Эй, друг Ли у нас сегодня мудрец?
Друг Нио? Ли поднял голову. Ты что вытворяешь, тебе же попадет.
Не попадет. Нио весело засмеялся и поудобнее устроился на дереве. Никто, кроме тебя, не видит, что я тут делаю, а ты не выдашь, ты мой официальный друг.
Ли, несмотря на тревогу, а может быть, именно из-за нее тоже стал смеяться.
Нио был официальным сыном одной из прислужниц материслово «камеристка» в Нае было не в ходу. В семье Тайто рождались исключительно девочки, и после пятой дочери глава стражи Корито и его супруга Леми решили взять в дом мальчика-сироту, дабы приманить кровных сыновей. Сыновья не приманились, и Нио был признан их сыном и принят в род Тайто со всеми надлежащими церемониями и необходимыми бумагами. Вскоре его назначили другом Ли, который тогда был еще не Хранителем, а лишь наследником.
Дружба, впрочем, удалась не сразу: одной разницы в возрастеНио был на два с половиной года старшехватило бы, чтобы между мальчиками пролегла пропасть, а они к тому же отличались, как день от ночи.
Нио обожал шумные игры и беготнюЛи был тихим и мечтательным, несмотря даже на врожденное любопытство. Нио отличался крепким здоровьемЛи, напротив, часто хворал и дважды находился между жизнью и смертью, так что приходилось обращаться к лекарям, монахам и знахарям. Нио любил похохотатьЛи смеялся редко и только за компанию с товарищем, а лет до восьми мог и всплакнуть над печальной повестью или мертвой птичкой.
Даже внешне мальчики не походили друг на друга: Нио удался невысоким и коренастым, а Литонким в кости и в последние полгода сильно пошел в рост, обещая перегнать старшего товарища. У Нио было приятное, но грубовато очерченное округлое лицо, низкий лоб, выступающие скулы и полнокровный пунцовый рот с пухлыми губами. Ли отличался тонкостью черт и не совсем здоровой бледностью, а изящный овал лица придавал ему сходство с девочкой. Мальчики были схожи только мастью: оба кареглазые, с волнистыми каштановыми волосами, матово-смуглые, точно выточенные из одного куска дерева.
Когда их начали обучать, оба мальчика проявили недюжинные способности, но каждый в различных занятиях: из Нио получился неплохой стрелок и фехтовальщик, но рисовал он скверно, поэзию не жаловал, а музыкального слуха был лишен начисто. Ли же не преуспел в том, что требовало телесной силы, но зато выучился отлично чертить карты, музицировать и слагать стихи. Стратегия оказалась сильным местом Нио, а в искусстве врачеванияразумеется, теоретическомпреуспел Ли. Способности к математике обнаружили в себе оба, но старший мальчик был практичнее, и никто не удивился, когда Нио по достижении тринадцати лет стал статским порученцемили, как говорили на Востоке, слугой-учеником казначея.
Когда они расставались, Ли немного всплакнул, кажется, последний раз в жизни, а Нио только нахмурился и угрюмо распрощался с другом, нарочито соблюдая все необходимые церемонии.
За два года Ли редко вспоминал о Нио и теперь не знал хорошенько, как с ним разговаривать. Нио, впрочем, выручил его и заговорил сам.
Говорят, друг Ли, ты едешь в столицу? без обиняков спросил он.
Еду, друг Нио, ответил он. Точнее, меня везут.
Тогда счастливого пути. Смотри, друг Ли, не подерись там ни с кем, хохотнул Нио.
Ли улыбнулся и вздохнул.
Ты ведь знаешь, я не люблю драться, да и не умею. Это ты у нас
Я? Да я кроток, как дух мертворожденного младенца! Помнишь, как в детстве я никогда тебя не обижал?
Потому что я был сильнее. Ли заведомо солгал. Он знал, что Нио легко попадается на такие слова и сейчас покажет какой-то из своих детских трюков, а ему почему-то очень хотелось увидеть их перед отъездом.
Это ты-то сильнее? Смотри и учись. Нахмурившись для виду, Нио ловко спустился по стволу дерева, ухватился обеими руками за ветку и стал раскачиваться туда-сюда, как маятник. Ли посторонился и стал наблюдать за приятелем. Тот качнулся раз, другой, третийи вдруг бесславно упал прямо на щебень садовой дорожки.
Не такой уж ты и сильный, заметил Ли, отступая в сторону.
Это я просто недоспал, вот руки и пеньковые, хмуро ответил Нио, вставая и отряхивая свой халат. Я зачем пришел-то? Слушай меня, друг, слушай меня, судьба! торжественно заговорил он, опускаясь на колени, упираясь руками в землю и только не склоняя голову. Пусть будет гладка твоя дорога, пусть легким покажется путь, пусть отрадным будет возвращение, пусть минуют все беды.
Беды! Беды! Беды! закричала сорока из листвы.
Ли вздрогнул и посмотрел вверх. Нио вскочил и снова засмеялся:
Какой же ты суеверный, друг Ли. Ну, доброй тебе дороги, а я побегу, иначе господин казначей надерет мне уши. Хотя Нио остановился и призадумался, я ему и раньше не спускал, а теперь тем более.
Ли посмотрел ему вслед и тихонько пошел к дому.
* * *
В алом платье, расшитом серебром, в легкой накидке, подбитой пухом, госпожа Юмири казалась почти неузнаваема. Кроме того, Ли никогда не видел, чтобы мать причудливо укладывала волосы: она всегда носила хвостпростую прическу мужчин и вдов. Но сегодня ее голову венчала целая башенка из кудрейисключительно своих собственных. Даже ради столичных обычаев ни одна женщина Востока не стала бы прибегать к поддельной красоте, разве что убрала бы волосы искусственными цветами.
Неподалеку от матери расхаживала туда-сюда, перебирая вещи, ее сестра, тетушка Кими. В непривычном корсете она ходила медленно, дышала с трудом, к тому же черное платье с лиловой оторочкойв цветах семьи Каритоказалось для нее слишком темным и делало ее похожей на мрачную тень. Однако она сохраняла присутствие духа, весело улыбалась и, кажется, не далее как минуту назад что-то очень живо обсуждала со старшей сестрой. У нее на голове тоже красовалась сложная башенка, только несколько локонов были выпущены и темными змейками касались плеч. Раньше такие прически были модны у молодых женщин всего Фиалама, но с окончанием прошлого кватриона остались лишь среди большинства ценивших традиции донгминок. О том Ли слушал от матери и тети как-то раз, но отчего-то хорошо запомнил. Особенно то, что они порицали манеру донгминских девушек забывать старое и ходить с распущенными волосами.
Что с тобой, сынок? спросила мать, и Ли наконец получил возможность говорить.
В кругу семьи Найто отношения слишком теплы и доверительны, чтобы соблюдать строгий этикет и повторять без устали титулыи Ли был очень рад тому.
Я хотел спросить, матушка, нельзя ли мне достать мою тетрадку? Мне пришла в голову хорошая мысль.
Сынок, все вещи уже в сундуках, мягко, но непреклонно заметила мать. У нас нет времени искать твою тетрадку, а потом заново укладываться. Не спорю, твое желание вполне достойное и не похоже на детскую прихоть, но лучше прибереги его до более подходящего случая.
А если я забуду эту мысль? робко спросил Ли.
Не забудешь, если она хороша. А если все-таки забудешь, значит, ее и не стоило запоминать, утешила госпожа Юмири.
Ли понурился было, но вспомнил, о чем на самом деле хотел спросить.
Матушка, как ты думаешь, мы ведь вернемся?
Вернемся, сынок. Госпожа Юмири с некоторым трудом склонилась над сыном и погладила его по голове. Отчего ты думаешь, будто мы не вернемся?
Просто Ли очень не хотелось рассказывать про сороку, тем более при тетушке Кими, которая стала бы смеяться. Просто у меня не очень хорошее предчувствие.
Мы остановимся в храме Святого Лири и помолимся в дорогу, утешила его матушка. Ты согласна с моим планом, сестрица?
Конечно, сестра, ответила тетушка Кими и сдержанно поклонилась, так что у нее на голове заколыхались кудряшки. Хотя я заблаговременно обо всем позаботилась: поручила служанкам возжечь возле каждого бога четыре благовонные палочки, каждую вещь, которую мы берем с собой, пронесла под воротцами и пропела песнь смиренной мольбы.
Ох, Кими, и охота тебе стаптывать ноги ради старых поверий, покачала головой матушка. Ли заметил, что она назвала тетушку Кими не по родству, как на Востоке положено обращаться к близким, не по родству и имени, как принято между родичами в официальной обстановке, а только по имени, словно чужую.
А вот и охота! выпалила Кими и покраснела. Я же знаю, что это помогает! И нянюшка так говорит!
Пусть говорит, ответила госпожа Юмири, вставая, мне не хочется ее слушать. Ты утомила себя перед дорогой, разве это может принести счастье?
Мы же все равно поедем в экипаже, ответила Кими.
Поначалу да, но потом мы переправимся через реку на лодках, а на том берегу пересядем на лошадей.
Матушка? Мы будем плыть на лодках? в восторге прошептал Ли.
Именно так. Но постарайся выражать свои чувства не так явно. Ты не просто дитя, ты Хранитель. Пойдемте же к экипажам, нам пора в путь. Сынок, ты разве хочешь остаться тут?
Если бы я и хотел, ответил Ли, чуть склоняя голову, мне это не позволено.
Тогда поспешим. И госпожа Юмири величественно встала с места.
Поспешать в непривычной одежде оказалось нелегко, но, по счастью, идти было недолго.
Матушка, вдруг вспомнил Ли, когда они уже вышли из комнаты. А я ведь недавно сочинил стихотворение.
Ну-ка, ну-ка, послушаем. Кими подскочила на месте.
Сестрица, не торопись, укорила матушка. Что за стихотворение, сынок? Ты помнишь его наизусть?
Да, матушка, кивнул он. Прочесть ли мне его?
Читай, конечно, читай.
Ли перевел дыхание и медленно начал:
Украдкой стирая слезы, сегодня покину дом,
Хотя накануне только мечтал из него уйти.
Что завтра со мною станет, не скажет никто о том,
Не ведаю я в начале, что будет в конце пути.
Недурно, сынок, благосклонно кивнула матушка.
Я и триаду в первых трех строчках употребил как положено, добавил Ли, не в силах сдержать улыбки.
Это хорошо, но хвастаться не следует. «Не радуйся тому, что сделал, жалей о том, что не сделал», кто это сказал?
Кинори Добродетельный, ответил Ли.
В каком году?
В семнадцатом году двенадцатого кватриона.
Хорошо, сынок. А при каких обстоятельствах он это сказал?
Право, сестрица, сейчас не время для экзаменов, заметила Кими. Нам пора садиться и ехать. Если мальчик забыл
Он сказал это перед смертью, тихо ответил Ли.
Верно, но впредь не перебивай старших. И ты, Кими, тоже не вмешивайся в чужие разговоры. Но вот и экипажи.
Домочадцы одновременно поклонились, прощаясь с господами. Несколько женщин подошли обнять отъезжающих. Была среди них и Кора, которая вынянчила и матушку, и Кими, и самого Ли, а теперь жила в доме семейства Тороми, пестуя близнецовдвоюродных сестер Хранителя, но ради такого случая была отпущена господами.
Восемь прислужниц сели в два расписных экипажа, высокородные сестры заняли простой черный. Слуга поднес Ли широкополую шляпу из некрашеной соломы, которую придется в столице заменить чем-то более подобающим для присутствия на коронации, и мальчик сел в открытую повозку. Экипажи тронулись и неспешно покатили по дороге. За ними вереницей шли слуги. Они махали кто рукавами, кто платками, кто шляпами, чертили пальцами в воздухе старинные знаки защиты и вытирали слезы.
Многие остались за воротами, но некоторые вышли, чтобы проводить господ чуть дальше. Ли сидел в повозке задом наперед и смотрел, смотрел, смотрел, пока дом и слуги не скрылись за поворотом. Но и тогда он глядел назад, пока от тряски и неудобного положения не ощутил дурноту.
Тогда он сел как следует и стал смотреть на дорогу. Солнце было очень яркое, и Ли невольно зажмуривался от его лучей.
Прошло время, и Ли внезапно пожалел, что не едет в экипаже, как ребенок, которого должно уберегать от злого глаза, а сидел у всех на виду, дабы, как полагается мужчине, наблюдать за дорогой и следить, нет ли опасности. Если бы он мог укрыться за шелковой стеной, он бы заплакал. Но эта детская слабость не должна была быть явлена ничьему взору, потому что отныне он называется герцогом Донгмина, несмотря на юный возраст и тихую добрую наивность в темных глазах.
Глава 1Аминан Анвар
Столица Фиалама, Вета, встретила четырех приехавших в разное время путников удивительно ясной и теплой погодой, а для конца месяца Летних Дождей такая устойчивая благодать была едва ли не чудом. Некоторые остряки из столичных дворян, знавшие о грядущей коронации и имевшие в прошлом многократное неудовольствие столкновений с ливнями и грозами именно в этом месяце, замечали со свойственной им колкостью, что, возможно, визит в Вету четверых герцогов, управляющих разными частями страны, и поспособствовал наступлению хороших погодных условий. И что раз так, то следовало бы им приезжать каждый год в столицу, дабы осчастливить ее жителей хорошей погодой. Но это была лишь шутка с изрядной долей суеверия.
Фрэнсис Эртон ехал в сопровождении юного порученца и испытывал присущие любому старику усталость и раздражительность. Он держался в седле с видом достаточно гордым, почти спесивым, однако его люди тоже утомились дорогой и ничего не замечали. Так им было даже лучше и спокойнее, потому что никто не желал испытывать на себе силу его нетерпимого гнева.
Аминан Анвар выглядел все печальнее, даже несмотря на постоянные попытки Адиса его развеселить. В последний раз, незадолго до въезда в городские ворота, южанин не утерпел и строго сказал, что не желает видеть лучшего друга в образе балаганного шута, и тогда неано Бедиль притих. На смуглом спокойном лице друга не появилось грусти, но застыло скучающее выражение, и Аминан счел это хорошим признаком. Хотя до самого визита во дворец они почти не разговаривали.
Ли Найто с силой сжимал поводья худыми дрожащими руками и продолжал робко коситься по сторонам. Веселая Кими Корито тоже притихлаона, в отличие от Юмири, не была представлена к королевскому двору в юном возрасте, и многолюдная столица казалась уроженке тихого Донгмина чем-то необычным и удивительным. Действительно, здесь смешались разные звуки, и слияние выкриков торговок, визга уличных мальчишек, лошадиного ржания, колокольного звона ближайшего храма вызывало у Ли такой же страх и трепет, как и у тетушки Кими. Заметив такую реакцию на шум, вдовствующая герцогиня Юми объяснила сыну и сестре, что шумпривычное для центра столицы дело, а колокола бьют в храме Святой Саманты.
Мартин Дальгор сохранял равнодушный вид в течение всего пути и не изменил своим привычкам даже к его завершению. К тому же усталость человека, посещавшего Вету всего второй разв первый он находился тут с отцом, не могла позволить ему веселиться. Свита притихла тоже, и знаменитых северных баллад уже никто не распевал. Всему есть свое времятак однажды сказал отец, незадолго до смерти, а Мартин отлично запомнил это.
Столица находилась на берегу большого бессточного озера, в которое впадают четыре реки. На озере жили северные тюлени, цвели восточные лотосы, гнездились южные фламинго и плавала западная селедка. Так было и с сотворения мира Акеман, и во времена правления Норманденов, чья династия прервалась в прошлом кватрионе, так происходило и сейчас. Столь важные обстоятельства нельзя игнорировать, а потому за все минувшие кватрионы, с тех пор как мифические Мириты оставили после себя человеческих наместников и навсегда покинули Акеман, столицу ни разу не переносилихоть и перестраивали, переименовывали, проклинали. Вот почему Хранителям Севера, Запада, Востока и Юга так необходимо было сохранить сердце своей страны в первозданном облике к завершению пятнадцатого кватриона и началу шестнадцатого.
Комната, где четверо Хранителей ожидали коронации, была довольно просторна, хотя и невелика. Окна отсутствовали, но рыжее пламя, трещавшее в камине, и три канделябра, полные свечей, не давали сгуститься тьме и делали обстановку почти уютной, если только четыре герцога могли почувствовать себя уютно хоть где-нибудь. Здесь стояли глубокие на вид кресла, но никто не спешил сесть. Заговорить никто тоже не порывался, и тишина висела в натопленной комнате, подрагивая, точно свечные огоньки.
Аминан стоял и молча смотрел на трех Хранителей: старика в зеленом и белом, молодого человека в белом и голубом, мальчика-подростка, одетого почти как сам Анвар, в красное, только не с золотым шитьем, а с серебряным, согласно геральдическим цветам Найтонов. ЛиАминан не сразу припомнил имя юного Хранителя, потерявшего отца в младенчестве, сплетал пальцы в замок и посматривал кругом темными глазами, как маленький зверек. Миниатюрному отроку пока не слишком подходил тигр на гербе, а вот девиз «Один в засаде», наоборот, годился как нельзя лучше.