Это ж попутчики мои, охнул мальчонка, ладошку ко рту прижал. Неужели тоже?
Тоже, хмуро подтвердил Матвей, подошёл к замершим в траве вчерашним знакомцам. Сначала одного осторожно лицом вверх повернул, затем другого. Никаких сомненийне удалось мужикам от болезни убежать. Выпрямился, махнул настороженно притихшей толпе, подальше от опасных покойников отогнал.
Не подходите! У горожан мор! Заразитесь!
Люди шарахнулись в сторону, словно от Матвея волна пошла, в толпу ударила. Он хорошо разглядел испуганные, круглые глаза и разинутые, словно в крике, рты. Минуты не прошло, все разбежались. На месте один мужчина остался: представительный, солидный, с окладистой, роскошной бородой и короткими, пегими волосами на круглой, большой голове. Одет красиво, точно на праздник вырядился. К нему Матвей и подошёл. Вблизи стало заметно, что и этому тоже страшно, ничуть не меньше, чем другим: кровь от лица отлила, кожа побледнела едва ли не до белизны, глаза стеклянные и не двигаются, в одну точку глядят. Понятно, живой человек, помирать нисколько не хочется.
Чего стоишь? неласково спросил Матвей. Сказаноподальше держитесь.
Я староста деревни, несолидно пискнул мужчина и тут же смущённо откашлялся. Неловко вышло.
А, начальство, усмехнулся Матвей. Положение обязывает? Понятно.
Что делать-то, божий человек? мужчина кивнул в сторону мёртвых путников. Подходить к ним нельзя, так ведь и тут оставить тоже не дело.
Матвей кивнул. Оставлять, конечно, не следует, это и ребёнку ясно. Глянул на деревню, по крышам внимательным взглядом скользнул. Трубы над каждой торчат, понятно, каким образом в этих краях греются. Ну и леса кругомопять же, понятно, чем топят.
Ты вот что, уважаемый, буркнул прищурясь. Распорядись вон там, на поляне, дрова сложить, на манер костра. Да не жмись. Такие нужны, чтобы горели ярко, жарко. Трупы заразные, сжечь надо, а они неохотно горят, знаешь Однако надо, самое верное дело. Ну, а что от них останется закопаете потом. Не страшно уже, выгорит зараза.
А как же ихжалобно затянул староста, но Матвей пресёк жалобные стоны резким взмахом руки.
Вы дрова сложите, а я уж покойников туда и без вас пристрою. И молитву прочту, всё как полагается.
Староста облегчённо выдохнул, бодрой трусцой засеменил к притихшей вдалеке толпе. Мальчонка привычно дёрнул Матвея за куртку, уставился непонимающе.
Ты зачем с этим делом связался? Была нужда с мертвяками возиться! А вдруг сам заразишься? Ведь недавно говорил, что второй раз может и не повезти.
Если не поможемвся деревня вымрет, спокойно пояснил Матвей, паренька по острому носику пальцем легонько щёлкнул. Людям помогать надо, если возможность есть. У насесть.
А зараза? пискнул малец.
Белый Дух своего служителя не оставит, напыщенно воскликнул Матвей и едва не расхохотался от собственной, показной важности.
Ты бы хоть об оплате сначала договорился, недовольно надул губы пацан.
Кто ж за помощь плату требует? уже всерьёз удивился Матвей. За помощь благодарность полагается! Вот и посмотрим, какие они благодарные.
Какой-то тысмущённо пробормотал мальчишка, глянул укоризненно. Как будто в первый раз из лесу вышел!
Я монах, спокойно объяснил Матвей, чуть не сплюнул про себя. Угораздило с этаким имиджем! И ведь не поспоришь, не переделаешь.
Я должен жить, как положено, а не как удобнее. И других научить.
Нужна им твоя наука, обидно фыркнул малец.
Опять жепосмотрим.
Деревенские мужики сноровисто натаскали дров, сложили грамотно, не плотно, чтобы тяга была. Матвей старосте махнулхватит, цапнул одного из мёртвых путников за воротник и без труда оттащил к будущему костру; со вторым тоже недолго провозился. Силушкой природа не обделила, тренировками себя тоже мучил регулярно. Да и, похоже, нелёгкая у мужиков жизнь была, редко досыта ели: тощие, сохлые, кожа да кости.
Между прочим, язвительно скривил губы пацан, они меня в лесу помирать бросили! А ты тут с ними возишься, молитву читать собираешься.
Матвей на парнишку глянул так, что у того улыбочку словно наждаком стесало.
Не бросили, а мне оставили, поправил строго. Вылечить они тебя не могли, а в последний путь проводитьмоя работа. Так что, давай-ка не будем людей без вины виноватить. Что могли, то и сделали. Не от каждого ещё дождёшься.
Странный ты какой-то монах, вздохнул мальчонка и глянул на Матвея с опаской. Странных опасаться надо, это всякий скажет.
А ты что, много монахов видел? усмехнулся Матвей.
Ты первый. Да и то странный какой-то.
Ладно, отойди подальше.
Старосте кивнул, тот подхватился торопливо, запалил чадный смолистый факел. Матвею в руки отдавать не стал, в землю воткнул, отошёл предусмотрительно. Правильно, молодец. Этак, глядишь, и поживёт ещё. И не трус, свою работу делает, хоть и страшно. А это и есть смелый человек. Кому не страшнотех дураками кличут. Те как раз долго не живут.
Обошёл вокруг скорбного сооружения, старательно потыкал факелом со всех сторон. Гореть взялось сразу: жарко, весело, без дыма. Взметнулся в небо столб горячего воздуха, уволок с собой перепуганную мошкару, кусочки вспыхнувшей коры, трескучие искры. Матвею жаром в лицо пыхнуло так, что пришлось рукавом прикрыться, а потом и вовсе отступить. Остановился, руки перед грудью сложил и затянул плавно, громко, нараспев.
Вот и всё, конец пути, больше некуда идти.
Дальше незачем нести, тяжких дум ярмо.
Здесь, в конце твоих дорог, нет ни боли, ни тревог,
Здесь, куда дойти ты смог, тихо и светло.
Больше незачем страдать, понимания искать,
Звёзды взглядом приласкать, и в траву прилечь.
Всё забыть и всех простить, ничего не говорить,
Руку к сердцу приложить, снять печали с плеч.
Больше некуда бежать, что-то ждать иль догонять,
Больше нечего искать, всё уже с тобой.
Крылья за спиной сложить, тихо голову склонить,
Наконец глаза закрыть, и принять покой.
Выдохнул, глянул на парнишку, что к Матвееву боку всем телом прижался, вихрастую макушку ласково потрепал. А у того глазёнки на мокром месте. Губы старательно кривит, силится не плакать, да выходит плохо.
Ты чего, малой? удивился Матвей.
Сам не знаю, отозвался тот, всхлипнул осторожно. Ведь ни слова не понял, а так отчего-то жалостливо стало.
Так люди же умерли, рассудил Матвей. Чего тут весёлого? Конечно жалко.
Сам подумал: неудивительно, что Миха ничего не понял. Не на местном языке стихи писаны.
Люди каждый день умирают, шмыгнул носом парнишка, рукавом ветхой рубахи слезинки по лицу размазал. А плакать почему-то после твоей молитвы захотелось.
Значит, хорошая молитва, правильная, заключил Матвей и глаза в сторону отвёл. В отставку собирался, специально стихи выучил. На прощальном вечере прочитать хотел: с выражением, как полагается. Кто бы знал, где пригодятся.
Теперь мужики в лучший мир попадут? окончательно пришёл в себя пацан, глянул на Матвея заинтересованно. Точно и не ревел только что в три ручья.
Да откуда нам знать, куда они попадут? удивился тот. Наше дело отсюда их по-человечески проводить, а там Кто что заслужил, тот то и получит. А ты что думал, малец: прочитал монах молитву, тут тебе и пропуск в лучший мир?
А зачем она тогда? растерялся паренёк.
Я ж говорюпопрощаться, степенно изрёк Матвей, совсем с монашеской ролью сжился. А грехи замолить не получится. Грехи добрыми делами надо исправлять, а не красивыми словами. Да поторапливаться, чтобы при жизни успеть, с собой не тащить.
Мальчонка помолчал пару минут, подумал, брови насупивши. Решил что-то для себя, отошёл в сторонку и на травку уселся. Из сумы добыл мятые листочки бумаги, огрызок карандаша и принялся старательно выводить одному ему понятные закорючки. Аж язык от усердия высунул. Матвей улыбнулся. Пускай малой своими делами занимается, а ему не грех уже у старосты о благодарности поинтересоваться.
Ну что, мил человек? обронил солидно, с достоинством. Справились с бедой?
Вот уж спасибо так спасибо! горячо выпалил староста, руки к выпуклой груди прижал. Без тебя, божий человек, и не знали бы, как быть.
Вы возле дороги пост круглосуточный организуйте, взялся инструктировать Матвей и тут же голос затвердел, уверенностью налился. Преподавательский голос, поставленный.
Пускай бдят и днём, и ночью, всех путников мимо деревни дальше отправляют. Возле дороги пару бочек с водой поставьте, да несколько корзин с сухарями. Чтобы уж точно незачем было людям к вам заходить. Ну, а там, глядишь и мор закончится. Не вечно же он длиться будет.
Сделаем, твёрдо заверил староста и Матвей, заглянув в его глаза, поверил. Этот сделает. Не зря людьми командует, заслужил такое право.
Просьба у меня к тебе, и старосту внимательным взглядом окатил. Пацанёнка пристроить надо. Ни к чему дитё с собой таскать, сам понимаешь.
Староста смутился, плечами поник и взглядом завилял, как виноватая дворняга репейным хвостиком.
Не принято у нас так, монах, выдавил, наконец. Своих сорванцов хватает, а чужого и пристроить не к кому. Обижать ведь будут, свои-то, да и наследство, опять же И вообще.
Прав был малой, разочарованно протянул Матвей. Действительно, не удастся от него избавиться.
А ты оставайся, монах! загорелся вдруг староста, полыхнул энтузиазмом не хуже костра. Человек ты не только божий, но и решительный, знающий, опытный. Уж для такого-то спроворили бы жильё подходящее. А пацанёнок помощником тебе.
Не моя это судьбана месте сидеть, решительно отрезал Матвей. Мне Белым Духом указано в пути быть, слово его людям нести. А с пацанёнком Ну, хоть приодеть-то его поприличнее выйдет? Если в деревне детей девать некуда, то одежонка-то лишняя должна найтись?
Это найдём, облегчённо выдохнул староста и широко улыбнулся. Не по себе было, да и понятно: не хочется неблагодарным выглядеть.
И поесть вам в дорожку соберём, полную суму. Не сомневайся!
Матвей фыркнул насмешливо, но промолчал. Вот уж расщедрился, жучара! В эту суму только и поместитсявзрослому мужику пару раз перекусить. Да и то не досыта, лишь бы не помереть. Впрочем, как монаху и положено.
Глава 3
Ну что, Миха? усмехнулся Матвей, порадовали тебя обновки?
Богато! восхищённо выдохнул малец, серую кепку о колено залихватски шмякнул и с размаху нахлобучил на вихрастую макушку. Вялые кепкины края тут же навесились на оттопыренные уши, а из-под широкого козырька, озорно и довольно, блеснули нахальные пацанячьи глазёнки.
Вот уж удружил так удружил, дядя Матвей! У меня в жизни такой одежонки не было.
Деревенские жители, действительно, приодели пацана от души: сапожки чёрные, добротные; штаны и рубаха серые, крепкие; курточка с капюшоном и кепка. Понятное дело, куда порядочному сорванцу без кепки? Чистое позорище и никакой солидности.
Вот и славно, заключил Матвей и поддёрнул тяжёлую суму так, чтобы широкий, стёганый ремень ровнее на плечо лёг. Не давил чтобы, и одежду под собой не морщил, складками тело не терзал.
Я как чуял, что монашья жизнь мне по сердцу придётся, звонко сообщил малец, к Матвееву боку поближе пристроился и по дороге удобными сапожками засеменил. Знай песни пой да жратву по сумкам трамбуй.
Певец из тебя, скептически хмыкнул Матвей.
Зато пожратьтолько меня позватьс готовностью напомнил Миха.
Да тебя и звать не надо. Не отгонишь ещё.
Да ладно, беспечно отмахнулся малец. И вообще, я гляжу, прибедняются эти деревняне. Деревенцы! Всё-то они бедные, несчастные да пропащие, а поглядишь, так рожи ни в какие ворота не лезут.
Может, просто у них тут принято ворота узкие делать, рассудил Матвей. Чтобы жизнь сытнее казалась. Да и что это ты, брат, неблагодарный такой? Они нас накормили, напоили, спать уложиливсё честь по чести. Тебя вон приоделилюбо-дорого поглядеть.
Паренёк презрительно сморщился.
Кабы ты их от лютой смерти не спасфиг бы мы чего дождались! Так бы и сказали из-за забора: а ступай-ка ты, мил человек, на То есть с богом.
Ну, с богом-то можно и на! рассудил Матвей. И вообще, ножонками перебирай почаще, философ-недоросток.
Ты вон переростоксильно помогло?
Деревенские поля быстро закончились, и дорога привычно юркнула в просветы меж деревьев, запетляла причудливо и часто. Матвею отродясь не доводилось раннее утро в лесу встречать, чисто теоретически только, а тут каждый день с этого начинается! На родной планете до ближайшего леса на атмосфернике часа три пилить над привычными, каменными джунглями. А тут наоборотфиг до какого города быстро доберёшься. Пешком особенно. Служить раньше тоже всё больше приходилось в местах пыльных да каменистых. Там полудохлая, выжженная трава уже шикарными зарослями считалась, скотину разную туда на выпас гоняли. А тут
Воздух, точно хрустальный бокал звенитчистый, аж прозрачный. Словно специально чистили. Птицы поют самозабвенно, взахлёб, до жары всё сказать торопятся. На заказ такое не исполнишь, как ни старайся. От души всё, от сердца. Сами-то птахи невеликие, и не разглядеть, а сердца, похоже, большие. И души нараспашку.
Деревья в лесу высокие, стволы ровные, гладкие, один к одному. Точно специально с линейкой ходили, вымеряли. Шкура на них тонкая, нежная, светло-коричневая и блестит, словно намазали чем. Дорога под ногами твёрдая, а по пыльной, утрамбованной поверхности жёлтые блики зайчиками скачут. Красота!
Ишь, солнышко-то разгулялось, протянул Миха тонким голоском. А ведь самое утро ещё только. К обеду так жарить начнётзнай башку прячь.
Солнце, значит, отметил про себя Матвей, не очень-то и удивился. Коли здесь такие же люди живут, отчего бы им и местное светило тоже солнцем не называть? Хотя, предки так назвали; эти-то, пожалуй, и объяснить не смогутчто за слово такое странное? Не они название давали Впрочем, всё к лучшему. Не путаться хоть.
Дядька Матвей! Миха дёрнул его за рукав, остроносое личико задрал и заморгал встревоженно. Земля чего-то задрожала. Давай с дороги отойдём, от греха подальше. Как бы не стоптали. Стадо гонят, что ли?
Да кому надо стадо по лесу гонять? удивился Матвей, но на всякий случай с дороги убрался. Поди знай, что у них тут за порядки? Земля действительно равномерно вздрагивает, словно кто-то невидимый монотонно и старательно бумкает по ней огромным молотом. Причём, с каждой минутой удары становятся всё отчётливей и ощутимей, точно невидимый молотобоец не стоит на месте, а с каждым ударом ещё и шаг вперёд делает. Миха юркнул за Матвееву спину, притих там настороженно. Правильный пацан, с одобрением отметил Матвей. Сдуру башку куда попало не суёт, жизнью битый уже, наученный. Носом шмыгнул и крепкими плечами зябко повёл. Всегда тревожно, когда непонятно. И чем непонятней, тем тревожней.
Меж деревьев мелькнуло что-то большое, несуразное, пёстрое и празднично-разноцветное. Точное ярмарочный балаган в дорогу отправился, устал на месте стоять. Через минуту яркое пятно вывернулось из-за деревьев и оказалось, что это просто человек на откормленном снежно-белом жеребце. Явно не для скачек животина, уж больно дородная. Конник тоже под стать: телеса алым обтянуты, стальной нагрудник нестерпимо блестит, на широкополой шляперазноцветный, пышный плюмаж. Вся фигура бантиками да рюшечками заляпана, флажками да ленточками.
Следом, аккуратными рядами по четыре штуки, потянулась бесконечная змея пехотинцев: одинаковые хмурые лица под блестящими тазиками касок, тёмно-красные, пыльные мундиры, сапоги до колен, сабли на поясе и огромные, длинные ружья на плечах. Матвей прищурился, оценил оружие. Судя по калибрузапросто можно атмосферники влёт сшибать. А вот конструкция С утра до обеда заряжаешь, один раз выстрелил, а потом уж только саблей махать, если не лень. Ночью, понятно, спишь, а с утра опять заряжать принимаешься. Такая неторопливая война. Зато, судя по всему, шумнаястрасть! И дымная настолько, что неба не видать. Весело, в общем.
Эй, монах! один из солдат призывно махнул рукой и вслед за тощим запястьем мотнулся над строем широкий обшлаг мундира. Ты из какого Ордена?
Орден Белого Духа! зычно рявкнул Матвей.
Вот свезло! обрадовался служивый. Ведь и я Белому Духу молюсь! Эй, командир! Дозволь душу молитвой освежить, коли случай удачный? Да благословение получить. Я быстро обернусь, не отстану.
Копна разноцветных перьев на командирской шляпе равнодушно мотнулась вперёд-назад, солдат деловито подтянул штаны одной рукой и выдрался из безликой, походной колонны. Неспешной трусцой подбежал к Матвею, ружьё прикладом в землю упёр, приветливо ощерился сквозь жиденькую бородёнку. Озорно подмигнул мутным глазом из-под козырька плоской, мятой каски. Матвей в ответ головой качнул, хмыкнул скептически. Только единоверца и не хватало!