А как я-то рад! Как я рад! Просто не передать словами! Тем более что слова эти не передаются просто. Язык у меня укорочен. Для большей коммуникабельности, однозначно!
Может, мне тоже поплакать над судьбой-злодейкой? Ага! Это же всё изменит. Слёзы и меня превратят в прекрасного прынца и так пронзительно, страшно кричащую женщину спасут.
Злоба закипает во мне. Злоба гонит меня на бой. А увиденное просто бросило меня в дикое бешенство!
Открылась мне картина попавшего в засаду каравана, почему-топривычная. Очень привычная. Поперёк дороги стоит транспорт, тяговая силанеуправляема. Водиласвесился с кабины управления, рота охраны Видимо, та куча-мала и естьдобиваемые бойцы прикрытия. Гражданские Три женщины. Их насилуют. Ещё бой не закончен, а уже. Скоты. Две уже мертвы. Я почему-то отчётливо знаю, что они мертвы. Третья Вижу, как от неё отлетает то облачко, что я видел накануне, тем остановив испускание звуков телом этой бедолаги, обессиленных, хриплых криков и стонов. Облачко это так же соткалось в образ. Но не развеялось, а стремительно унеслось куда-то. Судя по ране и количеству кровиженщину убили, пронзив насквозь живот. И насиловалив её агонии. Продолжая насиловать уже бездыханные тела этих несчастных.
А поодаль, левее от меняещё толпа. Ещё одна гражданская. Тоженасилуемая. Она жива. Я же чётко вижукто жив, а кто уже нет.
Всё это я рассматривал, пока думал, куда идтиумирать. И когоубивать. Просто процесс этотдумания, мышленияоказался весьма сложным. Просто невыносимо трудным. Потому и завис я, крутя башней.
В конце концов, я решил, что мёртвым не помочь, а бойцы? Ну, такова наша судьба, боеваяпасть в бою. А вот та, что отчаянно кричит, ещё полна жизненной силы. И сила эта из неё не хлещет, как из пробоины, значит, серьёзной угрозы для её жизни нет. Пока Потому я и поковылял именно к этой куче отморозков. Спасать надо то, что можно спасти.
Но они были не только отбитыми отморозками, а еще и полными раздолбаями. На меня, такого красивого, неприметного, незаметного, никакой реакции! Долбодятлы!
Замахиваюсь со всей злобы, со всей яростьюбью. Узкое лезвие топора легко распластывает плоть и кости, но застревает.
Бродяга! кричат вокруг.
Второй раз меня так называют. Может, они знают меня? Может, это мой позывной? Илипогоняло? «Бродяга»? А что? Нормально. Можно прямо на лобовуху наклеить«Бродяга».
Вырываю топор, отклоняю его рукоятью от себя копьё, без замаха бью обухом в лицо отморозка-копейщикахватилоотлетел, свернулся, выпал из боя. Отмахнулся ещё от одного, подсёк ногу третьему, но не попал лезвием по ноге, просто сбил с ног. Отморозки расступаются. Мне не хватает оборотистости, деревянному, закостенелому телу не хватает ловкостидостать кого-либо из них.
Ко мне выходит одноглазый урод с мерзкой ухмылочкой, затягивающий на себе пояс. Ему подали длинную полосу заточенного и чуть изогнутого металла. Сабля? Шашка? Бывает! Всяк загоняется по-своему.
Одноглазый, судя по биению силы в нём, вокруг него, главарь этой шайки-лейки. Хорошо. Обычно в таких шайках главарьоснова всего. Хорошо, что сам вышел. Подставил под меня критическую точку вашей организации. Не знаю, почему, но уверен, что именно этомой профиль, вынос как раз командных центров.
Меж тем одноглазый решил поразить меня казачьими ухватами. Ноне впечатлил! Тебе до характерников как до Китая раком. Как мнедо нормального человека. Но смотрю внимательнокак он крутит эту полосу металла. Смотрю не в глаза. В центр его корпуса, в точку, которую очень хочется назвать солнечным сплетением. Хочется назвать, ноне можется. Смотрю расфокусированным взглядом, с максимальным охватом. Так, вижу и его лицо, выражение его глаза, его ноги, его руки и мелькание сверкающей стали. Даже контролирую отморозков вокруг.
И вдруг понимаю, что он задумал. Ну-ну! Давай, мальчик, поиграем в казаки-разбойники! Намечаю выпад топором. Ожидаемосмещается, чиркая мне по запястью лезвием своего оружия. Топор выпадает из враз обессилевшей руки.
Больесть. Но не столь потрясающая, какую я ожидал от перерезанной до кости руки. И кровь из перехваченных жил не бежит с ожидаемым напором.
Вижу краем глаза торжество в его глазу, намечающуюся ухмылку пренебрежения. Рано! Рано ты порадовался. Штык легко входит ему под подбородок. Горячая кровь хлынула мне на руку. В этот раз смог себя сдержатьне кинулся, как псина, лакать эту сводящую с ума бордовость. Но одноглазыйвсё одноблекнет, сереет, его глаз за мгновение побелел. Его пасть раскрылась, выпуская дымок-парок его души. А его жизненная сила, через штыкшироким потоком высоковольтного токабьёт меня, выгибая меня дугой.
От боли ору. На одной ноте. От боли, от распирающей меня силы, от нестерпимого давления, от обжигающего, испепеляющего жара и тока этой силы.
Одноглазый за секунду стал похож на пепел истлевшей сигареты, осыпался невесомой взвесью.
Если бы на меня, сжигаемого, ломаемого, оглохшего, ослепшего, шокированного и контуженого, кинулись бы отморозкипорвали бы, как крысакаравай. Но они отшатнулись назад.
Демон! выдохнул один.
Демон-бродяга! закричал другой.
Повелитель нежити! взвизгнул третий.
И этот визг стал для них сигналом к отступлению. Они прыснуликто куда, как кухонные тараканы от тапка.
С женщины вскочил насильник, тоже побежал, путаясь в спущенных штанах. И так меня это задело, что вернуло к реальности.
И эти глаза. Этой женщины.
Прыгаю. И сам от себя офигиваю. Перелетев через этого насильника, падаю, качусь кубаремноги разной длины, не привык. А насильник так резко совершил поворот от меня, что тоже упал, порвал штаны, припустил от меня под прямым углом. А я никак не встану. То нога не гнётся, то рука не выпрямляется.
Одним словомметнул в него штык. И ведь попал! С левой, изуродованной, руки! Не совсем удачно, не туда, куда целил, и не так как хотел, нопопал! Хотел-то я меж лопаток ему клинок вогнать, а попалв ягодицу, да еще торцом рукоятки. Нет, там торец будь здоров! Можно, как молоток использовать! Но, блин, в задницу?!
И очень удивился, что голозадый рухнул, затрясся, стал стремительно сереть, испепеляясь. А меня опять выгнуло дугой и стало колотить, будто я на высоковольтный кабель помочился.
Пока меня колбасило, отморозки разбежались. Да и плевать на них! Судьба их незавидна и уже определена. Самим родом их занятий. Не сегоднятак завтра сдохнут. В придорожной канаве, а саваном им будет дорожная пыль.
Глава 2
Встаю. Меня ещё потряхивает и распирает, как ту лягушку, надутую через соломинку.
Осматриваю себя. Раз уж ужалось выжитьнадо жить. Разбираться с поломанным телом, с глючащим разумом, с
Я же голый! И ладно бысовсем всё отрезали, но треть-то оставили! Стыдно чёй-то стало. Две пары женских глаз пристально наблюдают за мной. От этих взглядов и стало стыдно. Поворачиваюсь боком, ковыляю к куче тел на дороге.
Старшая стоит в боевой стойке, сверкая своими женскими белыми прелестями через прорехи остатков одежды, маня меня горячей, живой, чистой кровью, что обильно стравливается через порезы. А рукикак и моя правая рукабессильные. Видел, как она пыталась ножи подобрать. Глаза еёв пол-лица. Бывает. И не таких красавцев на дороге встретишь. И не так охудеешь в атаке.
Кто ты? кричит мне.
Кто я? А в самом делекто я? Не помню. Ничего не помню. Никаких координат. Как моё имя? Родовое имя? Родина? Какого я рода? Одно понятнопочти мужского. Блин, опять стыдно. Потому как видно. Откуда я? Как сюда попал? Что происходит? Ни на один из этих вопросов у меня нет ни одного ответа. Даже приблизительного.
Куча тел шевелится. Живы аж семеро. Четверых я однозначно определил отморозками. Мне и так хреново, но почему-то уверенсилы никогда не бывает много. Мой штык переводит их в пыль. Обидно, что всё сразу. Вместе с одёжами и оружием. Всё, за мгновение, истлевает в прах. Да и!.. Плевать!..
Меня так распирает, что, кажется, пукнувзлечу!
Трое живы. Красная расцветка единообразных шмоток как бы намекает на их единство. Один встаёт сам. Меня боится. Правильно делает. Такую красоту встретишь в тёмной подворотнеобделаешься. Выставляю в него обе руки в жесте, который для меня означает остановку. И показываю ему, кроме семи с половиной пальцев, что ладони мои пусты. Как и мои карманы. Карманы у меняпрозрачные настолько, что нет их, сам может видеть, что у меня где припрятано. Потом махнул ему левой ладонью, подзывая, указывая на его раненого товарища, жестом-рывком демонстрирую, что парня надо извлечь из-под тел. Он меня понял. Опустил топор, помог. Но старался держаться как можно дальше. Воняет? Бывает! Тебя будут пытатьне так обделаешься, не так обмараешься.
А дела плохи! Парни-тона грани. Один даже пытался белое облачко выдохнуть. Не дал. Загнал этот пар обратно в тело. Откуда я знал, что станет только хуже? Сделал то, что посчитал правильным.
Но парней надо штопать. И меня. И ту, сиськастую. Выпрямился. Нашёл глазами красноголовую девочку. Жестом позвал. Только потом опомнился, схватил окровавленный порванный плащ, закутался.
«Ты понимаешь меня?» мысленно спрашиваю, глядя в зелёные глаза девочки.
Кивает, икает. Сверток с ребёнком очень неловко держит старшая женщина. Бесчувственными пальцами пытается погладить лицо ребёнка. Онаего мать. Вон как их марево жизни тянется друг к другу.
«Нужна нить, игла. Шить, понимаешь? спрашиваю девочку, жестом показываю, будто шью. И острый нож!»
Девочка кивает, крутится, бежит лёгкими ножками к повозке. Ну а нож я сам нашёл. Нет, штык не годится. Он не режет. Он стирает из реальности. Да, руки хотя бы вымыть. Хоть чемвсё чище, чем сейчас. Блин, а ногти-то мои, ногти! Вот это я неряха!
Когда девочка прибежала со шкатулкой, которая оказалась дорожным ремкомплектом швеи, попросил её прокалить клинок. А у неё не получается. Подсказал, где она ошиблась. Волна обжигающего пламени пробежала по лезвию.
Вымаг? спросила с дрожью в голосе девочка.
Мотаю головой. Какой я маг? Яурод. И вообщене отвлекай!
Оказалось, девочка и это услышала. Отступила на шаг. Но, встав на носочки, прикрыв рот ладошками, смотрела через моё плечо, как я пластаю рану, вычищаю её, как сшиваю.
Заштопал обоих бессознательных парней. Тот, что был в сознании, мужественный парень, кстати, боялся меня до ужаса, но допустил меня до своего тела, скрипя зубами и рычатерпел.
А вот белогрудая категорически отказалась. Пожал плечами, сел на тело одного из убитых (ему уже всё равно), стал левой рукой сшивать себе правую. Странно, вена перерезана. Но кровь не бежит. Составляю, прихватываю, сшиваю белые нитки сухожилий. Только потом сшиваю кожу.
Да и из других моих ран кровь уже не бежит. Где-то свернулась коркой. А где-тонет. Как раны на трупахне кровоточат. Может, я этот? Зомби? Да и отморозки кричали, что во мне увидели вожака нежити.
Старшая женщина переодевалась. Терпеливо ждал, пока девочка её оденет. Ну вот! Совсем другое дело! Только вот раны надо было сначала обработать, чтобы перестали кровоточить. Ведь крышу мне сносит! От её крови! Подхожу к ней, показываю, что правая ладонь управляема, что все три с половиной пальца двигаются.
Решалась она долго. Совещались с бойцом и девочкой. Я возился в сторонке, делая вид, что не слышу их. Разбирал тела. Освобождал их от трофеев. Найдя куски более или менее чистой ткани, сначала замотал себе правое запястье, потом стал стирать кровь и грязь с остальных ран, штопая сам себя.
Видя эторешились. Но ятолько в роли организатора. Штопаетдевочка. А зовут её, оказывается, Пламя. И это Пламя в полуобморочном состоянии шила полуобморочную хозяйку.
Оказалось, грудастаядовольно немаленькая шишка, баба при деньгах и при власти. Только вот как она, такая знатная, богатая и влиятельная, оказалась на этой дороге под отбросами людскими? Ну, это её жизнь. Накосячилапусть теперь хлебает полными половниками. Отребье, вон, её уже наполнилогрязью. Чувствую, как она боится понести от этой швали. Да, баба плодовитая. От случайного чиха залетает. Ещё бытакая сила жизни в её чреслах! Отребью крышу посносило. Аж меня не заметили, такого бесшумного, незаметного.
Но это несправедливо! Позволить этому мусору продолжить себя в векахпреступление перед человечеством. А потомусемя их умирает прямо в лоне этой женщины. По моему желанию. Если бы ещё знать, что именно я сделал для этого?!
Девочка туго затягивает руки хозяйки полосами ткани. Киваю головой, одобрительно, мысленно хвалю девочку. Онамолодец. Во всём сегодня себя показала с исключительно замечательной стороны. Лицо девочки стремительно догнало в расцветке свои же волосы и превалирующую расцветку одежды остальных.
А старшаякак-то смешноприсела, чуть поклонилась, приняла какое-то подобие помпезности на лицо, стала говорить:
ЯЛилия Медногорская, властительница земель Медной Горы, что на западных землях Порубежья Империи, знаменосец Князей Волка, благодарю вас за оказанную помощь, за наше спасение. Мы в неоплатном долгу перед вами. Кому мы обязаны спасением?
И тут я опять задумался. Понятно, что она спрашивает, так вот, витиевато«а ты хто, собственно?» Но вот кому она обязана своим спасением? Кто та гнида, что сунула меня сюда? В этот вот мешок ломаных костей и гнилого мяса, с разбалансированной нервной системой и противофазной энергетикой?
Чувствуя, что пауза затягивается, ткнул рукой в небо над головой, а потом мысленно продекларировал, а рыжая девочка озвучила:
Он говорит, что спасением вы, госпожа, обязана не ему, а вашим богам, им и должны. А как его имяон сам не знает.
Лилия Медногорская переглянулась со своим воином, повернулась ко мне:
А какие ваши дальнейшие планы?
В ответ я пожал плечами, а Пламя озвучила:
Говорит, нет у него планов. А собирается онсобрать то, что тут плохо лежит и Валить? А, уходить отсюда. Пока падальщики? Пока твари не набежали.
Лилия опять переглянулась с парнем, говорит:
А можем ли мы просить вас сопроводить нас, помочь нам? Видите ли, у нас есть золото. Немного, ноесть. А вот людей у меня не осталось. А нам надо попасть в столицу.
Я пожал плечами, потомкивнул. Если всё единочто делать, то ведь единочто не делать?!
А Пламя озвучивает:
У него нет к нам злобы. Говорит, что не надо его бояться.
Да как его не бояться?!.. воскликнула Лилия, но осеклась, пряча глаза.
Я усмехнулся. И этим сделал ещё хуже. Отшатнулись не только Лилия и Пламядаже боец обратно схватился за топор, отступая на пару шагов. Видимо, у меня настолько добрая и открытая улыбка, прямогагаринская, что ею можно страдающих запорами лечить.
Потому, поняв, что дипломат из меня никакой, забил, занялся делом. Меня как раз перестало разрывать изнутри давлением непонятно чего, потому я утилизировал тела, освобождённые от рухляди. Кстати, от трупов выхлопникакой. Есть, конечно, ноникакой.
Отморозков особо и не шмонали. Там поживиться было совсем нечем. Потому обращал их в пыль вместе с их ржавым и дряхлым тряпьём и вещами.
Долго стоял над телами трёх молоденьких девочек, с сожалением смотря на них. Душу мою щипало. Им бы жизнь преумножать. Всё для этого есть. Телагармоничные, родины животовприёмистые, дитя выносили бы, родили бы без сложностей, ведь кости таза достаточно проходимые, груди развиты, выкормили бы, каналы жизненной силы чистые, головы были светлые. Здоровые дети бы народились, поднялись бы. Но девушки полетели по ветрупрахом.
А это моё оцепенение вызвало такое же оцепенение и троих живых. Раненыеживыми ещё не считаются. Дитя и так было в постоянном оцепенении. Проклят он. Его каналы жизни перевиты, заблокированы, запутаны. Почти как мои. Но у меняврождённое.
Видел, как Пламя пересказывает им те слова, что я позволил ей уловить в моем прощальном обращении к девушкам. Я надеялся, что в будущем Круге им достанется лучшая Доля. Они выстрадали своё.
Как я и говорил, с трупов никакого толку. Сила от них приходила плохая. Я её развеивал обратно в воздухе. Особеннос тел отморозков. Потому предложил воинов Красной Горы захоронить. И этим вызвал ужас у живых.
А когда поднялся тот боец, которому я запретил умирать, понялпочему. Почему надо было именно уничтожить тела.
Боец поднялся быстро. Как будто и не был смертельно ранен. Второйдаже в сознание не пришёл, а этот встал. И кинулся на Падабойца Лилии, которому повезло меньше остальных пострадать в этой потасовке.
Хорошо, я рядом был. Отшвырнул этого поднявшегося. С такой злостью толкнул поднявшегося бойца, что его снесло, будто в него машина врезалась. Только тогда я понял, насколько этот поднявшийся неправильный. Ток жизненных сил в нём сменился током какой-то другой силы. Плохой силы, вызывающей ощущение нечистоты, противной сырости, промозглости, стылости.
«Не смей!» мысленно крикнул я, выхватывая свой штык из ножен, с желанием развеять пеплом и этого бойца, коль уж его выздоровление не сложилось. Но боец замер, вытянувшись в струнку, как салага перед сержантом-дембелем. И смотрит мне в лицо бездумными глазами трупа.