На грани сна, Рогнеда почувствовала, как кто-то ткнулся ей в щёку мокрым носом.
Шёпот осенних листьев, невозможных в зимнем лесу, не давал Рогнеде потерять сознание. Бок пригревала чья-то шерсть. Северянка изо всех сил тянулась к этому теплу. Ей казалось, что под пальцами у неё сминался мягкий мех.
Кто-то коснулся легче, чем пёрышком, сомкнутых век Рогнеды. Не было больше сил бороться со сном, и охотница обмякла. Последнее, что ей померещилосьбудто яркий зверь взвалил северянку себе на спину и понёс через морозную тьму к деревенским домам.
Той ночью Локка проснулся, резко сев на лавке, укрытой шкурами.
По его лбу катились капли пота, а перед глазами всё ещё мелькали отголоски сна.
Локка вскочил на ноги, будто и не лежал немощно почти две луны, схватил уголёк и прямо на белой печи стал рисовать то, что ему приснилось.
Тут постараться надо будет, работа тонкая, приговаривал он, резкими штрихами делая чертёж.
Краем глаза Локка заметил движение в избе. Ему показалось, что Рогнеды нет на её ложе в кутном углу, но когда он повернул голову, дочь лежала там, где ей положено. Мирно спала. Только отчего-то в охотничьем платье и заснеженных валенках.
А на пороге лежала тушка русого зайца, на шкурке которого не было ни следа от удара стрелой, но зато виднелись пробоины от острых звериных клыков.
Чужачка
«Отец, похлёбку будешь?» показала Рогнеда, заглянув в кузню, с которой была соединена изба.
Локка сидел, сгорбившись у горна, и простукивал молотком длинную железную трубочку.
Брысь отсюда, бросил он дочери, едва взглянув на неё. Потом поем.
Рогнеда тихо прикрыла дверь и вернулась в избу.
Она успела привыкнуть к мрачной решимости отца. Он был таким с тех пор, как очнулся от болезни: часами пропадал в кузне, в два раза быстрее отдавал обычные заказы, а всё остальное время ковал что-то в тайне от дочери.
Рогнеда так и не смогла понять, что же произошло той ночью в зимнем лесу. Кто её спас, кто принёс домой, кто оставил на пороге зайца, спасшего их от голода. Одно Рогнеда знала точноэто был человек не из деревни.
«Может, недалеко ещё поселение появилось? Или путник случайно забрёл», думала северянка, зачерпывая похлёбку. «Да и вряд ли человек. Скорее, зверь чересчур разумный»
У неё оставалось не так много временинезаметно подкрался Самайн, и до заката все девицы должны были собраться на опушке, чтобы зажечь круг из костров. А бабы, должно быть, уже развесили нити с подвесками.
Быстро доев, Рогнеда поспешила на опушку. Её с самого утра терзало смутное предчувствие, как было в канун каждого Самайна. Но, даже умей она говорить, описать, что её тревожит, не смогла бы.
Девицы встретили Рогнеду улыбками и кивками. Они не были подругами, но уживались мирно. А когда северянка всех женихов от себя отвернула, так девки её чуть ли не полюбили.
Рогнеда взяла в руки кремень с кресалом, уложила под дрова одного из костров трут, и принялась высекать пламя.
Мужчины постепенно стягивались к опушке, садились в ещё не зажженный круг. Обычно, Локка приходил одним из первыхприглядеть за дочерью. Но этим вечером явно решил не спешить.
Вскоре все жители деревни уже собрались на поляне, а кузнеца по-прежнему не было видно.
Перед самым заходом солнца Рогнеда не выдержала и со всех ног бросилась в избу за отцом. Девки, что-то кричали ей вслед, но северянка не слушала, только бежала быстрее, чтобы успеть до темноты.
Рогнеда нашла Локку в кузне. Он сидел всё там же, возле горна, и вертел в руках тонкую, блестящую, как луна, свирель. На дочь кузнец обратил внимание лишь, когда она схватила его под локоть и потащила к двери.
Постой, постой, у меня подарок для тебя, с мечтательной улыбкой проговорил Локка, протягивая свирель.
Рогнеда отчаянно замотала головой и вскинула руки:
«Самайн! Костры!»
Локка моргнул, встряхнул своими белыми, теперь уже от седины волосами, и в его глаза вернулось осмысленное выражение.
Самайнпрохрипел он.
Рогнеда снова схватила отца за руку, и они побежали. Солнце неумолимо скатывалось за далёкие горные хребты. Рогнеде казалось, что она уже слышит, как запевают Песнь, что они не успели, что с отцом теперь случится что-то страшное. Ведь не зря же мужики так жмутся друг к другу каждый Самайн. Боятся. Знать бы только, чего
Локка и Рогнеда ворвались в круг за миг до захода солнца.
Женщины, уже взявшие в кольцо мужчин, едва успели разойтись, чтобы бегущие кузнец с дочкой не сбили их с ног.
Задыхаясь, Рогнеда уселась на траве вместе с мужчинами. Рядом опустился Локка. Он тоже тяжело дышал, но скрывал это лучше, чем его дочь.
Недовольные взгляды и шепотки прервались с первым звуком, который затянула жена старосты. Его тут же подхватили остальные женщины, и Песнь полилась, пробирая Рогнеду до костей.
«Самайн всегда приходит с шелестом листьев, глухим громом и острой грозой. Замолкает лес, навострив свои ветви, прислушиваясь к отзвукам древней, как сам мир, силы», вспомнились северянке слова старицы.
Только в этот раз не было шелеста, тучи не затягивали небо, лес молчал, будто ночь была такой же, как все остальные, а вовсе не Самайном.
За Песней Рогнеде послышался плач. Северянка вздрогнула, закрыла глаза и прислушалась к лесу.
Песнь была такой громкой, такой терзающей, что Рогнеде не сразу удалось снова расслышать те звуки. Но вот, между завываниями Песни снова раздалось далёкое хныканьеболезненное, доносящееся из леса.
Рогнеда распахнула глаза и огляделась. Большинство мужчин сидели, вперив взгляд в землю, Локка разглядывал небо, а женщины пели. И никто виду не подавал, что тоже услыхал тот плач.
«Отец, там кто-то есть», поспешно сплетая пальцы в слова, сказала Рогнеда.
Локка пристально посмотрел на дочь и прислушался.
Плач повторился.
Кузнец предупреждающе покачал головой и взял Рогнеду за руку.
«Там кто-то плачет! Я должна помочь! Старица»
Старица мертва, на грани слышимости шепнул Локка на ухо дочери. А если выйдешь из круга, нас возненавидят.
«Но ведь на самом деле ничего страшного не будет» резкими жестами показала Рогнеда. «Ты сам рассказывал, что пришёл сюда со мной в ночь Самайна. И мы живы».
Локка смотрел в льдисто-голубые глаза дочери, и видел в них своё отражение.
Вспоминал, как он упрямо, глупо и смело отказался служить тому, кто был повинен в гибели его жены. Покинул родину с младенцем на руках, не послушав никого, кроме собственного сердца. Он тогда смотрел на мир такими же голубыми глазами. И никто не мог его остановить.
Рогнеда, приготовившаяся чуть ли не к битве с родным отцом, удивленно распахнула глазаЛокка отпустил её руку и едва заметно кивнул.
Плач продолжал звучать, прорываясь через Песнь.
Поющие женщины не просто окружали мужчин, они держались за руки, смыкая кольцо.
Рогнеде было всё равно. Годы тренировок с отцом не прошли даром, северянка вскочила на ноги, метнулась к самым младшим из поющих девок и без труда перепрыгнула через их сцепленные руки.
Вслед ей раздались охи, гневные мужские крики. Но ни одна из женщин не позволила себе прервать Песнь.
Рогнеда бежала на плач, не оглядываясь. Ей казалось, что стоит остановиться, и её непременно настигнет то зло, которого так страшатся в деревне.
Лес стремительно приближался.
Северянка пронеслась мимо деревьев, срывая нити с подвесками, пересекая грань.
В лесу Рогнеда не остановилась. Она бежала в сторону плача, пока ноги не подкосились, а дыхание не застряло где-то в горле. Тогда северянка упала на колени, упираясь ладонями о влажную траву и ловя ртом свежий осенний воздух.
Отдышавшись, она поднялась на неверных ногах. С чистого, неправильного для Самайна неба на лес смотрела стареющая луна. Она освещала ровные стволы деревьев и кривой бурелом. Лес казался тусклым, спящим. Но вполне обычным.
Рогнеда не видела ни следа тех страхов, от которых люди отгораживались кострами, железом и Песнью.
Песнь. Её больше не было слышно.
«Я не могла убежать так далеко. Или они замолкли? Неужто я прервала то, что начали ещё до моего рождения?» думала Рогнеда, опасливо осматриваясь.
Слева меж деревьев раздался хруст надломившейся ветки. Северянка вздрогнула и отскочила в сторону.
«Тоже мне, валькирия!» мысленно прикрикнула она на себя.
Звуки, что с опушки казались чьим-то плачем, теперь больше напоминали жалобное поскуливание. Они исходили оттуда же, где надломилась ветка.
Рогнеда хотела уйти. Хотела сбежать обратно на опушку, к отцу, который всегда её защищал.
Она почти развернулась. Почти сделала шаг прочь от пугающих звуков. Почти сдалась.
Но тут скулёж прекратился. Кто бы ни был за деревьями, он больше не издавал ни звука.
«А что если там кто-то умирает, пока ты тут стоишь? Что бы сказала тебе старица? Опять боишься замарать руки? Или сердце?»
Не давая себе времени на раздумья, Рогнеда двинулась к деревьям. Шаг. Другой.
По привычке, северянка нервно двигала руками, изгибала тонкие бледные пальцы в слова:
«Старица бы не испугалась».
Она прошла ещё немного, и за деревьями показался невысокий холм, устеленный облетевшими листьями.
Сначала Рогнеда никого не заметила, и лишь приглядевшись повнимательней, различила на ярких листьях рыжую фигуру.
Это был лис. Слишком крупный, слишком красочный для здешних мест. Его пушистый хвост безвольно лежал на лиственном покрывале, а задняя лапа была прижата капканом.
Рогнеда знала, что многие охотники деревни расставляли свои капканы в лесу. И многие хотели бы подарить своим жёнам муфты из лисьей шкуры.
Лис попался сам. Таков закон охоты. По-хорошему, надо было оставить его там, вернуться в деревню, вымолить прощения у жителей и забыть о своём безумстве.
Только, Рогнеда никогда не считала капканы честной охотой. Они были подлостью, ленью нерадивых охотников, не желавших проливать пот, в погоне за звериной кровью.
И Рогнеда не вернулась.
Она подошла к лису, осторожно опустилась рядом с его покалеченной лапой.
Капкан был зубчатый, ржавый и явно старый. Локка так грубо никогда не работал.
«Отец никогда не делал капканов» думала Рогнеда, бережно касаясь шелковистой шерсти лиса.
От этого прикосновения животное вздрогнуло и вновь заскулило. Едва слышно, устало.
Рогнеда закатала рукава своего вывалянного в траве суконного платья, и взялась обеими руками за створки капкана.
Едва она начала их разводить, как лис забился, задёргал лапой, ещё сильнее насаживаясь на острые края капкана.
«Тише, тише, маленький!» Рогнеде хотелось что-то сказать, успокоить несчастное животное.
Но она могла лишь сжать зубы и тянуть створки ещё сильнее.
Наконец, капкан со скрежетом отворился. Лис в тот же миг выскользнул и попытался сбежать в чащу, но окровавленная, волочащаяся лапа не дала ему сделать и шага. Рыжая фигура его вновь повалилась на землю.
Рогнеда с отвращением вытерла побуревшие от ржавчины ладони о подол платья и поспешила к лису.
Он был длинным, в половину самой северянки, но худым. Рогнеда с трудом смогла взвалить животное себе на плечо.
«Не оставлять же его в лесу с такой лапой» убеждала саму себя северянка, бредя по ночной чаще в сторону избы старицы.
Куда-то пропали мысли о Песни, о Самайне, о том, что будет ждать Рогнеду, когда она вернётся к отцу.
Северянкой двигало одно желание: восстановить закон охоты, вылечить жертву горе-охотника. В этот миг Рогнеда чувствовала себя сильной, важной, достойной своего имени.
Возможно, если бы её сейчас увидела старица, то назвала бы глупой, тщеславной девчонкой, возомнившей себя судьёй. Но старица сама научила её ремеслу травницы. И не ей теперь было решать, как Рогнеда его применит.
Северянка дошла до избы только к рассвету. Она специально выбрала дальний, окружной путь через лес, только бы не слышать Песни, не вспоминать, что она натворила.
Лис на её плече зашевелился, но вырваться больше не пытался. Наоборот обнял своим хвостом Рогнеду за плечи и доверчиво свесил голову.
К рассвету зарядил дождь.
Казалось, Самайн, опоздав к собственной ночи, решил в последние мгновения наверстать упущенную бурю. Небо скрылось за тучами, молнии прорезали мир, а меж их вспышками всё было окутано тьмой, словно небо хотело выиграть для Рогнеды лишние ночные часы.
У северянки ныло плечо, и затекли руки, но она упрямо шла до двери избы. И только заперев ее, изнутри позволила себе выдохнуть.
Рогнеда бережно уложила лиса на стол, запалила свечи и чуть подрагивающими руками стала перебирать склянки со снадобьями.
Ей уже доводилось лечить зверьёс этого и начиналось обучение у старицы. Но отчего-то, именно сейчас Рогнеде стало особо боязно. Вдруг, что не так сделает, а лис охромеет.
Не дав страху себя остановить, северянка быстро нашла три нужные склянки и чистое тряпьё.
При свете свечей, она кропотливо промывала и залечивала раны на лапе лиса. Наконец, наложив повязку, она с тяжёлым вздохом прижалась вспотевшим лбом к прохладному дереву стола.
Лис засопел, и Рогнеда с ленцой повернулась к нему.
На северянку смотрели два больших оранжевых глаза, точь в точь под цвет шерсти.
«Что смотришь? Я из-за тебя беду на себя накликала», беззлобно думала Рогнеда.
Лис чуть повёл носом и обнажил белые клыки, словно отвечая ей: «Могла и поаккуратнее нести, а то растрясла всего!»
Придумывая, что лис мог бы ей сказать, Рогнеда по-детски улыбнулась.
Но тут же лоб её пересекла тревожная морщинка.
Северянка нехотя поднялась и отошла от стола. Она быстро налила в миску припасённой в избе чистой воды, достала пару кусков вяленого мяса и сложила всё это перед лисом.
«Я вернусь. Поешь, подожди меня тут», жестами показала Рогнеда, зная, что животное её не поймёт.
Но молча уйти казалось как-то Невежливо.
Не успела Рогнеда взяться за засов, как снаружи послышался яростный стук.
Лис на столе дёрнулся и, задев перевязанную лапу, заскулил.
Северянка бросила на него беспомощный взгляд.
Отворяй! Я знаю, что ты там! из-за двери послышался знакомый мужской голос.
«Не отец», подумала Рогнеда, нехотя отодвигая тяжелый засов.
Едва она отступила, как дверь с грохотом распахнулась, ударяясь о стену. Склянки на полках и травы сушеные на стенах затряслись.
На пороге стоял сын старосты.
Он возмужал за прошедшие годы. Спала детская пухлость, когда-то пухлые щёки обтянули широкие скулы и покрылись загаром от долгой работы на солнце. Сын старосты был одним из немногих мужчин в деревне, кто ростом превосходил Рогнедуэто северянка заметила ещё, когда он приходил свататься.
Сейчас этот молодец глядел сверху вниз на северянку, и его зелёные, весенние глаза пылали неприкрытой враждебностью.
Ты что учудила? рявкнул он.
Северянка лишь развела руками, понимая, что жесты сын старосты поймёт ещё меньше, чем до того лис.
Что руками разводишь? продолжал он, хватая девицу за плечо. Там твой отец места себе не находит, в лес рвался, мы еле остановили! Чуть Песнь не прервала, куриная ты дурь!
«Картавить перестал», как-то отстранённо подумала Рогнеда, пока сын старосты вытаскивал её на улицу.
В избу заглянуть он не удосужился, лишь со злостью захлопнул за спиной северянки дверь.
Недолгая дорога до кузни прошла в молчании.
Сын старосты крепко сжимал плечо Рогнеды, не давая ей отступить ни на шаг. Люди, только возвращающиеся из круга костров, смотрели на них самыми разными взглядами.
Больше всего было ненависти.
Оглядевшись по сторонам, Рогнеда невольно поёжилась. Ей казалось, что каждая встречная баба была готова броситься и расцарапать ей лицо, а мужики так и вовсе не гнушались сплёвывать себе под ноги, едва завидев белые волосы чужачки.
«Они бы плевали прямо в меня, не иди я с сыном старосты», пронеслась в голове северянки страшная мысль.
Она никогда не видела такой злобы. Рогнеда жила в деревне, сколько уже? Пятнадцать лет? Шестнадцать? Здесь был её дом, другого, далёкого и холодного она не помнила.
Но ловя сейчас взгляды знакомых с детства людей, северянка отчётливо понимала, кто она.
Чужачка.
Отныне и навсегда.
Сын старосты довёл Рогнеду до дома, передал в руки отцу и отрывисто кивнул на слова благодарности Локки.
Прежде чем уйти, он взглянул на девицу, и лицо его на миг смягчилось.
Не выходи из избы пока, тихо произнёс он. Я поговорю с отцом, решим, как дальше быть. Но в деревню до той поры не суйся.
Рогнеда быстро задвигала руками.
Говорит, что если судить её будут, то лучше сразу, надломленным голосом перевёл Локка, с болью глядя на дочь.
Да какой судить! чуть не зарычал сын старосты, Нам бы всё так устроить, чтоб об этой ночи забыли все напрочь!