказывал Локка дочери перед приходом первых сватов. Коли понравится кто так, что сердце заноет, мне покажи, я того внимательней огляжу.
Рогнеда кивала, не понимая, отчего кто-то хочет её в жёны взять.
Мало того, что немая, так ещё и на первых красавиц деревни совсем непохожая. Они были маленькие, ладные, изгибистые, как кувшины. Все, как на подбор, темноволосые, с бровями вразлёт и глазами тёплыми.
Как с ними сравниться высоченной, выше многих мужчин, северянке, которую и ущипнуть не за чтосплошные кости, да тело закалённое?
Может, Рогнеда и не осознавала своей красоты. Но Локка ясно видел, как все мужики деревни смотрели на его дочь. И не важно им было, что немая, Песнь спеть не может, взор их желанье затуманивало, так что шли свататься, не подумав дважды.
Рогнеда ничьё имя отцу не шептала. Не из гордости, а потому что вообще смысла замужества не понимала.
«Ну, зачем мне замуж? Нянчить, доить, драить? За. Мужем. За. Кем-то. Зачем оно мне» думала северянка, отказывая очередному жениху.
А когда староста с сыном в их избу нагрянули, так Рогнеда вообще в лицо розовощёкому юнцу беззвучно рассмеялась и жестами припомнила ему выдранную прядь да годы тумаков и наговоров.
Локка переводить не стал. И так ясно всё было.
Ты бы приструнил девку свою, ворчал староста. Сколько ей? Шестнадцать уже? Почти перестарок. Всех распугает, останется без кола, без двора.
Прав ты, добрый человек, прав, соглашался Локка, выпроваживая гостей за дверь.
А после брал Рогнеду на охоту.
Локка насвистывал, приманивая дичь, Рогнеда стреляла без промаха, и в избе потом устраивался настоящий пир.
О сватах кузнец с дочерью не заговаривалсам не горел желанием отдавать свою кровь и плоть недостойному мужу.
***
Зимой Локка занемог.
Свалился прямо за работой, едва успев раскалённые щипцы отпустить. Рогнеда вернулась из избушки старицы, нашла отца, сгорающего в лихорадке, и побежала обратноза травами.
Всю ночь Локка бился в бреду, пока Рогнеда утирала ему лоб тряпицей и вливала в пересохшие губы настойки.
Северянка тихо плакала, молясь кому-то, кого не знала. Можжевельник за окном молчал, не шепча ей больше заверений.
К утру жар спал, но Локка не очнулся. Рогнеда использовала все травы, о которых знала и даже потратила редкий корень, что в сундуке под замком лежал, но кузнец продолжал спать, ровно дыша.
Так прошла неделя.
Ковать Рогнеда не умела, заказы жителей лежали недоделанные в кузне. Платить до времени никто не собирался, и постепенно в доме Локки закончилась еда.
Кто-то из сердобольных матушек приносил Рогнеде по одному яичку, да по ломтю хлеба. Но зима для всех была голодной, и щедрее быть никто не мог.
Когда Рогнеда размочила в воде последнюю краюху, чтобы накормить отца, ей оставалось только взяться за лук со стрелами да пойти в лес.
В лесу было тихо. В этой тишине снег звонко скрипел под валенками юной охотницы, мешая ей подобраться к зверью. Да и какое зверьё? Хомяки, суслики давно по норам разбежались, впали в спячку. Кабанов в этих лесах отродясь не было. А зайцев без отцовского свиста Рогнеде в жизни было не приманить.
Охотница блуждала по лесу до темноты, не выпустив ни одной стрелы. Пару раз между деревьев мелькала яркая шубка лиса, но лисов Рогнеда никогда не убивала. Слишком умными они ей казались, слишком похожими на хитрых, озорных людей.
Полная луна взошла над корявыми ветками деревьев, освещая лес и Рогнеду тусклым светом. Охотница была, как на ладони, и ей казалось, что где-то за сугробами над ней хихикают русые зайцы, которых она не может ни приманить, ни поймать.
Руки окоченели. Северянка брела по снегу, проваливаясь через каждый шаг. Обмороженное лицо саднило, пальцы, скрючившись, сжимали лук, покрывшийся инеем.
Вновь упав, Рогнеда уже не смогла подняться. Она лежала на искристом снегу, смотря на чистое звёздное небо.
«Увидеть бы ещё раз тучи», думала охотница, уплывая в мир снов и ледяного спокойствия.
Звёзды были холодными. Рогнеда до рези в глазах смотрела на них, борясь с желанием уснуть. Только две звезды казались жёлтыми. Нет, золотыми.
Они были так близко, и напоминали знакомые, выдуманные в ночь Самайна глаза.