- Быть лучшим... в этом не так уж много толка. Верно?
- Да, если лучший не означает "самый везучий". - Сказано легко, но холодное лезвие шевелится в кишках, напоминая, как я скучаю. Не то что это важно... сейчас. Если вы уважаете религию, уже подумали, что вскоре мы встретимся.
- Тизарра... - Голос замирает. Капля падает мне на грудь.
- Тизарра так по нему сохла...
Еще капля. Сопротивляюсь желанию слизнуть ее.
- Часто писала для него. Стихи. Что-то о нем в дневнике.
- Да? - Никогда не выносил сентиментальной чепухи. - Она была бы разочарована. Он квир.
- Он... Точно? Он был?..
- Очень вероятно. Мы никогда о таком не говорили. Но я вполне уверен. Она могла бы сойтись с ним, если бы отрастила член.
- Кейн, ты... - Ощущаю, как она шевелится во мраке. Качает головой? - Почему ты должен быть таким... такой ослиной задницей все время?
О, ради всего дрянного. Начинается. - Сам поражен.
- Ты такой... враждебный. Такой злой. С тобой всегда так?
- Иногда я еще хуже.
- Я именно об этом. Ты сказал будто в шутку, но это не шутка. Не совсем. Ты всегда готов ляпнуть что-то грязное. Даже насчет самого себя.
- Эй, мне пришла идея. Хорошо провести время, истекая кровью у тебя на лоне, пока ты перечисляешь дефекты моего характера.
- Гмм. Если подумать, я... думала...
- О чем? Думала о чем? - Это прозвучало резко, куда холоднее, чем я хотел сказать. Потому что мне реально захотелось узнать.
На и Тизарра... Тизарра, втюрившаяся в моего друга... Ну, как сама Марада? Мечтала ли, влюблялась ли?
От яиц до мозгов, весь я горю надеждой, что у нее тяга к плохим мальчикам...
Потому что телу все равно, где мы. Телу все равно, что я изранен. Что я страдаю от боли. Телу не интересно ничего, кроме гладкой теплоты ее кожи. Нежных округлых арок груди над моей рукой.
Потому что сейчас я могу думать лишь об одном сминающем рассудок поцелуе.
Но все, что она уделяет мне - печальный вздох; поднимает меня в объятиях, и я скрючиваюсь словно дитя. - Теперь готов?
Ахх, дерьмо. - Ага. Надеюсь, да.
Без видимых усилий она встает на пол.
- Исцеление Хрила есть сила Любви. - В голос вернулся размах Айвенго: сейчас она снова Рыцарь. - Это Его Любовь к раненым на службе Отваге, любовь латает плоть и кости. Но, поскольку я стала Его каналом, Его Любовь может пройти лишь по пути моей любви.
Неужели? Дыхание учащается, и не от боли. - Марада...
- Заткнись. - Настоящий ее голос, словно щелчок бича. Вздох, и снова надо мною Рыцарь. - Ты должен молчать, Кейн. Должен. Моему сердцу будет... нелегко найти любовь к тебе. Очень нелегко. И когда ты разеваешь...
Еще вздох, короткий и горький. - Когда ты говоришь, это невозможно.
>>ускоренная перемотка>>
Годы пролетают термитной вспышкой.
Засунуть пальцы в дырки на моих бедрах ей мало; когда вся кисть входит в рану на животе, контроль ломается.
Это так неправильно - ее пальцы шевелятся, тянут, и я могу их чувствовать и я отрицаю, я отвергаю, я не желаю чувствовать, но есть в этом какая-то жестокая интимность, разделение тайны глубокой совершенно противоестественной и в горло подкатывает рвота и я содрогаюсь и скулю...
Она ищет внутри, пробиваясь через рваные внутренности, сжимает дыру, пробитую боевым когтем того мерзавца в важном органе, иди он в пекло - печень, желудок, толстая кишка, не знаю, и больно так, что мне не вспомнить, в чем разница - а когда ее внимание сосредотачивается на Любви Хрила, белый фосфор воспламеняется внутри, спазмы охватывают руки-ноги и бьют меня головой о пол.
Слабое жемчужное сияние, будто феи-светлячки, ползет по ее коже, и когда вопль рвется из кишок в макушку, она подносит мерцающую руку к губам.
- Закуси, - говорит она отстраненно. Клинически. - Давай.
Беру солено-сладкую кожу в рот и впиваюсь в запястье и ощущаю пыль и песок и пот и заглушаю стоны плотью, ведь каждый укол боли и ломота, занявшие бы целые недели в жалком процессе лечения, ныне спрессованы в пять ошеломительных минут сверхчеловеческой агонии.
Когда срощенные внутренности наконец выталкивают руку, она кладет ладонь на бок; мерцание уходит с кожи и мы падаем в абсолютный мрак, утомленно вздыхая во взаимных объятиях. - З... знаешь. - Я заикаюсь. - Как бы... хорошо ни работало... но это дерьмо никогда не станет популярным.
- И не должно. - Голос слаб, но ее дыхание уже успокоилось: она куда в лучшей форме, чем я. - Исцеление Хрила - для героев. Его Любовь не чувствует твоей боли, но требует, чтобы ты принял ее. Даже полюбил боль: вот признак отваги.
- Ага... точно. Но... не думаю, что боль полюбила меня...
Молча клянусь, что если пройду через всё, взаправду брошу курить. Реально брошу.
Мы лежим так в молчании. Темнота стала утешением.
Вспоминаю слова отца, сказанные в один из дурных дней - кажется, тогда он высек меня ремнем, не уверен; побои слились в памяти - но помню, как скорчился на кровати, истекая кровью, дрожа от боли и стыда, и помню, как он говорил тем густым, капающим голосом лунатика: "Только подумай, как тебе будет хорошо, когда боль окончится".
Тогда я решил, что это шутка - одна из грубых попыток быть добрым, когда любовь к сыну пыталась пробить стену безумия - но, знаете ли, вот сейчас я чувствую, что он знал нечто, мне неведомое. До сего дня. Ведь едва раны перестали болеть, мне стало очень славно.
Более чем славно.
Ведь я так и лежу голый с Марадой, и кожа ее невообразимо нежна над стальными пружинами мышц, и вкус ее остался на губах, и я уже не вымотан.
Я ощутил это, ощутил во время Исцеления. Словно дуга молнии прошла из ее рук в мое сердце. Она как-то нашла способ полюбить меня.
О боже. Святая вонь, дерьмо на палочке. Это ненадолго. Лучше откатиться. Если случайно она коснется члена, думаю, воспользуется ножом.
Она содрогается. А ведь тут не холодно.
Дрожь становится тише, она чуть покачивается, дыхание стало тихими всхлипами. От такого член слабеет быстрее, чем от ярких воспоминаний о дедушке.
Слышал, будто иные возбуждаются, видя женщину в слезах. Каждому свое, верно, но думаю, они малость больные. Когда Марада плачет как девочка... это столь же чужеродное чувство, как ее рука внутри живота.
- Эй, эй... Марада, ладно... - Я разворачиваюсь - оставив на шершавом полу кусочек кожи с задницы, но ладно - и обнимаю за плечи. Она прижимает лицо к шее, слезы льются по моей груди. Я держу ее, глажу длинный пыльный каскад невидимых волос, бормоча ту же чушь, что выдал Стелтону.
Срабатывает и на этот раз.
- Просто я... - бормочет она мне в горло, когда дрожь уходит, - просто я думала... надеялась... мечтала... что они вдруг решал пожалеть и... и вытащат нас домой.
Знаю, о ком она говорит: о боссах. Наших работодателях. - Они так не сделают. Не для нас. И вообще.
- Но они же... иногда так делают. Экстренный перенос. Ты же знаешь. Все слышали...
- Лишь ради звезд. Больших звезд. Больше, чем суждено стать одному из нас.
- Ты не знаешь. Они могут... они решили бы...
- Марада... - Я обнимаю ее крепче. Даже сквозь пыль и пот, аромат ее волос...
Лучше не думать, дерьмо, иначе я стану одним из тех больных придурков, над которыми потешался минуту назад. - Марада, слушай. Я еще не говорил - никому - потому что, знаешь, не был уверен, кто из вас на деле... кто из нас с одной работы. Те парни - парни, за которыми гнались Черные Ножи. Те, что вывели их сюда. Как думаешь, что с ними случилось?
- Ну, не знаю. Вообще не думала. Решила, что Черные Ножи их поймали.
- Нет. Их вытянули. Перенесли домой.
Она замирает в объятиях. - Вытянули? Они были...
- Да. Да, вроде нас. Такие же. Типа.
- Но... ты не видишь? Не понимаешь? О том я и...
- Нет. Там была не экстренная эвакуация. Уверен, это по плану.
- План..? - Она беззвучно вздыхает. Да и мне нелегко.
- Уверен, что они были наживкой, ведущей к нам. Вели Черных Ножей сюда. Намеренно. По приказу боссов. Потому что здесь мы.
- Это же... невозможно. Они так не поступают... они не стали бы...
- Уверена? Подумай, нас тут трое или четверо. Или еще больше. Никаких шишек. Мы не видели друг друга и даже не слышали друг о друге. Обучить и перенести нас стоило хренову кучу денег. Как могут они - боссы, спонсоры, кто угодно - как им вернуть инвестиции, если никто из нас не сумел завоевать собственную аудиторию?
- Ты говоришь... ты думаешь...
- Чертовски уверен.
- О великий Хрил... о мой яростный отважный Бог!
- Ага. Это Приключение - наше Приключение... - Я трясу головой, бессильный смягчить слова.
Хоть немного.
Так скажу прямо. - Подстава.
- Ты не можешь... откуда тебе знать...
- Знать? Я чую. Как и ты. - Почему-то мне становится смешно, типа "яйца-смерзлись-ха-ха-ха". Но смех выходит тусклым, как наше будущее.
- Там, дома, найдется немало людей, готовых платить за любование пытками до смерти. Вот кем мы будем. Все мы. Жертвами в садистском шоу.
Теперь я понимаю Стелтона. Реально. Понимаю, что значит "уйти не как слабак".
- Тогда... - Она чуть отодвигается; невероятно сильные руки еще сжимают мне плечо и грудь. Судя по звучанию голоса, я понимаю, что она отвернулась. - Тогда мы не должны дать им удовлетворения. Нужно просто... умереть. Здесь. Как Рабебел. Прямо здесь, в этой комнате. Во мраке. Мое оружие на полу; рядом твои ножи и остатки одежды. Ты профессиональный убийца. Знаю. Если бы я попросила, Кейн - если бы я попросила, смог бы...
- Нет.
- Кейн...
- Нет.
Чувствую, как ладони ее рук снова начинают дрожать. - Должна ли я... умолять...
- Ни шанса. Не тебя. Никого.
И Боже, пусть она не спросит, как меня убедить. Боюсь, я придумаю.
Так что, упреждая худшее, я обнимаю ее крепче. Это не объятия "хватит-плакать-мой-цыпленочек". Это объятия "услышь-как-стучит-мое-сердце".
Груди мягко расплываются по мне, я прижимаюсь щекой к ее щеке и шепчу: - Есть идея получше.
- Кейн... не думаю...
- Помнишь, что я сказал в начале? - Поворачиваюсь так, чтобы она ощутила движение губ по коже. - У меня всегда есть идея получше.
- Но...
- Нет. Слушай. Если мы умрем здесь, в комнате - дерьмо, мы лишь докажем их правоту. Не поняла еще? Зачем же давать этим сосунам подтверждение их сраных мнений?
Сейчас ее руки обвивают меня с силой игривой анаконды. След потрясения в голосе. - Погоди... понимаю. То есть... этого ты и хотел. Всю ночь. Едва заметил их в пустоши. Твоя безумная смелость. Уверенность лунатика, такой вид... "порву всех". Твои речи. Как ты вышел один против Черных...
- Чертовски верно. Лучшая месть, что нам доступна. Схватываешь? Единственная. Говорят, будто лучшая месть - жить долго и счастливо. Умереть счастливо - месть не хуже.
Я касаюсь губами шеи возле уха и шепчу: - Мы заставим их пожалеть, что бросили нас. Заставим оплакивать деньги, которые они могли бы выжать из нас...
Скольжу губами вниз по длинному гладком горлу, и она поднимает подбородок, давая мне вкусить кожу над ключицей. - А для этого мы должны сражаться. Сражаться упорно. Как угодно. Даже когда Черные Ножи нас возьмут. Даже когда станут пытать. Нельзя уходить. Вот наша месть: заставим этих крохоборов, этих говнолизов оплакивать звезд, которыми мы стали бы.
- Да. - Ее руки сжимают меня еще крепче; лучше бы отпустила, а то я откинусь. - Да... вижу...
Теперь она становится милой и отстраняется, ладонь касается моей груди, одни мышцы и кости. - Кейн... ты правда сказал "мы"?
Крошечный шепоток, юный и потерянный, но еще верящий, что его найдут. - Ты правда думаешь... Ну, мы знали насчет тебя. Все считали, что ты будешь звездой. Но ты правда...
Шепот затихает, но я понимаю, о чем она. - Да. Абсолютно. Никаких сомнений.
- Реально?
Вздох надежды в голосе столь слаб, что разрывает мне сердце.
- Не лги мне, Кейн. Не теперь. Ты реально думаешь, я могу стать... стать звездой? Что мы смогли бы? Тизарра и я?
- Марада... - Если бы она понимала, как много таится в моих словах. - Ты уже звезда.
Рука вновь дрожит, и мое сердце с ней в такт. Лучше не останавливаться. Думаю, что не хочу снова начать сначала, с распоротого брюха. - Не скажу насчет Тизарры. Она, она... нервозная, понимаешь? Умная-разумная. Но ты - с первого раза я знал. Не знал, что ты в бизнесе, но я умею отличить настоящее. Ты уже звезда поярче, чем мне суждено стать.
- Реально? - Голос осекается. - Ты веришь?
Здесь, в безопасной темноте, слова лезут легко. - Точно. Кто я? Трущобный головорез с дерьмовыми привычками. Ты же... великолепна. До усрачки настоящая. Рыцарь в Сияющей Броне. Входишь в комнату, и люди забывают, о чем болтали. Ты сама естественность. Доверие и сила. Грация в движении. Ты заставляешь людей падать на колени и мечтать о твоем внимании.
Я беру ее руку с груди и прижимаю к лицу. Даже вслепую она ощутит мою убежденность. - Ты героиня. Настоящая. Лучшего сорта. Прямая. Благородная. Верная. Защищай-слабых, и сила-твоя-удесятерится-ибо-сердце-чисто, и всё, что заставляет людей любить героев. Заставляет людей мечтать, что однажды они тоже станут героями. Лучшее в нас, понимаешь? Ланселот и Артур и Парсифаль в одной. И вершина всего... - я хихикаю так, знаете ли - "давай-посмеемся-вместе", - ты успела навалить гору мертвых мерзавцев.
- Кейн, это.... Если бы я реально могла стать такой...
- Уже.
- Но я не чувствую себя... такой внутри. Я не... нет, это игра, Кейн. Не видишь? Это представление, всего-то.
- И что? - пожимаю я плечами. - Почему бы нет? Таковы уж мы.
Неужели ей никогда не приходило в голову? - Что мы такое? Мы то, в чем мы убеждаем людей. Это наше дело. Наша работа. Что я сказал - всё, что я сказал - это то, что я о тебе думаю. А думаю потому, что ты правда, правда хороша. Не говоря уже о...
Давай, трусливый мешок дерьма. Скажи.
Скажи.
- ...о том, что ты без сомнений, самая восхитительно красивая женщина, с которой я имел честь встретиться.
Ну, выдавил. И это даже не прозвучало идиотски. Надеюсь.
- Ты точно так думаешь? - Рука у лица оживает, теплая, скользит по шее. Вторая рука ищет ключицу, потом медленно идет по груди, к мышцам над ребрами. Чуть медлит у свежего шрама. И движется южнее.
Догадываюсь, что иногда способен сказать что-то правильное.
- Правда думаешь, что я красива?
И ее губы так близки к моим, что дыхание греет бороду. Пальцы отыскали лобковые волосы и стояк возвращается, с силой урагана, и не думаю, что уже способен говорить.
Рука смыкается вокруг, словно это рукоять булавы.
- Теперь поняла. Наконец поняла. Ты пытаешься спасти меня.
Все, что могу - невнятно промычать: - Марада... Марада, не ... я не...
- Звезды. Вот ответ. Мы можем быть звездами - можем заставить их поверить. Поверить, что станем прибыльными. Станем великими. Тогда нас вытащат домой. Нужно лишь убедить их.
Да никогда. Не с нами. Нужно ей сказать.
Нужно.
Но я просто нахожу ее губы и позволяю языку заползти мне в рот, словно своевременному кляпу. Она содрогается и заводит мою руку внутрь себя, в скользкое между ног.
А может, ложная надежда для нее единственная надежда. Может, ей не нужно верить. Один из любимых писателей папца говорил: "Нужно дарить друг другу иллюзии, чтобы можно было жить".
Или самим себе. Дарить.
- ... ты не такой, Кейн, как притворяешься. Я знаю. Чую. - Она ложится на твердый камень и тянет меня сверху, стальная пружина члена против железных-под-бархатом бедер. - Внутри тебя герой. Звезда. Мы можем жить, Кейн.
А я дрожу слишком сильно, чтобы ответить, и она шарит и затягивает меня внутрь себя, и дрожь становится ритмом. Охватывает мои бедра ногами и тихонько кричит, крошечное "упп", и поднимает над полом алчным движением таза...
- Мы будем жить, Кейн. Вот наш обет. Жить. Стать звездами, ведь мы поняли, что можем.
- Да, - говорю я. - Да.
Что еще я могу сказать? Что еще мне следует сказать?
- И если они возьмут меня домой... если возьмут...
Голос набирает мощь в такт движениям бедер.
- Я не оставлю тебя здесь. В их руках. Клянусь, клянусь, клянусь всем. Я приду за тобой.
- Знаю... - Беззвучно. задыхаясь. - Я ззз... ннн...
- А ты придешь за мной.
- Да.
- Скажи, что...
- Да.
- Скажи еще ...
- Да, Марада, да. Да, я приду за тобой...
- Придешь. Ты придешь за мной, Кейн - ты - ты...
Она судорожно сводит ноги, угрожая сокрушить спинной хребет в порошок, и мне все равно. Все равно и сейчас и вечно, всегда будет все равно, ибо есть лишь плоть ее и моя и широкая волна, нами поднятая, она вздымает гребень в бесконечной белой вспышке, растворив и боль и сожаления и гнев и все, что плохого есть и будет в мире.
И...
>>ускоренная перемотка>>
Мы лежим в объятиях, трепеща и тяжело дыша.
Через некое время я отрываюсь, а она тихо стонет, затухая, и прижимает снова, и я отвечаю с удвоенной силой.
Похоже, мы тоже уйдем с салютом.
Да уж. Снова не смешно.
Я дарю последний поцелуй, последнее долгое свидание тайной плоти, пробую сказать губами и руками то, чего не смогу сказать вслух. Что это не было ошибкой. Что это не гормоны, не крайность. Что мы не просто перепихнулись.