Щуплый снова рассмеялся.
Ардумы все к нему текут, потому и не любишь. Что, думаешь, я не заметил? Всегда ты на него поглядывал, да пыхтел от злобы, что так он удачлив.
Тёмные все его ардумы. Не пожелал бы я их. попытался успокоить себя Гвор.
А вот и нет. Я бы сегодня наведался к нему, посмотрел, что нового. Хочешьпойдём со мной. Не поверю никогда, что ты его вещицы занятными не считаешь.
А если и считаю, то и тогда с места не сдвинусь.
Не успел его сосед и рта раскрыть, как в коридор ввалилась тетка Кафизель и, подбоченившись, встала прямо перед ними.
Утра доброго, торговли хорошей, мужички.
Щуплый и его приятель заёрзали на местах, а губы у обоих растянулись в вынужденных улыбках. Промычав что-то про себя, Гвор выдавил:
И тебе, Кафизель. Уж кому-кому, а тебе жаловаться не приходится. и тут же поспешно добавил: Рад, что у тебя столько народа толпится.
Кафизель посмотрела в сторону толпившихся у её места людей, старательно скрывая улыбку.
Не подлизывайся. вдруг торопливо заговорила она, оглядываясь по сторонам. Сказать я вам кое-чего пришла. Места свои держите при себе, кто проситься будетне пускайте ни в какую. Упирайтесь, как умеете. Уж я-то вас знаю, вы ни пальца места лишнего не отдадите, так не подведите в этот раз.
Ну, а если знаешь, чего говоришь? сказал коротышка.
Да торговку одну прогоним сегодня.
Это кого? запыхтев от любопытства, спросил Гвор.
Всё тебе знать надо! прикрикнула та. Делай, как велят.
Как только Кафизель ушла, Гвор поднял искажённое злобой лицо. Коротышка, взглянув на него, захохотал во всю глотку.
Гвор! Видел бы ты сейчас свою рожу!
Чтоб ты провалился! голос толстого заклокотал, предупреждая о вспышке гнева. Но лицо его постепенно приняло нормальный цвет, кулаки разжались, и он лишь сказал: Ох и ненавижу я эту бочку!
Солнце припекало всё сильнее. Каменные плиты улиц и стены домов разогрелись до того, что о них и обжечься можно было, если неприкрытым чем дотронуться. Звальцы кричали, мозоля слух всем, кто находился рядом, и торговля мало-помалу начала разгуливаться.
Тётка Кафизель надела широкополую шляпу и утёрла вспотевшие щёки. Она глядела по сторонам и щурилась. Сегодня под ней на Баник стояло по меньшей мере двести торговок, и все они, как и Кафизель, настороженно оглядывались и вели себя по меньшей мере странно, точно их всех вот-вот разгонят.
И тут Кафизель встрепенулась и подскочила.
Ну что, латочки мои. сказала она недовольно и хлопнула в ладоши.
Сотни глаз уставились туда, где неторопливо шла Джерисель Фенгари. Ей сегодня некуда было торопиться. Одно-единственное ожерелье лежало в кармане её шёлковой белой юбки. Джерис подошла к Кафизель и осмотрелась.
Доброго дня. сказала она. Гляжу, мне сегодня совсем места не оставили.
Кафизель склонила голова и упёрлась руками в бока.
Джерис, тебе сегодня оно не нужно.
Вы прямо-таки угадали! ехидно сказала Джерис. Торговать мне сегодня нечем, но ожерелье надо отдать. Дорогое.
Торговки зашептались и заёрзали на местах. Джерис нахмурилась и оглядела толпу лати. Кафизель молчала.
Чего уставились? спросила Джерис и спрятала руки в карманах.
Торговки повскакали с мест, поднялся шум, и кто-то плюнул Джерис под ноги. Кафизель подняла руку, призывая их замолчать.
Новости прилетели. сказала она и цокнула языком. Очень интересные новости, Джерис.
Это ещё какие? нагло спросила Джерис, подходя к Кафизель.
Такие. кивнула Кафизель головой в сторону холма, и Джерис остановилась. Видели тебя. В храме.
Джерис усмехнулась, поправила складки юбки и сказала:
А что, теперь в храм только с разрешения? Может, ещё главе города прошение отправить?
Видели тебя старухи с Кадрога. И то, что ты сделала, тоже видели.
Джерис подошла вплотную к Кафизель, едва не касаясь лицом её широкой груди.
Старухи, говоришь?
Торговки зашумели, поднялись с мест и похватали с земли мелкие камни.
Призналась! Призналась! закричали они.
Колдунья проклятая!
Староверка!
Тихо! завопила Кафизель, но торговок уже было не остановить.
Женщины кричали все разом, и слова слились в единый вой. Толпа лати набросилась на Джерис, и она скрылась под их телами. Мимо проходили люди, косились, ускоряли шаг, увидев, что происходит что-то неладное, и скорее удалялись, чтоб не портить себе настроение. Но всё же, отойдя, останавливались, глядели, кривили лицо, а потом шли дальше, и кричали остальным, что на Баник кого-то бьют. Тогда приходили другие, так же смотрели, так же кривились, и так же уходили, догоняя товарищей у мангалов с шашлыком.
Ветер гонял по улице обрывки белого шёлка. Кафизель еле растолкала женщин, которые никак не могли успокоиться и, потеряв шляпу, наконец-то попала в толпу.
Всё! заорала она. Хватит! Разошлись! и топнула ногой так, что женщины отскочили.
Джерис никак не могла подняться. Обрывки шёлка в крови еле прикрывали её белое, покрытое ссадинами тело. Кафизель убрала волосы с лица Джерис, намотала их на руку и потянула Джерис вверх, чтоб та поднялась.
Храм вздумала наш портить? сказала она сквозь зубы. Сообщу главе города. Проклятая колдунья! Ещё раз появишься в Гаавунеповесим!
Джерис смотрела на Кафизель такими страшными глазами, что та отпустила волосы и отошла на шаг.
Ну, что ж, тогда спасибо, что не повесили. усмехнулась Джерис, вытирая кровь с губ.
Кафизель приблизилась и прошептала:
Тётке Разель спасибо говори. Помогла она мне когда-то. и тут же закричала: Пошла вон! И стыд этот прикрой! Мы тут люди приличные!
И бросила к ногам Джерис грязный лоскут ткани.
Идти было тяжело. Каждый шаг отдавался болью в голове и во всём теле. Не пройдя и десять лавок, Джерис опустилась в тени коридора напротив дома, украшенного живыми розами. Он благоухал, и переливались разноцветные стёкла его окон в лучах солнца. Под вывеской "Розовый сад" в дверях стояли юные лати и, перешёптываясь, показывали на Джерис пальцем.
Тогда двое торговцев рядом с Джерис переглянулись друг с другом.
Здесь занято! вдруг заорал Гвор, но тут же, не ожидая такого громкого своего крика, прикрыл рот рукой.
Щуплый пихнул его в бок, да так, что тот покачнулся. Джерис сидела, словно онемевшая, но от крика Гвора вскочила с места. Торговцы уставились на нее.
Не велено никого пускать. учтиво заметил коротышка. Идите, пока нам всем не попало.
Иди, иди, чего стоишь. помахал рукой Гвор.
Только после того, как Джерис стало невозможно разглядеть в толпе, он выдохнул и сказал:
И чего ты меня пихать начал?
Дурак совсем? рассердился сосед. Не слышал, чего там орали? Колдунья она!
Толстяк здорово испугался.
А если она это Того? Придёт домой и на меня наговорит чего-нибудь?
Коротышка сдвинул брови и многозначительно покачал головой в знак согласия.
Ну и глупый же ты, Гвор! вдруг рассмеялся он. Видел глаза её? Она ж заговоренная, витает в своих колдовских видениях. Не до тебя ей.
Ну ладно. с облегчением сказал Гвор и улыбнулся.
Стрелка часов ещё даже не успела опуститься до половины первого дня, как вся Баник обсуждала народный суд жестокой и опасной колдуньи, ломающей камни и готовой обрушить сами холмы на несчастный Гаавун, где в самом разгаре шла торговля ни в чём неповинных добропорядочных людей. Одни рьяно настаивали на том, что с колдуньей надо было разделаться окончательно, чтоб не бояться её тёмными ночами, и обвиняли Кафизель в мягкотелости, а другие утверждали, что, милосердно отпустив лати Фенгари, обитатели Баник обеспечили себе спокойное существование на Эгары вперед. Но, как бы значительны ни были разногласия обеих сторон, в одном латосы оказались полностью согласныничто не могло испортить сегодняшний праздник, когда можно, наевшись, напившись вволю и раздобрев, повеселиться, поплясать, почувствовать сплоченность людей и сплоченность мыслей.
Ожидание радостного события вытесняло из разума латосов все неприятные происшествия, которые так расстраивают и утомляют накануне Светлого торжества, и не дают предаться веселью. Может быть, они подумают об этом позже. Как-нибудь. Но не сегодня.
Таррель лежал на крыше, закрыв лицо руками. Грудь вздымалась тяжёлым не то от жары, не то от гнева, дыханием. Солнце жгло кожу. Крики, смех, балаганная дудка и песни заполняли всё вокруг. Таррель оторвал руки от лица и съехал по крыше. Схватился за ветку дерева, спрыгнул вниз и окунулся в прохладную тень сада. Здесь, на заднем дворе какого-то лавочника, что не пришёл сегодня торговать, тесно росли деревья и стоял огромный чан с водой. Таррель окунул в него голову и, едва не захлебнувшись, вынырнул.
Проклятье! прошипел он и ударил ладонью по воде, где стояло отражение его искажённого злобой лица.
На тропинке возле забора зашаркали торопливые шаги. Таррель выскочил в узкий переулок и наткнулся на тётку Кафизель. Лицо её было мрачным.
Я что тебе сказал? почти вскричал он, схватив Кафизель за локоть.
Кафизель молчала, уставившись себе под ноги.
Ты, кажется, забыла, кто тебе помог? Забыла?
Да не знала я, что они на неё накинутся! шёпотом воскликнула Кафизель.
Я что, сказал, чтоб её здесь избили?
Да не знала я, что так выйдет! Попробуй их угомонить! Жива твоя Фенгарии ладно! И на том спасибо скажи.
Кафизель выдернула руку.
Это ты спасибо говори, Кафизель. сказал Таррель и надел капюшон. До конца жизни своей говори. Помни, кто тебя от мужа избавил. Знала бы, под чьими руками он умерсейчас бы нам всем в ноги кланялась.
Разель я и так поклонилась. Больше никому не буду.
Таррель развернулся и уже собирался уйти, как Кафизель шёпотом закричала:
А вторая часть?
Подавись! сказал Таррель и бросил на землю большой круглый ардум.
"Щедрый угол" любимое местечко и заядлых гуляк, и тех, кто не прочь спокойно посидеть за кружечкой хорошего хмельного, слушая басни стариков и новости молодых. Большой, двух ярусов деревянный зал с частыми колоннами из стволов дуба был гостеприимен ко всем. Маленькие окна под потолком пропускали совсем мало света, и потому сюда, помимо всех прочих, любил и такой народ заходить, который либо припрятаться хочет, либо незамеченным остаться, или же разговоры провести тихие, чтоб ни одно ухо не услышало.
Суетлив был хозяин харчевни латос Таака: всегда сновал по залу туда-сюда с четвёркой юрких помощников, вежливо интересуясь у гостей, не надобно ли им чего, не наполнить ли кружки доверху, не снять ли с углей новую порцию сочных угощений. В этот день работы ему выпало столько, что и захлебнуться, пожалуй, можно. Повсюду мелькали и неизвестные, и до тошноты знакомые лица с пьяными глазами и развязанными донельзя языками.
Запах пива и специй стоял в Щедром угле. Входная дверь стучала постояннокто-то заходил внутрь, вдыхая ароматы и благостно улыбаясь, кто-то выходил, кого-то выносили. Затерявшийся в этой толпе старик Пивси еле выбрался после того, как два приземистых латоса зажали его между собой, даже не заметив.
Ох, кости мои, косточкиприговаривал он после каждого столкновения с проходящими мимо людьми. Добравшись до хозяйского местечка, он уселся на высокий стул рядом и стал ждать, озираясь по сторонам и потирая ушибленные бока. Вскоре подошел и Таака.
А, Пивси! Ну здравствуй. сказал он. А мы всё спорили, к какому времени тебя ждать.
Да мне, собственно, и приходить-то не очень хотелось. кивнул Пивси головой в сторону зала.
Мне тоже! сказал Таака. Так ты, видно, ждёшь кого-то? многозначительно спросил он. Пивси промолчал, отвернув голову в сторону.
Да ладно тебе нос воротить, старик! расхохотался Таака. Уже каждый пёс знает, что паренёк твой в город вернулся. Вот и решили по кружечке ледяного пропустить, чего тут гадать?
Прав ты, Таака, прав. торопливо пробормотал старик. Да только не нужно здесь об этом никому говорить, добро? Не хочу я шумихи.
Ишь чего захотел, дед. Это тебе что, дом родной? Посмотри, сколько народу. Ина тебе! Чудолов. Ему сегодня вообще бы сюда не заявляться, пропадёт до вечера. Да куда там, до вечера, до ночи не выйдет!
Пивси вздохнул, и, кряхтя, достал из кармана блестящий ардум.
Сосунком ещё тебя знаю, Таака. Не стыдно тебе?
Таака положил пол унора внутрь стола и сказал:
Как придётотведу вас наверх, видишь, свободно там? сказал он, показывая на верхний ярус харчевни. Одни будете.
Благодарствую. буркнул Пивси.
Таака скрылся среди дубовых колонн. Пивси нетерпеливо стучал пальцами по столу, не отрывая взгляда от двери. Так он просидел неподвижно добрую половину часа, и уже почти собрался выйти на воздух, как откуда ни возьмись на стул рядом с ним опустился человек в плаще и устало поставил в ноги деревянный короб. Натянутый до носа капюшон до поры до времени скрывал Тарреля, но узнать его могли в любой момент, и тогда расспросов захмелевших латосов не избежатьи где был, и чего видал, и где зверюшек достал диковинных поинтересуются, да непременно ещё и случаи забавные из странствий рассказать потребуют. Не отделаешься. А особо пьяные и поколотить могут, дескать колдун, а не торгаш.
По утомлённому вздоху Тарреля стало понятно, что будет важный разговор, иначе бы ни ногой он в Щедрый угол не ступил и с Баник бы ушёл ещё давно.
Сквозь шум харчевни послышалось едва ли не единственное здесь ворчание. Оно приближалось.
Толстяк Гвор распихивал столы и стулья вместе с их очень возмущёнными таким вмешательством седоками. Таким единственно возможным для него способом он расчищал путь и себе, и снующему за ним товарищу, который казался совсем крохотным рядом со своим толстобрюхим приятелем. Не обращая внимания на сидящих Пивси и Тарреля, Гвор пропихнулся к хозяйской стойке и облокотился на неё, задев, как ему показалось, легонько, человека в плаще. Капюшон слетел с головы Тарреля, и он, злобно сверкнув глазами на Гвора, снова надел его. Толстяк заметил этот взгляд и, не то испуганно, не то удивленно крякнул, отодвинувшись на локтях.
Вот так встреча! пробормотал он и тут же напустил на себя предельную важность. Вернулся ты, стало быть, в наш край. Признаться, пришло ко мне тогда предельное удивление.
Гвор старательно подбирал высокие слова. Коротышка юркнул между ними.
Здравствуй, Фепель. протянул Таррель руку коротышке, который схватился за неё обеими ладонями и тряс, что есть силы.
Видал я, старина Чудолов, чем торговать ты сегодня вздумал. сказал Фепель, улыбаясь во весь рот. Вот же они ловкие, юркие! Я таких зверей ни разу не видел! Эх и пройдоха ты! И как только штуковины такие находишь, поделись секретом, от души?
Ищу да нахожу. ответил Таррель.
Гвор раздражённо хмыкнул.
Ну, видать, сегодня небеса нам велят пропустить с таким человеком по кружечке. потирая руки, сказал Фепель. Он сновал туда-сюда вокруг Тарреля и нервно оглядывался, ища прищуренными глазками хозяина.
Это вы как-нибудь без меня. сказал Таррель.
Э! обиженно протянул коротышка. Это как это? С добрыми друзьями не выпьешь?
Таррель молча смотрел на него.
Ну, как так? Давай-ка, вместе с нами повеселись. Не признаю я тех, кто после трудного дня сидит дома трезвый и в потолок глядит.
Таррель подпёр щёку рукой.
За смелость, смышлёность да хитрость твою, Арнэ! предпринял Фепель последнюю попытку. Как не выпить? Не дело это!
Потому-то я смышлён и хитер, Фепель, что не даю хмелю голову мою туманить. ответил Таррель.
Нет, ну что за человек такой, ты посмотри? радостно указал Фепель на Тарреля, толкая Гвора в бок. Ни изъяна. Где же они у тебя?
Мелкое, покрытое морщинами лицо Фепеля с сияющим лысым лбом и всё такой же широкой улыбкой заглянуло в капюшон. Таррель отшатнулся.
Ну, не дури мне здесь! Совсем рехнулся ты, я смотрю? сказал он.
А куда деваться? развёл руками Фепель. Лица-то не показываешь. Поглядеть на тебя хочу.
Ничего, перетерпится.
Эх, серебром-то тебя небеса балуют, а вот добротой, видать, обделили. обиделся Фепель.
Небось, ардумов и не сосчитать, сколько получил сегодня. тут же заметил Гвор, не глядя на Тарреля. Тот усмехнулся в тени капюшона.
Да вот, пока шёл, потерял где-то возле харчевни целый унор. Ума не приложу, где же он выпал. Видимо, возле скамей.
Идти нам пора, Фепель. вдруг сказал толстяк. Нечего здесь торчать. Тааки нет, пиво небось закончилось. Да и народу много. Другое место найдём.
Коротышка искренне огорчился, и его ёрзающие руки тут же опустились.
Только же пришли, Гвор. Ну ладно. Пойдём. Счастливо, Таррель!
Арнэ помахал вслед уходящему Фепелю.
Шагай, шагай
Пивси всё это время тихо сидел рядом, скользя взглядом по залу. Откуда-то появился Таака и, хлопнув Арнэ по плечу, кивком указал идти за ним. Втроём они поднялись по лестнице на верхний ярус. Каждый стол со скамьями был отделен от следующего толстыми стенами из дубовых стволов.