Но через лабораторию ему все равно придется пройти.
Чаки помнил свой первый день в учебном центре. Помнил датчики на запястьях, людей в форме и слова: «Страна дает тебе новую жизнь». Тогда ему даже не было особо страшно. Не знал, что впереди уколы, гудящие лампы излучателей, центрифуги, шипучие таблетки в высоких пластиковых стаканах. Не знал, что будет больно.
А ведь есть те, кто идет на это добровольно.
Не понимаю, зачем это Адилу нужно, сказал Чаки и тут же пожалел об этом. Бен поднял на него удивленный взгляд, и пришлось продолжать: Зачем он вызвался на эксперименты? Ведь он же не одаренный, и никто его не заставлял.
Меня это тоже удивляло сначала. Бен крутанул браслет на запястье, и выбитые на металле знаки исцеления слились в сверкающую полосу. Это ему ничего не дает, ни повышения, ни особых льгот. Но теперь, после стольких экспериментов онБен задумался, подбирая слова. Идеальный солдат? Если таких будет много
То и одаренные будут не нужны, договорил за него Чаки.
Нет! Бен засмеялся, покачал головой. Если таких будет много, это даст нам перевес. Может, наконец-то сдвинем линию фронта, отбросим альянс.
Звякнул колокольчик над дверью, и вошедший остановился на пороге, оглядел забегаловку. Чаки замахал ему, как давнему другу, и тот поспешил к их столу.
Вот видишь, ты зря волновался, сказал Бен чуть слышно. Все хорошо.
3.
Она шла рядом, но словно не с ним, а сама по себе. То обгоняла Чарену, то отставала, разглядывала пожелтевшую траву, пинала придорожные камни. Они с сухим шорохом катились вниз по склону, пока не натыкались на вросшие в землю валуны или не исчезали в кустарнике.
Нежданная спутница.
Чарена не пытался окликнуть ее, шагал все также неспешно и осторожно. Но следил, как она отбегает и возвращается, отмахивается от овода, срывает невзрачный белый цветок и тут же бросает прочь. Тяжелая сумка била ее по ногам, ветер трепал волосы, путал волнистые пряди.
Как она оказалась на этой тропе? Неужели ждала, когда появится провожатый, и попросила о помощи первого встречного? Ведь могла простоять еще долго, места казались заброшенными, ни путников, поднимающихся к монастырю, ни пастухов, пасущих стада. Лишь птицы испуганно вспархивали от звука шагов, а над травой вились поздние бабочки и мухи, отогретые осенним теплом.
Девушка вдруг замерла, вытянулась, глядя вдаль, а потом сорвалась с места. Добежала до высокого обломка скалы, взобралась на него и снова застыла, будто одинокий дозорный, ждущий наступления врагов. Но тут же обернулась к Чарене, замахала руками, заговорила, неразборчиво и быстро.
Не понимаю! крикнул Чарена и ускорил шаг.
Камень, на котором она стояла, был щербатым, в белых прожилках, и таким большим, что на плоской вершине разместились бы и трое. Чарена поднялся по уступам и остановился рядом с девушкой.
Справа, вдалеке виднелся город. Над сутолокой крыш тянулся дым, медный отблеск на шпиле башни слепил глаза. Ни рельсы, ни причал для поездов отсюда было не различить, но Чарена зналони там, прячутся среди холмов.
Не туда смотришь! Спутница дернула его за рукав и указала вниз. Вот!
Тропа под скалой ветвилась, три стежки разбегались в стороны, терялись в колючих зарослях. Но главная, утоптанная дорожка не исчезала, бежала вниз, между камней и рытвин, в зеленую долину, к деревне. Отсюда все было как на ладони: улицы, заборы, дома и сады вокруг.
Я была там! Девушка махнула рукой, будто хотела смести селение. Туда ходить не надо.
Чарена кивнул. В заплечном мешке лежала фляга с водой и монастырский хлеб, на сегодня хватит. Ни к чему задерживаться, заходить в каждую деревню. И не беда, если придется ночевать под открытым небом.
Они слезли с обломка скалы, и Чарена прислушался. Незримый путь стремился вниз, разлетался искрами, озарял каждую из неприметных тропок. Но куда свернуть?
Ты знаешь, слова путались, теснили друг друга, как идут до столицы?
Девушка мотнула головойтак возмущенно, будто большей глупости не слышала в жизни.
Зачем нам идти, это же очень далеко! сказала она. Мы поедем на поезде.
У меня нет денег, объяснил Чарена.
Подорожная, открывавшая двери в вагон, была подарком Мари. Наверное, самым дорогим ее подарком.
Девушка рассмеялась, самозабвенно, по-детски. Закружилась на месте, бросила что-то сквозь смех, Чарена не понял ни слова. Солнце золотило ее волосы, ботинки чертили борозды в песке. Наконец, она остановилась, перевела дух, и заговорила разборчиво, почти спокойно:
Мы не на таком поезде поедем, на другом. Не нужны там будут никакие деньги, мы просто
Она не успела договоритьбелая тень метнулась над краем скалы, и на тропу прыгнул кьони.
Подбежал к Чарене, ткнулся в протянутые ладони. Смотрел не отрываясь, дышал тяжело, бока вздрагивали. Чарена наклонился, положил руку ему на голову, заглянул в глаза. Они были серыми, как пасмурное небо.
Кьони. Бежал ко мне.
Волк тихо заворчал в ответ.
Он говорит, что его зовут Эша. Голос девушки был чуть громче шепота, но Чарена расслышал. Обернулся и увидел, что она отступила с тропы, вжалась в скалу и стиснула кулаки так, что побелели костяшки пальцев. И говорит, что если бы не ты, он бы меня съел.
Дальше они пошли втроем.
Девушка шагала впереди, колючки хрустели под толстыми подошвами. Указывала путьи позабыла, что боялась волка. Оглядываясь, едва скользила по нему взглядом, и на Чарену смотрела без удивления, словно знала давно.
Кьони не отбегал, держался рядом. Иногда замирал, лишь уши вздрагивали, ловили звуки, а иногда припадал к земле. Но чаще неспешно шел рядом с Чареной.
«Его зовут Эша». Так она сказала, и Чарена не усомнился. Каждое движение кьони, его дыхание и взгляд были пронизаны звучанием этого имени. Оно серебрилось, шелестело, горело сдержанной силой. Подлинное имя, то, что приходит во время бдения, в одиночестве.
Отчего он думал, что вправе давать им прозвища? По своей прихоти решал, кто как будет зваться, но и у Ки-Ронга, и у каждого из них уже было настоящее имя! Волки понимали Чарену лучше, чем люди, следовали за ним, знали, где сплетаются и куда бегут незримые пути. А он и не попытался отыскать имена своих спутников.
Эша взглянул на него, будто услышав эти мысли.
Но ведь прежде Чарена не встречал человека, который знал бы язык волков. Кто эта девушка?
Она обернулась, быстро заговорила, Чарена лишь по жестам догадался, что нужно идти осторожно, след в след, пригибаться и прятаться за скалами, прорезавшими склон. Солнце давно перешло полдень и рваная островерхая тень ползла к подножию горы, туда, где блестели рельсы и стоял поезд. Он виделся отсюда крохотным, будто игрушка, и обветшалым, цвета старой земли. Здесь не было ни длинной пристани, ни городских улиц, ни людей, спешащих по своим делам.
Тихо! прошептала девушка и прижала палец к губам. Нас не должны заметить!
Да, людей не видно, но кто знает, где они притаились. Быть может, в поезде или за скалой. Чарена кивнул.
Их никто не заметил.
Чарена спускался последним. Смотрел, как девушка идет, вжимаясь в низкую каменную гряду, бесшумно, каждый шаг выверенный и точный. Так пробираются мимо часовых в стан врагов, так пытаются проскользнуть ночью мимо городской стражи. Эша не стремился опередить ее, крался следом и изредка оборачивался, смотрел на Чарену.
Кто враги, от кого нужно прятаться? Это не те, с кем идет война, ведь битва гремит далеко отсюда: земли у пролива не знают покоя, как и прежде, тысячи лет назад. Чарена понял это из слов Мари и из рассказов Джени. Но Мари, ее брат и даже женщины в монастыре, отгородившиеся от всего мира, боялись не только заморских воинов. И повторяли, что дороги в столицу нет, что никого не пустят туда.
Что-то случилось с империей, пока он спал.
Девушка замерла у последнего камня, махнула рукой, призывая остановиться, и тут же устремилась вперед.
Поезд казался позабытым и старым, как холмы вокруг. Совсем не таким, как тот, что привез Чарену: не было ни серых, ни синих фургонов с широкими окнами и сетчатыми лестницами. Вместо них над колесами возвышались огромные вытянутые бочки, все в черных подтеках и пятнах ржавчины; за бочки цеплялись открытые повозки, а за нихнеказистые вагоны, сколоченные из обшарпанных коричневых досок.
Девушка, не оглядываясь, подбежала к одному из них, ухватилась за скобу в стене и взобралась на узкую приступку. Сдвинула щеколду и толкнула тяжелую дверь, та поддалась, с усталым скрипом покатилась в сторону. Звук остался в воздухе протяжным эхом, слишком громким для здешней тишины.
Следом за девушкой внутрь запрыгнул Эша, светлой тенью рассек мрак повозки. Чарена огляделся, готов был увидеть спешащих к ним людей, с оружием или чарами наготове, но кругом по-прежнему царила безмятежность, осенняя, сонная.
Это не тихо, сказал он, залезая в вагон. Громко. Есть опасность?
Нет, отмахнулась девушка и потянула дверь. Та застонала и затворилась, отсекла свет. Их бы тут много было, если бы охраняли, а так внимания не обратят.
Лишь в первые мгновения тьма была беспроглядной, а потом распалась на углы и тени. Лезвия солнечных лучей врывались в зазоры в стенах, растекались отсветами. Эша медленно кружил по вагону, следовал за невидимым плетением запахов. Некоторые из них так давно и прочно пропитали древесину, что их чувствовал и Чарена: запахи горючей смеси, металла и животныхкоров или лошадейкогда-то толпившихся тут, дышавших тяжело и тревожно. О них напоминали и стойла, разгородившие половину вагона. Но на полу не было ни соломы, ни следов навоза. Лишь пыль, пустые ящики и кургузая печка в углу. Чарена прикоснулся к ней и отряхнул ладони от хлопьев ржавчины.
Вагон вздрогнул. Заскрежетали колеса, и свет сместился, пятнами заплясал по стенам, все быстрее, быстрее. Чарена едва удержался на ногах, вновь схватился за печь, а потом и вовсе опустился на пол. Эша лег рядом.
Девушка взобралась на ящики, села, обняв колени. Блики скользили, выхватывали из сумрака то ее исцарапанные ноги, то острый подбородок, то пряди волос. Чарена не мог понять, куда она смотрит.
Но она, должно быть, заметила его взгляд, подалась вперед и спросила:
Как тебя зовут?
Чарена, ответил он.
И сам усмехнулсятак буднично прозвучало его имя. Словно таким и должно быть возвращение в столицу: в чужой одежде, без денег и почти без слов.
А, обычное имя, отозвалась девушка. Почти разочаровано. Эша приподнялся и посмотрел на нее. А вот у меня редкое, Никошиара. Но ты можешь звать меня Ники.
Чарена кивнул. Снова прозвище, лишенное смысла. Но ей было впору, она и походила на ребенка, еще не прошедшего посвящение.
А ты? Чаки?
Он не успел ответитьлишь мотнул головой, вагон качнулся сильнее, шум стал оглушительным. Мимо с грохотом промчался другой поезд, запах горной смолы хлестнул по лицу, и на миг перехватило дыхание.
Значит, Рени? снова спросила Ники, когда гром и лязг стихли вдали. Нет? А как же тебя называли, когда ты был маленьким?
Кьоники, ответил он.
А почему так? Ники уселась поудобнееждала, что он скажет, как объяснит. Но он не знал этого слова на новом языке.
Это кьони. Чарена указал на Эшу, и тот навострил уши. Кималенький. Маленький кьони.
Ники задумчиво склонила голову набок, качнула ногой. Ботинок ударил в край ящика, раз, другой. А потом вскинулась, захлопала в ладоши и засмеялась, также заливисто и звонко, как и там, на склоне холма.
Волчонок! воскликнула она. Это значит волчонок! Кьоники, Кьоники! Тебе так подходит, тебя так и зовут, да!
Нет, я
Я давно уже не Кьоники, Кьоники ушел из деревни, миновал поля, простился с Ки-Ронгом и исчез в степи. Чарена вернулся вместо него в святилище Безымянного духа. Вместо ребенка вернулся взрослый и стал зваться подлинным именем.
Он хотел объяснить это Ники, но чужая, едва знакомая речь не желала слушаться, не складывалась во фразы. Чарена махнул рукой и откинулся на пол, растянулся на пыльных досках.
Вагон качался, колеса стучали ритмично и гулко, будто железное сердце. Свет ускользал и появлялся, сумрак клубился, убаюкивая. Нельзя спать днем, старое поверье предупреждало об этом, ему вторили легенды и сказки. Как пробудятся духи полудня, так и блуждают до заката, ищут беспечных спящих и навлекают дурные видения.
Но что ему до того? Станет ли тот, кто провел в забытьи тысячи лет, бояться сновидений?
Чарена не заметил, как дремота окутала его, увела в глубину.
4.
Проснись! Проснись!
Чарена рванулся на голос, сел, с трудом разлепив глаза. Скрежет металла отдавался в костях, на стене плясали алые пятна, смешивались с отголосками сна. А тот стремительно таял, оставлял лишь осколки памяти: кровь, победные крики, грязь, глухие удары осадных машин. Сон о войне.
Он замедляет ход, нам надо прыгать! Дверь была открыта, Ники стояла в проеме. Закатный свет омывал ее, пламенел на волосах. Скорее, а то снова разгонится!
Впереди север! Чарена вскочил, подобрал заплечный мешок. Неправильно, нужен восток, а едем на север.
Не в том дело! Поезд идет в город, там будет проверка, скорее!
Последнее слово звоном осталось в воздухе, Ники метнулась вперед, проем опустел. Эша скользнул следом, лишь на миг замер, оглянулся и соскочил.
Чарена в два шага добрался до выхода, успел увидеть медленно катящиеся мимо холмы и багровые полосы облаков над горизонтом. Явь ли это или принесенные духами сны? Думать было некогда. Чарена покрепче перехватил лямку рюкзака и прыгнул.
Резиновые подошвы заскользили по насыпи, ветер обдал копотью. Будто отголоски сна донеслись дымом горящих селений. Нет, пролив далеко отсюда, война далеко! Чарена закашлялся, а когда выпрямился и протер слезящиеся от чада глаза, дым уже развеялся. Стук колес стихал вдалеке. Поезд набирал скорость, все быстрее мчался на север, фонари над последним вагоном превратились в крохотные красные огоньки.
Чарена оглянулся, ища своих спутников.
Эша бродил по насыпи, принюхивался, двигался настороженно и бесшумно. А Ники стояла внизу, хмурилась, кусала губы и смотрела, как облако наползает на закатное солнце. Алые отблески таяли, тени становились сумрачней, гуще.
Восток, сказал Чарена и кивнул на холмы за железной дорогой. Надо туда.
Ники вскарабкалась по сыпучему откосу, пнула рельсу. Кьони поднял голову завыл, коротко и тихо.
Эша тут раньше не был, сказала Ники. Запнулась на миг и добавила: Но он знает, что где-то там раньше жили волки.
На восток тянулось холмистое бездорожье, усеянное валунами, покрытое травой. Эша бежал впереди, огибал заросли, прыгал с камня на камень, а Чарена с Ники ступали за ним. Ведь если идти напролом, ломать стебли, топтать побеги, то останется тропа, и враги, кем бы они ни были, без труда заметят след и отправятся вдогонку.
Как странно, думал Чарена, переводя взгляд с серебристой шкуры кьони на темнеющее небо. Путь в земле такой ясный, прямой и сильный, как полноводная река. Но торной дороги вдоль него нет, и город в другой стороне. Люди всегда селятся возле жил земли, строят селения на перехлестах путей, отчего же тут так пустынно?
Ники говорила без умолку, словно старалась заполнить безлюдную тишину. Чарена вслушивался, но понимал лишь, что это рассказ о поездах, о том, как они движутся, что везут, когда опасно в них забираться, а когда нет.
Перед загрузкой проверка, потом еще одна проверка, поэтому в город нельзя. Голос Ники уже не звенел. Превратился в полушепот, тонул в сумерках. Но мы обогнем, выйдем к другой ветке и поедем оттуда.
Ты не в первых раз? спросил Чарена. Такна поездах?
Ну да, уже ездила. Только тогда меня быстро поймали, но теперь я все разузнала, меня научили, и ты
Эша приник к земле, зарычал еле слышно, и Ники замолкла на полуслове, схватила Чарену за рукав. Все трое замерли. В воздухе разносился стрекот сверчков, ветер шуршал в траве.
Эша говорит, рядом люди, прошептала Ники. Четверо и дальше еще.
Чарена на миг закрыл глаза.
Путь сиял, ветвился руслами притоков, обещал помочь. Достаточно потянутьсяи земля откликнется, исполнит просьбу. Но хватит ли у земли сил, хватит ли сил у Чарены? До столицы еще так далеко.
Ни с места!
Окрик раздался слева, справа донесся шорох и хруст, тень поднялась над камнями. И тут же вспыхнули фонари, свет ударил в лицо, заставил заслониться.
Но поток в толще земли горел ярче.