- Слушай, забудь меня. Ха? Подумай о Тизарре. Хочешь оставить ее с этими?
- Мне... мне плевать, - взвизгивает он. - Ахх... хсс. Вот он. - Рука выныривает из плаща с каштаном. - Последний... я сохранил...
- Слушай, разрази тебя бог! - Я даю Щиту хорошего пинка носком сапога, удар передается через Потоковую связь, заставив его охнуть. - Мешок желтого дерьма - да, ты уйдешь чистеньким. Что с Тизаррой?
- Засранец. - Кровь чертит в лунном свете черные полосы снизу носа, он наконец встречается со мной глазами. Никогда не видел на лице человека столь откровенной злобы. - Он был моим, засранец. Моим. Мой выстрел. Все эти годы... работать, ждать... и ты, засранец.
Какого хрена он несет? - Давай, Рабебел - это последний шанс не быть ссыкливой сучкой...
- Он был моим! - Вопль выбрасывает черную пену на песок меж нами. - Моя идея. Мой план. Моя, засранец! А потом ты... ты... теперь все тебе...
Голос ломается, слышны сиплые резкие вздохи и...
Он рыдает?
- Кто ты вообще такой? А? Что ты за хрен? Гребаное ничтожество! Кто дал тебе право... право на...
Устье переулка за спиной полнится шепотками - вдалеке когти клацают о камень. Много. Не в таком уж далеке. И все ближе.
Теперь он открыто всхлипывает. Каштан позабыто лежит в перекошенной, слабой ладони. - Кто дал тебе право...
- Нет здесь никакого права. Ты еще не заметил?
Всхлипывания внезапно обрываются. Он моргает. И еще.
Говорит спокойным тоном: - Восток.
Склоняется и берет две последние фляги, одной неуклюжей рукой. - Прочь с центральной рампы.
- Ладно. - Клацанье еще ближе. - Рабебел?
- Тебе пора валить.
- Ага.
- Кейн.
- Ага?
- Не прощаю тебя.
Я оглядываюсь. Взор его холоднее луны.
- Слышишь? Нет тебе прощения.
Я киваю. - Слышу тебя.
Похоже, для него это что-то означает. - Иди.
Я хватаюсь за стену, нахожу первую опору для носка и лезу вверх. Перебираюсь через край стены за секунду до того, как переулок заполняется Черными Ножами. Они осторожно движутся к округлости силового Щита в каменном мешке. За Щитом едва заметное движение: кулак Рабебела сжимает каштан...
Я решаю убраться из пекла.
Вокруг темные дыры провалившихся крыш над комнатами, но стены вполне толстые, позволяют бежать. Черные Ножи вопят сзади, шипит стрела, но они не могут погнаться за мной, надо сперва сломать Щит и влезть на стену; а я уже в пятидесяти ярдах, когда ночь оглашается ревом пламени.
Я не смотрю назад. Хотя бы не пришлось убивать его своими руками.
Бегу.
На восток.
>>ускоренная перемотка>>
Почва, над которой он меня несет - насколько я могу видеть за огромным задом гориллы - все тот же заметенный песком камень города, отбеленный лунным светом. Наверное, я был в отключке лишь минуту или две.
Он бредет лениво. Уверенно. Куда спешить?
Чтобы поглядеть назад, нужно вывернуть голову. Ловчая сеть скребет лицо. Грубые конопляные веревки мокры от крови. Моей, наверное. Готов спорить, рана на голове. Потому и не помню, как меня поймали.
Не понять, насколько серьезно я ранен. Похоже, пятна блевотины на веревках - тоже мои. Плечо ублюдка шире седла, но животу явно не понравилось изображать мешок картошки.
Однако я огляделся не без пользы. Похоже, мы замыкаем этот говенный парад.
Отлично. Отлично, потому что он не знаток грязных шуточек. Пора научить еще одной.
Давление стали: прямо между лопаток...
Отлично. Я смогу.
Медленно. Медленно. Я кручу запястьями, ощупывая веревки - или ремни? - которыми их скрутили на пояснице.
Медленно. Если он просечет, что я очнулся, мигом трахнет.
Гм. Да еще оттрахает.
Почти онемевшие пальцы тянутся к концу ножен...
Вот. Вот. Ага.
Ладно.
Лучше левой. Могу порезать сухожилие.
Я нащупываю ножны, тяну. Бритвенное лезвие метательного ножа почти без усилий выскальзывает из ножен и еще легче скользит по кожаной тунике. Ледяная линия вдоль пальцев, но сухожилие, похоже невредимо: могу придавить ножны и тереть путами о лезвие, слишком много движений, но он шагает, будто забыв обо мне, я качаюсь на плече словно труп, но мои руки уже свободны.
Медленно. Медленно.
Рука ползет вверх, к ножу в воротнике.
Итак.
Вот он. Мой шанс. Единственный шанс.
Не надо даже убирать руку от шеи. Острие ножа напротив яремной вены. Одно резкое движение. Потеря сознания через пару секунд. Смерть через минуту. Быстро. Безболезненно.
Привет всем.
Так и следует сделать. Дерьмо... если хоть кто-то видел меня с секущим жезлом... Поцелуй Черных Ножей...
Следует сделать. Точно. Прямо сейчас, прямо здесь открывается возможность покинуть этот бесконечный праздник боли. Скорее всего, так и будет. Скорее...
Ха.
Ахх.
Я точно каменный сукин сын. Должно быть. Или обычный трахнутый идиот. Не то чтобы я не понимал, что со мной сделают. Изо всех людей на тысячу миль вокруг я это видел. Точно. Это же...
Это то, чего я хочу.
Хочу пройти путь до конца.
Хуу.
Чертовский позор - узнать самое интересное о себе, когда пользы от знаний не будет.
Или...
Если этого я по-настоящему хочу, если это мной движет, можно просто лежать на плече. Адский Экспресс. Без станций и задержек...
Но, знаете ли...
В руке моей нож.
И связаны лодыжки, я упакован в сеть, истекаю кровью из ран и слаб до дрожи, и даже не знаю, сколько их тут и готов сблевать снова и уже знаю, что пожалею... Изо всех гребаных идиотств, что я совершил за свою гребаную идиотскую жизнь...
Но почему-то это кажется реально хорошей идеей.
И я нежно, деликатно просовываю острие ножа в ячейку сети, как раз чуть в стороне от костистого хребта, около почки, направляю к спинному мозгу, держу левой рукой как можно сильнее, правую же сжимаю в кулак.
И заколачиваю нож в спину.
Клинок скрипит по кости, он тихо визжит - скорее ошеломленное удивление, чем боль - острие скользит по позвонку в диск, я бью еще раз, нож проходит хрящ и вонзается в спинной мозг. Он неразборчиво бурчит, когда отказывают ноги.
Падает на колени, мой вес меняет баланс, и он рушится на спину. На меня.
Придавлен, лицо уткнулось в потную, вонючую как у козла шкуру, а грудь...
В аду надежды нет, мне не сдвинуть много сотен фунтов дергающегося, извивающегося огриллона. А тот еще и начинает выть, выражая непонимание и тревогу...
Короче говоря, могло быть и лучше.
Но сквозь вопли внезапно растревоженных огриллонов пробивается, звенит иной голос, человеческий, и в миг той паузы, когда, кажется, все решили выдохнуть одновременно, врезается знакомое шрр-плюх и мясистое бзз-шлеп падающего тела...
Реально люблю девчонку.
Вес исчезает. Я открываю глаза.
Марада сдернула его одной рукой, словно плохо набитое соломой пугало.
Когти чертят черные борозды на ее коже, он хватается за руку, но другая ее рука полна моргенштерном, семь кромок свищут и мозги осыпают меня кровавым дождем.
Она бросает труп в сторону и смотрит на меня, и она... она даже не в доспехах. Поддевка и брюки порваны и задубели от крови, и даже сквозь корку из мясных ошметков и песка на лице я вижу разочарование. Столь горькое, что она лишается ног и падает на колени рядом. - Ох, - говорит она. - Это ты.
Наверное, мне нужно громко обрадоваться свиданию, но рот не работает, как и легкие. Ее лицо, луна, город, сама вселенная сжимаются в единую световую точку.
И гаснут.
>>ускоренная перемотка>>
Знаю, что не сплю, потому что сны так не ранят.
Практика длиной в жизнь держит меня недвижимым, глаза закрыты и дыхание ровное. Движения вообще кажутся дурной идеей; само дыхание зажигает в брюхе такой огонь, что я перестал бы дышать. Если бы умел. Под головой: округлое, плотное, но мягко-податливое, фигурное, теплое как плоть...
Это плоть. Я голый, лежу на чьих-то бедрах.
На ком-то без штанов.
Ух. Гмм.
- Знаю, ты очнулся.
Голос Марады, почти шепот. Рука, сильная и горячая и пахнущая рвотой и старым потом, гладит щеки. - Кейн? Любовь Хрила может исцелить оставшиеся раны, но ты должен молчать, понимаешь? Контролируй себя; я не смогу сделать это за тебя.
Я выдавливаю хриплым шепотом: - Контроль?
- Ты кричал.
- Ух. Это не... - Голос переходит в кашель, алые цветы покрывают ребра и голову. - Ох, гадость. Болит зверски.
Болит так сильно, что могу лишь смеяться. Смех делает еще хуже.
- Тише, Кейн. Не могу представить, близко ли они.
- Кто они? Я только хочу сказать: не так я представлял соединение наших тел.
Рука поднимается погладить мне волосы, голос тих и полон грусти. - Ты никогда не унимаешься?
Я открываю глаза и вижу лишь Мандельбротово множество цветных пятен [9]. Все равно что с закрытыми глазами. - Гм. Не могу видеть. Ничего не вижу, черт.
Дерьмо. Дерьмо дерьмо дерьмо. Ослеп? Весьма полезно для карьеры...
- Все хорошо, Кейн. Хорошо. Тут темно.
- Что случилось? Что творится... погоди. Помню...
Вертикальный город. Черные Ножи в пустошах. Засада... огриллоны вопят и горят... бой у ворот, бой на третьем ярусе... Рабебел.
Стелтон.
Дыши - дыши - ищи Контроль. Это всего лишь боль.
Ага, дерьмо, боль - лишь боль, ага, точно, гребаная боль. Трудно медитировать с осколками ребер, норовящими заползти в легкие.
- Что... хрр... что с твоими доспехами?
- Они так искорежены и пробиты, что нельзя носить. И... мне лучше без них. От чего они меня защитят?
Медленно, по кусочкам я выгоняю боль из тела. - Наша одежда?
- Любовь Хрила быстра; в темноте раны могут закрыться, оставив одежду внутри...
- Окей. Понял.
В жизни не осталось сока. Наконец голый наедине с Марадой, но слишком выдохся для чего бы то ни было.
Ха. Не совсем голый - шарящие руки находят влажную липкую тряпку вокруг живота, и еще вокруг правого бедра. Липкие, с крошками вроде сбежавшего подгорелого кофе, а местами сырые.
Свернувшаяся кровь. Много крови. Не могу нащупать сухие бинты. Под тряпкой на бедре торчит что-то острое и зазубренное, вроде обломка кости сквозь кожу - о да...
Помню, я обломал наконечник и бежал, оставив древко в ране. Порвана ли бедренная артерия - не знаю; если да, вытащить древко означает умереть через пару минут.
Кажется, так всё сломано к чертям. Что меня, почему-то, не заботит. Совсем не заботит.
Ха.
Если бы не богом клятая боль, было бы интересно.
-Значит, бинты можно будет снять, ха?
- Да. Любовь Хрила Исцелила перелом черепа, но Ему нужны мои руки для твоего живота и ноги, если ты не успеешь истечь кровью.
Дыши
И дыши...
- Должна спросить, Кейн, а ты должен ответить правдиво: ты хочешь Исцеления?
- Ты шутишь? - Сейчас я обменял бы яйца на треклятый аспирин. - Ага, - говорю я ей. - Да, хочу.
- Ибо ты должен понимать, что нам грозит. Я могу вынуть древко из ноги, и ... ты понимаешь. Истечь кровью - неплохой способ умереть.
Я уже делал этот выбор. - И оставить тебя одну? За какого гуся ты меня принимаешь?
- Сегодня я поняла, что не знаю. Поэтому спрашиваю.
Ух. Не готов к такому. - Где мы?
- Все еще в вертикальном городе. В глубокой палате. Наверное, это укрытие от штурма: одна дверь.
- Много нас? Кто еще здесь?
- Только мы. Ты и я.
- Ага, окей. Окей.
Несколько секунд размеренного дыхания. Понимаю, что не хочу спрашивать. Не важно, что я не любил их, а они меня. Приязнь уже ничего не значит. Если когда-либо значила.
- Преторнио?
- Строй носильщиков был, э, малоподвижным. Семеро мертвы. Остальные...
Она не хочет сказать "захвачены".
-Ага, угу.
- Стелтон?
Я понимаю, о чем она спрашивает. Не хочет знать, но должна узнать. не может остановиться - Ты... нашел его?
Может, ей нужно выговориться. Обсудить насущные дела.
- Он...
Может, она не из таких. Почему мне так трудно говорить? - Он мертв.
- Уверен.
- Ага. Реально уверен.
Он ждет объяснений.
Наконец: - Рабебел... Рабебел и, и... Ты сделал... я, э, видела вспышку....
- Ага.
Боль просачивается сквозь стену Контроля. Я вожусь, пытаясь найти положение, чтобы холодный пожар в животе не вызывал верчения в голове. Такового не находится. - Последний взрыв? Большой?
- Да.
Я пожимаю плечами, лежа на ее бедрах. - Это был Рабебел. Именно что последний.
Тишина. Чувствую ее дыхание.
- Он...
- В нем сидело три или четыре стрелы. Даже встать не мог.
Не думаю, что буду рассказывать, как он проклинал меня, лежа, истекая кровью в сухие сорняки. - Решил уйти чисто.
- Чисто. - Эхо совсем слабое: понимает. - Взрыв был... куски и ошметки тел... водопад огня... они дождем сыпались на нижние уровни. Никогда не видела ничего подобного.
Хочу сказать, что он ушел с салютом, но вряд ли она оценит шутку. - Среди тех ошметков были его собственные.
- Да. - Теплое мягкое тело подо мной колеблется от глубокого вздоха. - Можем пожалеть, что не были с ним.
- Весьма похоже. - Боль, словно рвота, ползет в глотку...
...вот говно... не нужно было думать о рвоте...
- Марада? - Голос стал низким. - Лучше уйди. Кажется, сейчас обгажусь.
- Ты уже. И не раз.
Наверное, это правда: спазм невообразимой боли в животе выводит на губы лишь тонкую кислую струйку.
- Кейн... - говорит она, и я затихаю. Голос ее тонкий, напряженный, сомневающийся, словно она хочет спросить и сама боится ответа. - Кейн, не могу найти... что с... с....
Да уж. Хотелось бы ответить неожиданной новостью. - Все плохо.
Дыхание прерывается. - Они взяли ее. Ты так думаешь. Они ее взяли и...
Слабый шепот, на волосок от молчания. - И она жива...
- Не знаю. Может быть. - Я беспомощно пожимаю плечами, лежа на бедрах. - Я искал ее, когда меня схватили.
- Кейн... ты рассказывал... что они делают с тавматургами...
Голос предает ее, дыхание стало сиплым; она сжимает меня сильнее: языком тела умоляет сказать, что я преувеличил, что выдумывал всякую чепуху, что это вранье и этого не случится с Тизаррой.
Но я не преувеличивал и это правда.
- Они могут не узнать. Она была с оружием. Если сражалась мечом и щитом - если не пользовалась магией - могли решить, что она прикрывала спину Рабебела.
Все, что я смог выжать.
Мокрое сопение. - Я была... я не... - Слышу, как она сглатывает. - Я не тебя искала.
Голос становится сильнее. Тихим, спокойным, но суровым. - Я искала ее. Ты попался случайно.
- Все хорошо, Марада. Я знаю. Все хорошо.
- Мы с ней... она моя партнерша, Кейн. Тебе не понять. Тебе не нужна... тебе никто не нужен...
Да, так я и сам себе твержу.
- Мы были вместе... всегда. Даже в школе. Марада и Тизарра. Мы команда. Половинки великого героя. Там мы представляли. Мы были вроде, ты знаешь, Фафхрд и Серый Мышелов женского рода.
Она не выдает ничего - я уже сам догадался. Но все же нужно быть осторожнее. - Марада...
- Драть их всех, - говорит она резко, непривычная к ругани: жалящая искренность человека, не любящего непристойности. - Драть всех и вся. Какое теперь дело? Если будет проблема, они это вырежут.
- Ага. Думаю, эти могут. - Закрываю глаза во тьме и открываю снова. - Кто еще? Ты знаешь?
- Не уверена. Тизарра и я... мы часто обсуждали это ночами. Пытаясь понять. Кесс, может быть. Думаю, и Стелтон... был. Думаю. Может быть.
Вау.
Зубчатый нож вгрызается в ребра: всякий, кто просмотрит последний кубик Стелтона, сможет видеть тот падающий молот. Сможет ощутить удар. Если бы мне не было суждено помереть тут - я тоже мог бы ощутить.
Вау.
- И ты, разумеется. Увидев тебя в услужении у Рабебела, мы поняли, что не одни.
- Почему "я, разумеется"?
- Потому что мы узнали тебя. По, гм, знаешь... по школе.
Святая срань. - Реально?
- О да. Мы всё знаем о тебе. Поступили, когда ты еще не окончил. Мы были... думаю, ты назвал бы нас фанатками. Твоими первыми фанатками.
Ха. Первыми и единственными.
- Я не... - Почему мне хочется извиняться? - Не помню вас.
- Пара девиц с первого курса? Зачем мы тебе? Ты был звездой кампуса - ты и твой дружок. Знаешь, эльф...
Да уж. Кодировка не позволит нам назвать его имя, но этого и не нужно. И, знаете, мысли о школе наполнили меня теплыми чувствами. Даже боль в животе чуть отступила. Я ненавижу это место, но люблю его вспоминать.
Разговор о там и тогда куда приятнее, чем дерьмовое здесь и сейчас.
- Мы всегда... мы типа думали, ты умер или еще что.
- Еще что?
Я ощущаю, как шевельнулись груди - это она пожимает плечами. - Все считали тебя большой звездой. То есть прошло, сколько? Шесть лет, семь? Мы думали, что ты станешь знаменитым.
- Ага, ну, жизнь не всегда идет по плану. Наверное, вы сами заметили.
Она вздыхает, неслышно, но я чувствую. - И... и твой друг. Он был таким одаренным. Лучшим в школе. Что случилось с ним?
Я пожимаю плечами. - Никто не знает. Скорее всего мертв. Не вернулся из... - Не могу произнести слово. - Так и не вернулся с, гмм, знаешь... с тренировки. Понимаешь?