Виталий ЛевченкоВоительница Морены
Глава перваяПо воле небес
Торжественно и светло в карельском лесу, когда ослепительный снег плотно укутывает деревья и землю. Лес преображается: от летних таинственных теней не остается и следа. Природа, устав за лето манить человека сумрачной магией, зимой становится проще и веселей.
Зверей и птиц в снег увидишь редко, если ты не охотник, а если заметишь когоне пугай.
Вот белка-летяга махнула с сосны на соснутолько ее и видели. Не спится ночному зверьку, пополняет летние запасы съестного. Однако тяжело с прокормом в холода.
Возле куста боярышника тянутся по снегу чьи-то следы: похоже, заячьи; а рядом еще один след: определенно волчий. Не уйти косому от грозной погони. Впрочем, может и повезти. Удачаштука капризная, никогда не знаешь, кому выпадет. Вот белке-летяге повезло: скакнула по ветке к стволуи увидела дупло, замерла, уставившись туда подслеповатыми черными глазищами. Прыгнула ближеи там, в дупле, кусок сухого гриба разглядела.
Но что-то хрустнуло у землии белка сиганула в укрытие. Уютно, и мхом сухим устелено. Пустует жилище. Здесь бы и переждать опасность. Белказверек осторожный, высунула мордочку и вниз смотрит, пытается разглядеть, кто же беспокоит тишину зимнего леса: чувствуется, там человек.
Вязнущий в снегу человек точно знална удачу ему рассчитывать не придется. Движения его были усталые и неторопливые, ноги из снега он вытягивал медленно, словно нехотя.
Вот он остановился и плотнее запахнул шинель с оборванными пуговицами и вырванными под корень петлицами. Поднял голову и поглядел на заснеженные верхушки сосен, похожие на причудливые облака, застывшие в глубокой синеве. Полной грудью набрав пахнущий морозной хвоей воздух, он вздохнул.
Вперед, не останавливаться! врезался в тишину леса резкий окрик.
Тот, который приказал, был не один.
За человеком в порванной шинели на расстоянии шли двое: главныйполитрук, сжимал в руке маузер. Рядом, неуклюже переваливаясь в снегу, шел красноармеец, держа наперевес винтовку-трехлинейку.
Клюев, шагай живей! скомандовал политрук.
Если бы притаившаяся в дупле белка-летяга умела мыслить, картина внизу стала бы для нее понятной с первого взгляда: того, в порванной шинели, ведут расстреливать. Но белке, умей она даже думать, не было никакого дела до происходящего под соснами; ее беспокоило родное дупло и пара бельчат, ждущих, когда вернется мать. Поэтому она схватила кусок гриба в зубы и сиганула на соседнюю сосну, а там дальше и дальшеи вот уже нет ее.
Тот, кого назвали Клюевым, заметил, как на сосне мелькнул беличий хвост; комок снега с потревоженной ветки сорвался и у самой земли рассыпался, оставив в воздухе искристый след: красота какая! Вот так жил и не видел ничего вокруг. И лишь в периоды затишья между боями удавалось иногда на минуту отвести взгляд от привычных солдатских шинелей и гаубиц и посмотреть на то, ради чего воюешь; или сейчас, когда жить осталось всего ничего, больно смотреть на красоту земную и знать, что вот-вот все исчезнет. Так пусть все закончится поскорее, нечего из него жилы тянуть! Клюев повернулся к конвоирам, распрямил плечи и посмотрел им в глаза.
Ну, чего медлите? презрительно усмехнулся он.
Красноармеец испуганно покосился на своего начальника. Уничтожать враговэто дело привычное, а расстреливать нашего, пусть даже и предателятакого выполнять еще не доводилось.
Политрук махнул маузером.
Разговорчики, Клюев! Пошел вперед!
Троица зашагала вглубь леса.
Жить бы Клюеву и фашистов бить, но характер подвел. На войне приказы не обсуждают: ты, Клюевстарший лейтенант, приказалижизнь положи, но выполни! А рассуждать и думатьна это есть штабное начальство, ему виднее; даже если творится черт знает чтомолчи да на ус мотай.
Сын маслобойщика Иван Клюев, уроженец Саратовской губернии, записался в Красную армию добровольцем в одна тысяча девятьсот тридцатом году. С юношеских лет мечтал о военной форме, хотел родину от врагов защищать. Все ждал, когда призывной возраст подойдет. Как исполнился ему двадцать один годтак и мечта его сбылась. А могла и не сбыться, из-за раскулаченного отца: таких на службу не брали. Но ему повезло. Наивным и дерзким был он в то время. Хотел рубить врагов направо и налево, чтобы землю родную беречь от буржуазной гидры и другой вражеской нечисти, которая, по убеждению Ивана, все плотнее сжимала границы его отечества.
Вот станет он красноармейцем, думалось ему, и отправят его на Восток. Давеча поговаривали, там с китайцами на железной дороге неспокойно вышло. Правда, потом все как-то быстро поутихло; но черт их ведает, китайцев этих: сегодня успокоилисьзавтра снова на рожон полезут.
Однако отправили Ивана, с десятком таких же добровольцев, в другую сторонук Ленинграду, и стал он артиллеристом. А вместо китайцев на слуху теперь были финны.
Вопросов не возникает, когда ты знаешь, кто твой враг. Здесьродина, а вот тут рядомграница, за нейпотенциальный противник, хитрый и опасный, его поддерживает капиталистическая Европа. Еще поговаривали, что Германия опять крепнет, а это вам не финны лесные, а враг посерьезнее.
Но, слава богу, шли годы, а хрупкий мир все-таки держался. Правда, время от времени постреливали, через границу шныряли одиночки-шпионы, а то и маленькие вооруженные отряды. Того и глядинашкодят. После разгрома белофиннов неспокойные соседи так и не оставили мечту о Великой Финляндии. Иван думал так: оно все ничего, как говорится, на чужой каравай роток не разевай. Пусть бы они там у себя хоть в трижды Великой Финляндии жили как хотели. Только к нам не лезь. А сунешь ностут уж не обижайся: бить будем насмерть.
Размышлениями этими Иван Клюев ни с кем из боевых товарищей не делился. Не такая это тема, чтобы говорить вслух, даже однополчанам. А вот в потайную книжечку мысли и сомнения записывал. Бывало, в свободные минуты или поздно ночью черкнет пару строки под шинель книжку положит, а утромв карман или вещмешок. Вот как-то раз записал подмеченное: слишком уж много перебежчиков от нас уходит за финскую границу, слишком часто приходилось погранотрядам кричать им «Seis!», если по-русски не помогало; а если и по-фински не хотели понимать, то пуля всегда находила общий язык. Срываются с насиженного места недовольные советской властью.
С годами опыта стало большевроде как ума прибавилось. Не все теперь таким простым и однозначным представлялось Ивану, как в первые годы службы. Но в одно он верил твердо: нужно быть честным перед собой и перед врагом. Не всегда Клюеву казалось справедливым то, что происходило в его стране и чему он сам был свидетелем. Однако и в ладной семье у хорошего отца сын бывает порот. Тут уж без этого никак.
С мыслями такими дослужился Иван до лейтенанта. Шел тысяча девятьсот тридцать девятый год. Ходили слухи, что война с Германией неизбежна. Но немцы были пока далеко, а финнывот они, руку протяни. Совсем неспокойно стало на погранзаставах. Давно уже на Карельском перешейке и по всей границе севернее финны укрепляли оборону от советской страны, в срочном порядке проводили мобилизацию. Напряжение нарастало. В полках напевали неизвестно откуда появившуюся в начале осени песню:
«Мы приходим помочь вам расправиться,
расплатиться с лихвой за позор.
Принимай нас, Суомикрасавица,
в ожерелье прозрачных озёр!..».
Не хотелось Ивану в Финляндию, то бишь в Суоми, как называли свой край финны. Выпустить бы всех недовольных советской властью из страныи пусть чешут к едрене фене на все четыре стороны! Вот была бы у Ивана такая сила чудесная, чтобы все народы помирить да расселить, кто куда хочет. Мир да благодать настали бы тогда.
Клюев тряс головой, избавляясь от ребячьих мыслей: не намечтался он в детстве, что ли? Он не гимназистка сопливая, а лейтенант, боец Красной армии.
Незадолго до этого Ивана перевели в срочно сформированный артиллерийский полк в составе той же стрелковой дивизии. Он понимал: значит, отправимся-таки мы на помощь финским товарищам, рабочим и крестьянам. Так тому и быть! Только когда? Пусть бы до весны затишье продержалось. Хоть и развезет болота, но все же по теплу воевать сподручнее.
Двадцать шестое ноября Иван запомнил очень хорошо. И не только потому, что в этот день рухнули его представления о честности и порядочности. Да что уж там честностьмелочи какие! Случилась вещь посерьезнее. Иван усомнился в самом святом, что может быть для бойца Красной армии: в своих командирах, то есть в политическом руководстве советской страны.
Части их дивизии базировались на Карельском перешейке возле небольшой деревеньки Майнила, вплотную к границе. Хоть с провиантом дела обстояли неплохо, но тайком вечерами в деревеньку отправляли ходоков: за луком да картошкой. Изредка доставали молоко. На этом деле как-то чуть не вышел конфликт с ротой связи, уж больно ретивые оказались там субчики в плане поставок продуктов из деревни: за всю неделю артиллеристам достался лишь десяток картофелин. Деревенские все продали связистам.
Но эти невинные полковые передрягилишь способ немного разрядить обстановку. Все были на взводе. Пусть бы уже началось. Затянувшееся ожидание измотало окончательно. К Карельскому перешейку продолжали подтягиваться войска. Знали: если полыхнетто сначала возле Майнильской заставы.
Из штаба новых приказов не поступало, но в ночь на двадцать шестое ноября в полку никто не спал, к кострам группами подходили замерзшие бойцы, грелись минутудругую и возвращались к орудиям.
Иван сидел у огня и сворачивал из куска вражеской газеты «Vapaus» самокрутку. Присмолил от головешки. Глубоко затянулся, откинувшись на вещмешок. Сквозь тонкую пелену облаков проступали неясные звезды, над лесом тяжело нависла мутная луна. Ее вид нагонял дрему. Иван закрыл глаза. Трещали поленья в костре, вполголоса переговаривались товарищи, тихо лязгнул замок гаубицы ближнего расчета, где-то ухнула сова. Ивану на миг почудилось, что происходящее сейчас, каким бы грозным оно ни было, на самом деле не главное, а есть в жизни что-то такое, чего он никогда не видел, но всегда догадывался, что оно существует. Вот подняться бы, махнуть рукойи чтобы все стало по-другому: ни финнов на границе, с их Великой Суоми, ни немцев в Польше, ни наших войск здесь
Товарищ лейтенант, дозвольте вопрос? услышал он рядом. Открыл глаза, поднялся с вещмешка. Возле костра стоял Петро Галушка, сержант из третьего расчета.
Садись, Петро, кивнул Клюев, снова доставая кисет; похоже, покемарить ему не дадут. Петро присел рядом, сунул озябшие руки чуть ли не в пламя и широко поводил ими.
Что, Петро, на Украине теплее? пошутил Клюев.
Ни, товарищ лейтенант, широко улыбнулся тот, всяке буваэ. А начнешь по морозу дрова колотитак рубаху знимешь от поту.
Галушка убрал руки от костраи вовремя: иначе бы задымились рукава шинели.
О чем ты хотел спросить, Петро? Клюев закурил и отсыпал добрую щепоть табака из кисета Галушке.
Спасыби, товарищ лейтенант, сержант протянул руку, принимая курево. А спросить я хотив вот о чем: як, по вашему розуминню, долго еще нам чекати, ждать?
Сам понимаешь, Петро, как приказ получимтак и выступим. Финны вот-вот полезут. Чуешь, кто у них за спиной? тихо сказал Клюев.
Петро вздохнул, кивая.
Чую. Щоб Гитлеру этому лопнуть, як пузырю в поганий день.
Вот и соображай, что к чему, Иван запахнул шинель плотнее и подвинулся к костру.
Галушка, задумавшись, раскуривал цигарку.
Тильки чекати набридло, ух как надоело! снова вздохнул он.
А ты, пока будешь чекати, боевого духа не теряй. Его, Петро, нам ой сколько понадобится, Клюев хлопнул Галушку по плечу.
Сержант бодро козырнул.
Все зроблю, товарищ лейтенант. Дозвольте йти?
Дозволяю, улыбнулся Клюев.
Рано утром подул ледяной ветер и высыпал снег. Иван стоял на краю побелевшего поля. Вдалеке, на дороге, невооруженным глазом можно было разглядеть наши танки.
Спустившись возле деревеньки к речушке, у заставы Иван увидел погранотряд. Два бойца в белых плащ-накидках смотрели в бинокли на финскую сторону. Но там все было тихо, как и в предыдущие дни: финны словно вымерли. Отчего же так тревожно именно сегодня? Клюев вернулся во взвод.
Бойцы чистили орудия, проверяли обмундирование. Эти действия стали ритуалом, вроде утренней физзарядки. Иначе нельзя. Холод, если сидеть без движения, быстро деморализует, заползает под шинель и в сапоги. Перемерзнешь несколько днейи никакая война не ум не пойдет. Как бы ты ни подбадривал себя боевыми мыслями, но в голове крутится лишь одна картина: щей горячих миска, от которой идет такой дух, что скулы сводит.
Иван вспоминал небогатую отцовскую маслобойню в родном Саратове. Еще до революции, шестилетним мальчишкой, он как-то объелся сливочным маслом. Его долго тошнило, и он, скрючившись, катался по полу и стонал. Мать отпаивала его горячим чаем и совала в рот соленые огурцы. С тех пор Клюева при виде сливочного масла с души воротило. А вот щей огненных он бы с удовольствием сейчас навернул большую миску, или лучше две!
Иван тряхнул головой, устыдившись таких мелкобуржуазных мыслей. Сел на бревно за палаткой, достал из внутреннего кармана записную книжку и карандаш, сделал пометку: «Дата26 ноября, время14:00. На заставе тихо. На душе неспокойно». Положил книжечку в вещмешок.
Клюев заканчивал проверку последнего расчета, когда послышался глухой разрыв. Где-то недалеко, метров триста! Бойцы, как по команде, замерли и через секунду бросились к орудиям. Определить, откуда стреляют, было трудно. В полевых условиях установить источник звука несложно, а здесь сильно мешали деревья и ветер. Но вроде бы стреляли не у погранзаставы от финнов, а с противоположной стороны. Словно в подтверждение этому, с юго-востока снова послышался выстрел, а через несколько секунд рвануло еще ближеметрах в двухстах. Клюев матюгнулся и подбежал к орудийным расчетам.
Разворачивай! крикнул он.
Снова разорвался снаряд. Ивану показалось, что стреляют из миномета. Но какие, мать его в душу, финны на юго-востоке! Там же наши, наши! Или финская армия через границу обошла их полк с тыла? Бред!
Опять несколько взрывов. На этот раз ближе к пограничной полосе.
Вдоль расчетов бежал командир батареи.
Отставить! Отставить!
Клюев помчался к нему.
Товарищ командир батареи, докладываю: противник открыл огонь, предположительно из минометов! Но с юго-восточной стороны!
Капитан как-то странно, не по уставу, посмотрел на Ивана.
Товарищ командир взвода, лейтенант, успокойтесь сами и успокойте бойцов. Он заговорил тише, пристально глядя в глаза Клюеву:
С юго-востока по определению обстрела быть не могло, там находятся части нашей дивизии. Вы ошиблись, он сжал губы и нахмурился.
Всем оставаться на своих местах! Позиции не менять! Капитан побежал в сторону обстрела. По дороге туда же промчалась штабная машина.
Иван смотрел им вслед, а в голове крутилась единственная мысль: или он, Клюев, сошел с ума, или спятил командир батареи.
Синицын! скомандовал он.
К нему подскочил запыхавшийся наводчик из первого расчета. Несмотря на птичью фамилию, был он здоровенным детиной под два метра ростом.
Здесь, товарищ лейтенант! пробасил наводчик.
Клюев отошел от расчетов, Матвей Синицынза ним.
Матвей, ты же хороший слухач? тихо спросил Иван.
Тот закивал.
Так точно! Могу в лесу птицу по голосу обнаружить. А вот еще был случай
Скажи, с какого направления стреляли? прервал его Клюев.
Матвей, не задумываясь, ткнул пальцем.
Направление юго-восток, примерно полтора километра, с поправкой на ветер.
Отпустив наводчика, Клюев посмотрел в ту сторону. Значит, не сошел он с ума. Вот и бойцы говорят, что стреляли не с финской границы. Тогда что? Ошибка минометчиков? Но с чего бы нашей артиллерии открывать огонь черт знает с какого расстояния по финнам? Что-то здесь не сходится.
К вечеру появились новости: минометным огнем накрыло не только части их дивизии, но и пограничников. Есть убитые. Все это Клюев поздно ночью записал в книжечку.
В последующие дни полк был приведен в состояние боевой готовности. У Ивана из головы не выходил недавний артобстрел. Поползли нехорошие слухи, что стреляли не финны. Открыто об этом не говорилось, по понятным причинам, но тут и там украдкой все перешептывались. Боевого духа это не добавляло. Поначалу Ивану все это казалось чудовищной провокацией, устроенной каким-то неведомым врагом.