Это где же ты, служивый, к моему Ордену примкнуть сподобился? и с подозрением прищурил правый глаз.
Нужен ты мне, с Орденом вместе, небрежно отмахнулся тот, добыл из сумки на поясе коротенькую, толстую трубку, похрустел странным, заискрившимся приспособлением и с довольной улыбкой пыхнул сизым, вонючим дымом.
Покурить припёрло до зарезу, разъяснил простодушно. В строю-то, кто ж позволит, а тут ты! Поневоле уверуешь. Кто там у тебя, говоришь? Белый Дух?
Неважно, Матвей облегчённо выдохнул. Уж испугаться успелоткуда бы взяться последователю придуманного культа?
Да и молчим что-то давно, спокойно и рассудительно взялся толковать солдат. Сейчас у командира засвербит песню послушать, так я уж лучше подальше отойду. У нас песни всё больше про верных баб, которые солдат с войны ждут, а у меня от этой темы с души воротит.
Скривился, точно гадость какую вспомнил, под ноги сплюнул смачно и жёлто, остро зыркнул из злобного прищура.
Известно, как они ждут. Как разлягутся по кустамза ноги не растащишь.
Матвей смущённо кашлянул, с опаской глянул на мальца. Миха глазёнки выпучил, рот приоткрыл и уставился на солдата в нетерпеливом ожиданиирассказ обещал быть интересным.
Чего это ты на баб-то осерчал, служивый? снисходительно спросил Матвей. Разошёлся, не остановить. Как будто раньше про них только хорошее думал, а тут вдруг прозрел внезапно.
Раньше я про них вообще не думал, неожиданно успокоился тот и усмехнулся криво. Была нужда, думать ещё. Просто праздники подошли, мы отметить собрались, очередь уж расписаликому, когда отдыхать И на тебе! Из-за какой-то суматошной дуры пришлось в поход выдвигаться. А теперь что? Пока туда-сюда ходим и праздники пройдут, а следующие не скоро.
Вздохнул душераздирающе и снова длинно, тягуче сплюнул. Матвей поморщился, но промолчал. Только головой сочувственно покачал и языком негромко поцокал.
Обидно, конечно.
А с бабами-то что? нахально влез в мужской разговор Миха, солдата за штанину нетерпеливо дёрнул.
С какими ещё бабами? удивился тот.
По кустам которых За ноги!
А ну иди отсюда! вызверился служивый, но тут же повернул к Матвею худое, бородатое лицо и одобрительно ухмыльнулся. Резвый у тебя пацанёнок.
Сам не рад, хмуро буркнул Матвей.
Ему, с таким характером, к нам надо, рассудил солдат, а не к монахам.
Подрастётразберётся. Так чего ты там про бабу-дуру толковал?
Монах, а туда же! изумился бородатый и даже дымом поперхнулся. О бабах! А я ещё удивляюсь, где мальчонка такого похабства нахватался?
Да нет! осадил солдата Матвей. Про бабу, которая вам праздники испортила. Я как раз ищу одну такую любительницу праздники портить.
А тебе она зачем? лукаво прищурился служивый. Грехи отпустить и к богу проводить?
Уж как пойдёт, смиренно вздохнул Матвей. Может прямо с грехами и отправлю. Пускай там сами разбираются.
Это верно, одобрил солдат, трубку о каблук старательно выколотил и в сумку аккуратно сунул. Нужная вещь, страшно подуматьпотерять. Да у солдата вообще вещей негусто, и все важные. Мелочей нет.
Говорят там, и взглядом по небу шаркнул, целая канцелярия, почище нашей полковой. Вот пусть головы и ломают. А нам лишь бы отсюда эту напасть спровадить.
Спровадим, успокоил Матвей и локтем бородатого нетерпеливо в худой бок подтолкнул. Вышло неловко, вроде как даже хрустнуло там что-то.
Так что за баба-то?
Не знает никто, сокрушённо выдохнул тот. Взялась из ниоткуда и как давай воду мутить! И жизнь плоха, и власти не те, и менять надо всё
Точно она! возбуждённо воскликнул Матвей. Как зовут паразитку?
Таких и звать не надо, фыркнул солдат. Они сами приходят, фиг выгонишь потом.
Имя, говорю, какое? раздосадовано взмахнул руками Матвей, едва мальца случайно не зашиб.
Мне-то откуда знать? пожал худыми плечами солдат. Всем им одно имясаранча! Она воду замутила, а желающие глотку драть всегда найдутся. Под хорошие лозунги чего ж не поорать? Сам люблю, когда не на службе. Вот и пошли в городке лавки трещать. Винные особенно. А уж как народ вина хлебнул, самая смута и началась. Теперь без хорошей трёпки в ум ни за что не войдут, дело проверенное.
Внезапно, тонко и визгливо, прозвучала невнятная команда. Строй солдат одновременно тяжело выдохнул и потекла из-под блестящих касок тягучая, тянущая душу, песня. Слов не разобрать, но мотив такой, что только за гробом шаркать, слезой давиться.
И верно, едва заметно вздрогнул Матвей. Такое лучше издалека слушать. А лучше и не слушать вовседольше проживёшь.
Не знаю, насчёт дольше, хохотнул служивый, но веселей-то уж точно. А такую тягомотину слушатьудавиться впору.
Ну так и пели бы правду! тоненько пискнул Миха.
Да кого ж с такой правдой на войну-то загонишь? снисходительно спросил солдат. Пошли бы толпой по кустам шастать, с бабами своими разбираться. Уж лучше так.
Кому лучше? не понял малец.
Бабам, кому ж ещё? Им при любом раскладе лучше. Дома мужикхорошо, а нет так ещё лучше.
Миха вздохнул, кепку на ушах поправил и подмигнул ухмыляющемуся солдату.
Врёт, похоже, служивый. Если всё так плохочего ж ему весело тогда? Ржёт вон, любой конь от зависти удавится.
* * *
Матвей задрал лицо к прозрачному небу, прикинул что-то, хмыкнул, но промолчал. Давно уже улеглась дорожная пыль, потревоженная тяжёлой, солдатской поступью, а он всё не мог решить, что делать. Обогнать солдат, чтобы первым встретиться с Лилой? Или сначала позволить служивым порядок в городе навести, а там уж и с девчонкой разбираться? Оба варианта спорные, и чем дольше Матвей думал, тем больше сомнений плодилось в бедной голове.
Дядька Матвей! изумлённо воскликнул Миха и привычно, изо всех невеликих силёнок, вцепился в Матвееву руку. Что это из-за леса вылазит? Может, помолиться на всякий случай?
Матвей пацану кепку небрежно на глаза надвинул, усмехнулся. Разумный человек на всякий случай оружие готовит, а молитвы в таком деле плохая подмога. Молитвы позже, за упокой.
Из-за верхушек деревьев, действительно, показался бок неведомого существа, покачался и опустился обратно, словно только на это сил и хватило. Что-то смутно знакомое померещилось Матвею в этом явлении, а чтоне понял пока.
Айда, малой, решительно махнул рукой в ту сторону, где спряталось странное создание, и радуясь, что не надо прямо сейчас задачку с Лилой решать. Всё равно спешить некуда. Глянем, что за штуковина там такая, диковинная?
Экий ты отчаянный, дядька, жалобно проблеял Миха и острым носиком слабо шмыгнул. Что мы там не видали? А если это зверина страшная? Ведь сожрёт!
Не бывает таких зверин, уверенно заявил Матвей, хоть и сам не понялоткуда такая уверенность на чужой планете? Поди ж знай, что тут бывает? Может и не такие ещё твари водятся.
Но, если хочешь, здесь меня подожди, буркнул примирительно. Ишь, смелый какой выискался, укорил себя беззвучно. Лоб здоровенный, а мальцу десять лет всего!
Ещё чего! немедленно взвился Миха и обеими руками, с отчаянием в карих глазёнках, нахлобучил кепку поглубже. Разве можно тебя без присмотра оставлять? Я с тобой.
Рукавом куртки под носом решительно мазнул, но тут же опомнился, по рукаву худенькой ладошкой суетливо зашаркал. Чай, не старая дранина, сопли-то по ней размазывать!
Да и страшно одному-то, добавил потише и острым взглядом из-под козырька зыркнул. Уж я-то знаю.
Ну и правильно, добродушно прогудел Матвей, корявый посох поудобнее перехватил и легонько похлопал широкой ладонью по костлявой, пацанячьей спине. Одному всегда плохо. Поэтому давай-ка, брат, вместе держаться.
И так уж держусь, пискнул тот и вцепился в рукав Матвеевой куртки.
Совсем немного успели по мягкому мху прошагатьнепонятный предмет вновь высунулся из-за верхушек деревьев. Но на этот раз Матвей уже не удивился, лишь хмыкнул удовлетворённо, да губы скривил. Не зря мифическое чудовище знакомым показалось, теперь уже уверенно можно сказатьне зря. Едва ступили на полянку, сплошь заляпанную крупными, бирюзовыми цветами, Миха изумлённо охнул и даже зачем-то рот ладошкой прикрыл.
Шар! выдохнул сквозь тонкие пальчики.
Точно, подтвердил Матвей. Старый знакомец. Не далее, как вчера, пока ты при смерти валялся, меня с этого шара чуть бутылкой не зашибли. Айда поближе, глянем на летунов невоспитанных.
По всему выходило, что горелка под шаром погасла, воздух внутри серой, грязной оболочки остыл и воздушный путешественник обессиленно опустился на эту самую полянку. Корзина, криво покосившись, замерла незыблемоточно уж на века тут устроилась, а вот вялый, поникший купол всё не мог успокоиться, по привычке трепыхался, пытаясь взмыть в голубое небо. Сил хватало только на то, чтобы приподнять покатый бок над зелёной, зубчатой гребёнкой леса. Каждая попытка выглядела слабее предыдущей, и уже понятно, что гордый небесный странник вот-вот превратится в жалкую, грязную кучу тряпья в траве. У людей это называетсядух вон. Тот же результат.
Миха сочувствующе вздохнул.
Как живой прямо Жалко даже.
Матвей пожал плечами, промолчал. Экий попутчик романтичный попался! В своём-то организме от романтики даже остаточных явлений не сыскать.
Подошли поближе к корзине, Миха на цыпочки приподнялся, через плетёный край заглянул. И тут же шарахнулся, точно с той стороны ему в глаза гадостью какой брызнули. Отскочил резво, но запнулся, брякнулся на тощий зад и дальше уж на нём по траве заелозил, от корзины подальше.
Мертвяки там, дядя Матвей!
Да уж понял, с досадой откликнулся тот. А заметался-то чего? Живых бояться надо, а мёртвыесущества тихие, спокойные. Где положилитам и лежат.
Вот и пусть лежат, Миха торопливо поднялся и стыдливо поддёрнул штаны. А мы лучше пойдём отсюда. Посмотрели и будет.
Я не посмотрел ещё.
Матвей заглянул в корзину. Ничего странного или необычного там не обнаружилось. Прямо по центру, на затоптанном и заплёванном полу, развалился мужчина в добротном костюме, явно не из бедняков. Из-под задранной, седой бородёнки высунулся большой, острый кадык и именно его неподвижность больше всего убеждаланет жизни в этом теле. Под боком у мужчины пристроилась миниатюрная женщина в пышном, белом платье, закрывающем тело от шеи до пят. Лицом уткнулась спутнику в бок, и от того не получалось понять: молодая или старая, красивая или не очень Одно понятнотелосложение хлипкое. Матвей вспомнил, как эта пигалица вчера воплями небесный свод сотрясала, головой покачал. А впрочем, спьяну-то и в голову не приходит глотку жалеть, зато поутру только шипеть да хрипеть выходит. А то и лежать вот так вот.
На тонком, аристократическом лице мужчины отчётливо проступили красные пятна и уже начали темнеть, тяжелеть, наливаться смертельной чернотой.
Не ушли от мора летуны, со вздохом заключил Матвей. В небе, конечно, заразы нет, но вот с собой притащитьэто запросто. Даже в самом чистом месте грязь появится, если с собой её таскать. Тут уж куда не приди
Это мудрость житейская, дядя Матвей? наивно поинтересовался пацан. Или заповедь монашеская?
Одно другому не мешает, усмехнулся тот. И сапоги, и душу в чистоте держать надо.
Миха задумался было, но не успел. Незваные гости вспугнули высокие, чистые мысли.
Эй, монах! Что на нашей земле лежитто наше. Так что, от корзины-то отойди, не доводи до греха.
Матвей степенно, нарочито медленно обернулся. Четверо мужиков, откровенно-зверского вида расположились полукругом так, что и бежать оказалось некуда: за спиной корзина воздушного шара, перед лицом внимательные, разбойничьи глаза. Впрочем, и не собирался, бежать-то. Не к лицу монаху такая резвость, да и возраст не беговой.
Густой, хриплый голос принадлежал, судя по всему, предводителю лесного воинства: угрюмому мужику, заплывшему дурным жиром, огромному и мощному. Серое, разлохмаченное тряпьё в качестве одежды, борода чёрной каймой на круглом лице, в ухватистых, грязных лапахбольшой, тяжеленный топор. Точно не рабочий инструмент, таким много не наработаешь, очень уж не прикладист. А вот башку с плеч смахнутьаккурат. Даже размахиваться сильно не придётся, так, махнуть небрежно.
Остальные предводителю под стать, но, понятно, габаритами поменьше, объёмом пожиже. Среди них и бабёнка затесалась, правда в неженской одежде: штаны, рубаха навыпуск, едва ли не до колен, растоптанные сапоги не по размерууж чересчур велики. На вид лет двадцать, но неухоженная донельзя: запачканная, затасканная, поношенная и подержанная. Словно за двадцать лет все пятьдесят прожить успела. А то и больше. Голосок соответствующий: тонкий, визгливый, под бесконечный скандал заточенный.
Чего ты с ним разговариваешь?! бросила в широкую спину предводителя. Видишь, в корзину полез нюхаться, чем бы поживиться! Монах, туда же!
Матвей болезненно сморщился. По ушам словно ладонями с размаху хлопнули, настолько противный голос. Как до своих лет дожилауму непостижимо. Ведь только рот открылауже убить хочется.
Мёртвые там, пояснил как можно спокойнее.
Это хорошо, что мёртвые, довольно пробасил вожак. С ними возни меньше.
Похоронить бы надо, напомнил Матвей. Люди, всё-таки были.
Сейчас барахло соберём и уйдём, а ты хорони. Кто тебе мешает? На то ты и монах, чтобы с дохлятиной возиться. А нам дохляки без надобности.
Матвей тяжело вздохнул. Да провалитесь вы, со своими лесными законами! С покойниками и сам бы возиться не стал, да положение обязывает, будь оно неладно. Служитель, блин, Белого Духа, блюститель нравственности. Зашибить бы того, кто легенду придумывал!
Совсем уж собрался в сторону отойти, но девка не унялась ещё. Встрепенулась, взвизгнула так, что даже привычные сообщники невольно в сторону шарахнулись.
Куда это ты собрался? А ну, вытряхивай, что там у тебя в суме?
Да что ж у монаха может быть в суме? непритворно удивился Матвей. Какие богатства?
А вот и поглядимкакие.
Матвей почувствовал, как тяжёлой, свинцовой злобой захлестнуло мозг. Аж в ушах зазвенело, и на глаза пелена пала, взгляд замутила. Даже покачнулся, словно голова закружилась.
Мы во всю вашу монашескую чушь не верим, добродушно, и даже доверительно поведал вожак. Монахи тоже люди. И пожрать и вина полакать не отказываются. И что ценное тоже на дороге лежать не оставят, приберут. Так что, вытряхивай барахло, божий человек, и ступай с богом. Он тебе ещё подаст, по-свойски. Или думаешь, твой бог тебе сейчас поможет?
Поможет, глухо пробормотал Матвей.
Дядька! пискнул Миха из-под Матвеевой руки. Отдай ты им всё. Что там осталось-то, крошки одни. Пусть подавятся.
Крошек не жалко, выдохнул Матвей, и с облегчением заметил, как посветлело в мозгу, взгляд прояснился и мысли в голове появились здравые. Значит, схлынул приступ ярости. Детский голосок в чувство привёл. Это что за потеря контроля? удивился было, но тут же себя одёрнул. Чего ты хотел? Полжизни на кафедре форменные штаны протирал, весь боевой опыт коту под хвост. Да и не только боевой, весь остальнойв то же место.
Не в крошках дело, продолжил уже спокойно, размеренно, а в совести. Совести у них нет: служителя ограбить, мёртвых обобратькуда уж дальше?
Голос повысил, рявкнул зычно, на всю поляну.
Слушайте!
Мелкие, полосатые жужжалки заполошно снялись с пахучих цветов, и, недовольно гудящей тучкой, подались в сторону.
Пало проклятие на ваши головы! громыхнул Матвей таким страшным голосом, что у самого по спине перепуганные мурашки рванули кто куда. Никто из вас до утра не доживёт. Незачем вам жить, предназначенья в вас нет. Да и чашу терпения вы переполнили уже. И божьего, и человеческого.
Ну всё, выдохнул детина с топором и решительно шагнул к Матвею. Кончились разговоры.
И то верно, согласился тот и коротко выдохнулточно перед рюмкой. Легко взмахнул рукой и огромную тушу звероподобного вожака откинуло назад, словно тряпичную, безвольную куклу. Здоровяк попятился, потом качнулся вперёд, рухнул на колени, повалился на бок и вдруг взвыл неожиданно тонким, бабьим голосом. Массивные ноги в безразмерных сапогах задёргались, точно их хозяина кто-то взялся пытать беспощадной щекоткой; голова запрокинулась, а из широко раззявленного рта потекла бесконечной струйкой вязкая слюна. Остальные разбойники, успевшие забраться в корзину, перестали перетряхивать разноцветное тряпьё и замерли с раскрытыми ртами. Матвей действо затягивать не стал, махнул рукой и в их сторону. Посыпались в корзину, точно перезревшие фрукты.