Зерель в Адастре, сказал я. Выясни у Дарсиса, где именно. Но сделай это будто бы из простого девчачьего любопытства.
Тебя не пустят к ней. А охрану Центра усилили после вылазки унголов. Даже паук-«помет» не спрячется.
Тогда мы проберемся в город, когда все красные панцири соберутся в одном месте. Вместе с гешвистерами.
О чем ты? О, нет! Не смей такое предлагать!
Тебе больно
Заткнись! Я не оставлю Дарсиса одного с твоей отмороженной инопланетянкой. Клянусь эво, бабушкой. Ясно?
но
Не оставлю, не оставлю, не оставлю! Не смей это говорить, иначе я сверну тебе шею!
Динь-Динь может быть сейчас намного больней.
Голова Маны поникла.
Ты все же сказал.
Я оторвался от стены. Отлепил от серых обоев белую, словно мел, восстановленную задницу.
Прогуляем унылые танцы.
Прогульщик, огрызнулась Мана.
А ты?
И я, Мана чуть не ревела.
Я возликовал.
Есть чем прикрыться?
Мана распахнула шкаф, из-за его двери в меня полетел зеленый плащ с пятнами засохшей крови на подкладке. Моей засохшей крови. На грубом сукне темнела кривая «О».
На моих плечах ткань повисла двумя мешками, тяжелые полы мели пол, потертый воротник болтался как гавайские бусы, а так, в целом, плащ был как раз. Как раз, чтобы холодной ночью закутаться в него с головой.
Мороженое в бидоне наполовину растаяло. Мана смотрела на него как орангутанг на банан. Я решил, что жизнь дороже возмездия, тихо сказал «чао» и поплелсячав, чавдомой.
На пороге пустой комнаты Юли меня встретила растерянным взглядом рыбка. Рядом с золотистым хвостом в аквариуме плавали фаршированные омары, хот-доги, треугольники пиццы.
Похоже, Юля начала взрослеть. Впервые моя хозяйка покормила рыбку.
Я почавкал в ванную за резиновыми перчатками.
Глава 11
Я ослабил на шее бабочку-удавку и поспешил за Маной, воздушный фатин ее темно-серого платья колыхался перед глазами. Я поспешил, в то же время держась подальше. Завитые кудри валькирии лучились снопом черных-красных векторов, словно аурой демона. Быстрые всполохи цвета разгорающихся углей пару раз уже ошпарили меня. Чайной ложкой гнева. Черпаком боли. Как будто мне своей мало.
Тропинка вела к дальним западным воротам. Салатовые холмы пылали фиолетовыми свечами-векторами страсти. То тут, то там парочки-гешвистеры, что улизнули с танцев, извивались на траве у кустов тягуры или под сенью раскидистых багряников. Таяли в объятиях полураздетые голубые тела. Прижимаясь к ним, румянились и потели белые, или желтоватые, или бронзово-смуглые, или черные как деготь. В дымном сером свете розовые, лиловые языки мелькали, чтобы прополоскаться в чужом рту. Паутины слюны склеили губы, пухлые от нехватки воздуха. Глаза закрыты. А у кого не закрыты, у тех увлажнились и сверкали, как жемчужины росы.
Поймав взгляд таких вот влажных глаз, я автоматически расстегнул пуговицу на воротнике белой сорочки. Мана шлепнула меня по руке.
Извращенец.
Это все губка в голове.
Губа твоя треснутая, а не губка.
Бразильянка ускорилась. Черные босоножки быстро замелькали, бешеный цокот каблуков отдался эхом над холмами и в моих ушах, растревожил нервы. Стало не до чьих-то блестящих глаз.
За час до полуночи мы с Маной тоже сбежали с танцев, до тошноты насмотревшись на Юлю с Дарсисом. Единственная пара из ананси и ананси не танцевала, молча сидела за столикомсловно чета прекрасных полубогов-брюнетов. Прелести Юли плотно стягивало шелковое платье, у горла светло-голубое, как ее кожа, дальше постепенно темнеющее до глубинного индиго на подоле, убийственный наряд, смертоносный бич для глаз девственников, ради которого не одну бессонную ночь яя! рыскал по бесконечным полкам гардеробной в луна-парке, а моя хозяйка смотрела только на этого стройного, мужественного, изящного перекрахмаленного говнюка с деревянным лицом. Прибил бы гадауррр!
Я выдернул черный вектор Маны из пасти жадной губки и отбросил подальше с тропы.
Мы наконец прошли «лежбище тюленей». Холмы вокруг опустели. Я махнул в их сторону. Мана сняла босоножки и пошла вглубь травяного озера. Я остался в черных лакированных туфлях, хоть они и натирали ступни. Только скинул на асфальт дурацкую бабочку и поднял лацканы смокинга, чтобы воротник рубашки не сверкал сзади как мишень.
Сначала мы пробирались вдоль тропы, затем держась дороги для карс. Сейчас где-то полночь, а воздух над травой бледный и туманно прозрачный. Как в хмурый осенний полдень в родном Подмосковье.
Как вчера ночью, когда такой же томительный свет стелился по разбросанной постели Юли. Переливался в разбитом стекле и лиловых каплях на полу.
В эту страшную ночь меня разбудили черно-красные вспышки в глазах. Торжество боли. Я сразу бросился в комнату Юли. Ламинат захрустел под ногами, осколки аквариума сверкнули под моими босыми ступнями. Пятки окрасились в красное. Возле плинтуса тяжело хлопала ртом рыбка.
За перевернутой кроватью ползала Юля, одеяло так скупо прикрывало ее спину и ноги, что в другое время я бы пофилософствовал: Справедливость, ты есть?
Юля стучала зубами и дергала пряди сырых от пота волос. Лиловая кровь темнела на осколках рядом с ее пальцами.
Я не чувствовал стекло в пятках. Мое тело снова стало неважным. Но и губке я не позволил впитать в себя все черно-красные пули. Уже послезавтра нас могут разлучить. Юля должна научиться справляться с истериками сама. Я должен увидеть, что она справится сама. Иначе как же я справлюсь потом со своими истериками?
Хватит тяги, рычала Юля. Меня разрывает! Прекратите!
Я не мог смотреть и не мог отвернуться. Вот он, ад. Рыбка безумно забилась об пол головой и хвостом. Она хотела жить.
Рука Юли поползла в сторону осколка в ее лиловом соке. Голубые пальцы обхватили острые края.
Хорошо, сделаю. Только выпустите Стаса из карцера.
У меня перехватило дыхание. Ноги застыли на остром стекле. Кто-нибудь, вколите мне сыворотку против столбняка!
Секунду Юля разглядывала сквозь стекло линии на ладони.
Я готова.
Мокрый хвост рыбки шлепал по полу все медленней и медленней. Рыбка не сдавалась. Она все еще хотела жить.
Жму рычаг.
Острый осколок и горло Юли потянулись навстречу друг другу. Она хотела умереть.
Я выбил осколок из ее пальцев и сжал в ладонях голубой лоб. Автоматная очередь боли, такой мощной еще не испытывал, всосалась в губку, раздула ее почти на все пространство в моем черепе. Мозги раскатало в лепешку. Я упал без сил рядом с Юлей.
Внутри меня черно-красные пули расплавились и смешались с кровью. Чудовищное желание Юли стало моим. Вены и артерии под кожей накалились как металл на солнце. Как же захотелось их вскрыть! Как же захотелось исчезнуть навсегда! Очиститься через агонию!
Сама собой моя рука потянулась к треугольному осколку на полу. Юля резко сдавила мое запястье.
Почему? спросила она, не отпуская.
Рыбку жалко, прошептал я.
Юля встала, отбросила стекла подальше. Я не заметил, как она ушла из комнаты. Я не шевелился, тупо сидел, слушая шум воды из ванной и бросая грустные взгляды на такие далекие желанные осколки. Поднял глаза. Юля совала мне под нос стакан с водой. Из него на мир глядела счастливыми вылупленными глазами рыбка. Живая рыбка. Двигала плавниками. Вот он, рай.
По дороге пронеслась бурая карса; они все тут бурые. Я и Мана распластались за ползущим по земле стволом тяждерева и не двигались, пока не затих свист скользящих на повороте покрышек.
Только двинулись дальше, как кто-то крикнул сзади:
Стоять. Вы двое.
Веснушка-Никсия неуклюже ковыляла, спотыкаясь. Высокие каблуки застревали в земле, скользили по камушкам. Узкое желтое платье сдавливало бедра, рыжая махала руками, чтобы не уткнуться в траву курносым носиком. Клоун на ходулях шагает увереннее.
Отвечайте честно, сказала Никсия. Вы что, сбегаете из Центра?
Мы с Маной молчали.
Жизнь еще не кончена, ребята! говорила датчанка. Не нужно спускаться к реке и топиться!
Топиться? переспросил я. Почему?
Из-за неразделенной любви, конечно, рыжая мечтательно погладила голые плечи в веснушках. Я прокралась за вами, представляла, как вы будете утешать друг друга в объятиях возле тягуры, вытирать слезы поцелуями, и так обретете новую радость. Хотела увидеть союз отвергнутых сердец. А все оказалось намного хуже, она тыкнула в мою грудь пальцем. Выдвое суицидников.
Мана взбесилась.
Карамба, что за бред! Катись отсюда, пока я тебе голову между твоих косолапых коряг не просунула.
Датчанка отшатнулась.
И покачусь, Никсия ехидно улыбнулась. И расскажу о вас Гарнизону.
Постой, сказал я. Где Велора?
Улыбка потухла на красных губах Никсии.
Простудилась и спит дома.
Значит, никто не удивится, если Никсия тоже исчезнет с танцев. Теперь Мана оскалилась, как волчица.
Тогда ты идешь с нами.
Ни за что! вскричала Никсия. Мне это не нужно. Велора меня обожает.
У тебя нет выбора, сказал я. Твоему болтливому языку нельзя доверять.
Никсия вдруг заревела. Серые векторы страха поползли из рыжих кудрей.
Я не буду тоже топиться. Вы не заставите.
Мана с хрустом размяла пальцы.
Все же сделаю массаж этой наглой выскочке.
Я предостерегающе поднял ладонь: хватит пугать ее.
Мы идем в гости к Зерель, сказал я. Очень по ней скучаем. Пошли с нами, Веснушка?
Никсия мигом перестала плакать. Просто супермолниеносная смена настроения.
К Зерель? Хочу! Пойдемте.
Мана все еще скалилась. Обтянутое серебряным шелком мускулистое тело нависло над щуплой Никсией. Ей-богу, серая волчица и цыпленок. Картина маслом.
Тогда снимай туфли и не смей тормозить, Мана осмотрела датчанку. Платье слишком узкое, чтобы быстро идти. Ничего, сейчас поправим.
Мана резко бросилась вперед. Датчанка вскрикнула: «Мамочки!». Смуглые руки смяли и порвали желтый бархат между бедер Никсии до самого низу, разделив перед юбки на две половины. Линия разрыва чуть не дотянулась до трусиков.
Никсия снова заплакала. Мана топнула босой ногой.
Туфли, живо! Иначе брошу здесь, связав твоим нижним бельем, Мана прикрыла веки и щелкнула языком о нёбо, меня аж дрожь продрала. Вывернутым наизнанку.
Через тридцать секунд уже подбирались к западным воротам. Босая Никсия утирала с глаз слезы и текущую тушь, но послушно брела, трясясь от одного взгляда Маны. В разрыве платья нет-нет да сверкали розовые кружева трусиков.
Нужная нам сопка прилегала к бетонной стене в километре от главных ворот. Здесь в дупле высокого торчатника таились мои залежи веревок, скрученных из простыней и полотенец. В детстве я сбегал из Центра навсегда, сбегал сотню раз точно. И всегда возвращался меньше чем через сутки. С букетиком диких роз для Юли.
Иногда меня сажали в карцеря считал, потому что наследил или кому-то на глаза попался. Теперь подозреваю, все чихать хотели на мои побеги. Просто временами Юля плохо справлялась с разрывной тягой на работе.
Раздобыв из тайника веревки, мы прокрались к зарослям у стены. К узкой мертвой зоне видеокамер.
Красный панцирь сверкал на фоне серого бетона.
Я сказал, что раньше никто здесь не пасся. Пожав плечами, Мана лишь сказала: Унголы.
Мы пошарили туда-сюда вдоль стены. Красные панцири охраняли стену через каждые полкилометра.
Плотно стоят, сказала Мана. Попробуем в другой раз.
Я прикусил губу, глядя на алый цельноаксамитовый шлем солдата между ветвей.
В другой раз может быть поздно.
Психанешьи попадешь только в карцер, возмутилась Никсия. Ты что не слышал Мануэлу?
Рыжая посмотрела на Ману снизу-вверх, будто ища похвалы. Я обомлел. У датчанки, похоже, развился Стокгольмский синдром.
Мана молча крутанула головой в ее сторону. Поджилки Никсии сразу затряслись. Линия разрыва на платье разъехалась вверх, показался завернувшийся край трусиков. Лепесток плетеного розового цветка. Из испуганных глаз посыпались серо-розовые векторы. На лицестыд и ужас.
Не смотри, вспыхнула Веснушка, закрывая руками рваное платье. Между тонкими пальцами сверкала белая как мел кожа. И пара медных веснушек. Темнела родинка.
Воздух наполнили векторы цвета розоватого пепла. Я придержал губку. Сжал пальцы вокруг охапки серебристых стержней. Их концы тянулись к моей голове, качаясь, словно головы голодных слепых удавов.
Алый шлем сверкал в просвете между листьями.
Ну, рискнем.
Я бросил стержни в просвет. В голову солдата. Выстрелил блеском фольги, серебра и кораллов.
Векторы воткнулись в небольшой красный гребень на шлеме и мигом всосались в доспех. Солдат вскрикнул и осел на колени.
Дрожащие красные пальцы дернули аксамитовую застежку под забралом. Шлем с лязгом отлетел в стену, следом бахнул по бетону горловой доспех. Солдат погладил мокрые черные волосы, ошалело глядя желтыми глазами на верхушки деревьев.
Ну, рискнем, вдруг рыкнула Мана и рванулась в просвет. Бразильянка подскочила к солдату со спины и лупанула ребрами ладоней по мускулистой синей шее с обеих сторон. Солдат выключился мгновенно.
Красная гора с мокрой черной шевелюрой рухнула в траву.
Путь на волю открылся.
Глава 12
Ширма густого леса спрятала нас от фар проносящихся по трассе карс. Мы мчались вдоль обочины, задыхаясь и брызгая слюной, как бешеные псы. Зеленые кроны колыхались над головами. Справа меж толстых стволов с корявыми сучьями темнел асфальт дороги, иногда блестели зеркала и облицовка капотов.
Далеко позади, за бетонным забором, лежал связанный моими простынями солдат. Пока он не очнулся, пока красные панцири не хватились его, нам нужно сбегать к Зерель и вернуться. Иначесвидание со стариной карцером.
Конечно, с первым же шагом Никсия отстала. Мана толкала ее перед собой, рыча и ругаясь. У меня самого временами кололо в боку, точно аксамитовыми шипами Дарсиса. Неудивительно, что перепуганная датчанка скоро выдохлась. Несколько сот метров мы шли быстрым шагом. Переплетенные ветви качались над головами. Хрустели сучья, когда я отпинывал их с пути босоногих Маны и Никсии, идущих следом. Вдали безмятежно пели птицы.
Мана поравнялась со мной.
Не знала, что ты можешь повалить здорового солдата на колени, не касаясь и пальцем.
Не знал, что ты можешь кого-то ударить ребром ладони по шее.
Это простой прием.
Я не о приеме.
Мана пожала плечами.
Раз я хочу стать щитом Дарсиса, нельзя думать о чьем-то ушибленном чайнике.
Значит, мне точно не грозит быть щитом Дарсиса. Я думаю даже о занозе, покалывающей мизинец в твоей левой ноге.
Мана наклонилась и выдернула между пальцами ноги щепку тоньше волоска. Почти черные глаза округлились.
Ты такую мелочь ощущ
Вдруг Никсия споткнулась об спрятанный под листьями валежник и чуть не рухнула в кусты. Мана схватила датчанку за плечо, удержав на ногах.
Веснушка вся сжалась, ожидая рыка-упрека или хлесткой оплеухи. Но Мана, быстро глянув на меня, только бросила:
Осторожнее.
В ответ благодарный и восхищенный взгляд Никсии.
Спасибо! Ты такая быстрая, Мануэла!
Подлесок поредел, ушел в сторону. Высокие бетонные коробки Адастры пронзили освещенное Светом небо. Гладкие тротуары заскользили под моими разбитыми об твердые корни туфлями. Мы двинулись по пустым чистым улицам, быстро перебегая открытые пространства между указательными столбами и темными подворотнями. В ушах звенело от давящей тишины.
Адастра, столица Анансии, разрослась ненамного больше какого-нибудь Климовска в Подмосковье. Пара десятков высоток с расстеленной у их подножий змеей-магистральювесь город. Для страны с четырьмястами тысячами жителейвсем народом анансицелый мегаполис.
Мана повела нас вглубь улиц.
Дарсис сказалпятый дом от Центра.
В подъезде пятого бетонного муравейника на стене висел дисплей со списком жителей. Имя Зерель мигало на двадцать пятом этаже. Как удобно!
Скоростной лифт за секунду вознес нас ближе к облакам и разгадке ребуса Динь-Динь. Шеренга одинаковых белых дверей выстроилась перед нами. Мана постучала в десятую.
Дверь распахнулась, из темноты квартиры выглянуло растрепанное синее нечто. Никаких эмоций в пустых усталых глазах, никаких векторов и цветов вокруг грязных жирных волос. Только прозрачная безысходность на изможденном лице. Завоняло бомжами, которые не моются месяцами и спят в обнимку с дворовыми собаками, которые никогда не моются.
Ах, Боже! прохрипела Никсия. Зерелька, милая, что с тобой? Ты болеешь? Как давно ты ела? ее вздернутый носик наморщился. Как давно ты мылась?
С трудом в измученном, иссушенном скелете узнавалась та прекрасная девушка, которую Динь-Динь окутывал бурным потоком любви. Будто злая ведьма навела порчу.