Потому, что я тебя больше не боюсь. Я тебя ненавижу.
Глава 4
Сидеть бы мне до утра за этим столом, смахивая с поверхности несуществующие крошки и всё более погружаясь в депрессию после нежданной вспышки гнева Чужая смерть, которая вовсе и не смерть, а освобождение, спокойствие Муромцев, для которых развернувшееся зрелище было не кошмаром, не бойней, а куда страшнееобыденностью, Янкин боевой азарт, Васюта, который безжалостно ткнул меня чуть ли не в лицо умирающему пацану с одной целью: смотри и запоминай! всё смешивается в моём мозгу в какой-то жуткий ералаш.
Прямо у меня под носом оказывается стакан, до краёв наполненный тёмной жидкостью с едким запахом.
Не буду, слабо вякаю я.
Быстро! чеканит Васюта. Взяла, выдохнула, выпила залпом. Иначе сомлеешь. Давай. А то силой напою, парней позову, чтоб держали. Хочешь?
И что мне после этаких слов, отказываться? Кликнет ведь, потом стыда не оберёшься. Настойка обжигает горло, пищевод и взрывается в желудке бомбой. Выдохнуть перед этим выдохнула, а вздохнуть не могу. Наконец мне это удаётся.
Добро. Васютин голос доносится откуда-то издалека. Давай-ка помогу дойти.
Вот ещё Пытаюсь подняться, но мой работодатель сам вздёргивает меня на внезапно онемевшие ноги и помогает доплестись до светлицы.
Спи. Нос высунешьзапру.
И захлопывает за моей спиной дверь. Сознание или подсознаниекто уж там из них ещё не захмелел, не знаюулавливает только команду «Спи!» и даёт мне точную наводку на кровать. Куда я благополучно и валюсь снопом.
По голым пяткам тянет сквозняком, и я невольно начинаю шарить в поисках одеялаприкрыться. В голове не то что туманкакое-то отупение, однако мне удаётся сообразить, что одеяло-топодо мной, а я сверху и, хоть в каком ты состоянии, а ложиться в чистую постель одетойнехорошо. По крайней мере, перед тем, как рухнуть, я успела скинуть кроссовки, видимо, машинально. Оттого и стынут ноги. А еще от Перевернувшись на спину и поискав глазами источник притока воздуха, обнаруживаю оба окна открытымивот и гуляет по комнате ночной ветерок, приводя меня в чувство. Но не соображу, сама ли я их открыла, или чья-то добрая душа позаботилась, дабы я прочухалась от холода поскорее?
И вдруг соображаю, что там, во дворе, давно уже кто-то переговаривается. Остаточный шум в ушах частично глушит звуки, и до меня доносятся лишь обрывки фраз.
молодец, с одного удара
славно учишь
одно слововоин растёт
Цыц, низкий голос Васюты перекрывает гудёж. Спортите мне мальца похвалами. Как учили, так и управился.
Будет тебе, Вася, слышится звук шлепка, и ещё один, как будто кто-то с силой огрел другого по спине, но я вдруг понимаю, что на самом-то делеэто дружеское похлопывание. Малый уже в возрасте, его не спортишь. Что дальше с ним думаешь, в дружину али как?
Пусть пару квестов пройдёт, сперва со мной, потом один, там и посмотрим. Голос у моего нанимателя спокоен, как будто он не об опасной экспедиции сообщает, а об увеселительной прогулке. Я ошарашено сажусь на кровати.
Мало того, что пацана учат военному делу, так его ещё и в квест? Он же местный, зачем ему это? Или это вроде инициализации, как в индейских племенах, когда мальчики, взрослея, обязаны были пройти испытание на смелость, отвагу и мужество и только тогда получали и взрослое имя, и статус мужчины? А какой статус получит Ян?
Северного Варвара, кажется, робко подсказывает внутренний голос. Или Воина. Как-то так Гала их обозначила, помнишь? Ты чему там удивляласьВасютиным шпорам? Клубу по интересам и учебным боям во дворе? Это трактирщик может повстречаться бывший, а Воинбывшим не бывает.
Сквозняк так и гуляет по полу, но подняться, закрыть окнонеловко, подумают мужики невесть что. Однако ежели они до сих пор на крылечке разбор полётов проводят, то времени с момента, как я заснула, прошло чуть-чуть, а мне сперва показалось, что полночи, не меньше. И как это Васюта так ловко меня загасил? Видать, озаботился, что истерику могу устроить, подстраховался. Ловко это у него получилось, а главноебез побочных эффектов, настойка-то, хоть и моментального действиянедаром её Гала махонькими стопками принималано и выветривается из головы быстро. Что самое удивительноеуспокоилась я, совсем успокоилась, не иначе, как в состав зелья ещё и пустырник входит. На запах-то он слабоват, другими компонентами забивается, а вот срабатывает быстро.
И голова на удивление чистая. И спать абсолютно не хочется. Перебила сон-то, теперь долго придётся маяться.
Из голосов снаружи пытаюсь уловить уже знакомый Васютин, но хозяин либо примолк, либо отошёл. Да не запрёт же он меня, в самом деле, если я из своей комнаты нос высуну? Невмоготу сидеть в одиночестве и в темноте, на кухне хотя бы светло. Стоит мне подняться, скрипнуть половицейза окном раздаётся шиканье, и разговор переходит в другую тональность, намного тише. Вот это слух
Приоткрываю дверь. И впрямь светло, от двух ламп вроде тех, что над крыльцом сейчас светят. Ян ставит стопки чистых тарелок в посудный шкаф, степенный, старательный хлопчик, как будто и не он совсем недавно Стоп, плохое не поминать. Он оборачивается ко мне обеспокоенно.
Ты что не спишь? Помешал кто?
Я только головой мотаю.
Просто не спится. Побуду здесь немного Скажи-ка мне вот что: завтрак-то у вас в котором часу? В конце концов, тороплюсь объяснить, я всё-таки человек нанятый, и раз уж подрядиласьнадо отрабатывать, не буду же я всё время разлёживаться.
Он понимающе кивает.
Встаём-то мы с рассветом, уроки у нас с Васютой. Только сперва печь ставим протапливаться, а уж после уроков что и готовим. Да ты не суетись, твоё время завтра придёт.
Придёт, конечно, отзываюсь рассеянно, осматривая полки с крупами. Только, видишь ли, привыкла я с вечера заготовку какую-нибудь на утро делать, чтобы потом время сэкономить. Может, гречку запарить? Чугунок подходящий найти бы
Ян снимает с одной из полок увесистый чугунок, с другоймешок с крупой. В мешке килограмм восемь, навскидку, а парень тягает его как пёрышко. Я бы так не смогла. Мне остаётся прокалить гречу на сковороде, засыпать в посудину и залить кипятком, после чего Ян, подхватив чугун ухватом, ловко водворяет его в печь. И так я бы не смогла, это ж ещё руку набить нужно, чтобы этакий узкий да гладкий черенок в ладонях не провернулся и не ухнули бы на пол каша или щи. А вот Васютин племянник управляется со всем этим хозяйством играючи, даром что квестов ещё не прошёл.
Всё? спрашивает. Больше ничего не нужно?
Всё, в тепле к утру упреет.
Ты ж городская, говорит Ян вроде бы невпопад. И руки-то у тебя Что смотришь? Белые ручки-то, не в мозолях, к работе тяжёлой непривычны. Откуда про печь-то знаешь?
Это мне как похвалу понимать, что ли?
Я, когда маленькой была, часто у бабушки гостила, так у неё такая же печка была, разве что поменьше. Вот и насмотрелась, и кое-что и запомнила.
Ян с каким-то удовлетворением кивает.
Из нашенских ты всё-таки. Не зря Гала тебя сюда привела. Он снимает с пояса полотенце, которым, должно быть, подпоясывался вместо фартука, пока мыл посуду. Раз ничего не нужнопошёл я. Доброй ночи, Ванесса.
И тебе доброй ночи, Ян. Спасибо.
Для него день, наконец, закончен, пора и мне на покой.
Но долго я ещё сижу на подоконнике, вглядываясь в ночь и думая горькие думы. И сон, который, наконец, меня смаривает, приносит не облегчение, не отдых, а лишь тоску.
* * *
А потом я просыпаюсь, неожиданно, как будто кто-то тряханул меня за плечо. Полная луна заглядывает в окошко и в комнате светло на удивление, я даже могу сосчитать петли на вязаном покрывале. Нора похрапывает на коврике, а я и не помню, когда она успела просочиться? Тяжко мне, душно. Потираю виски, уж очень в них стучити вдруг обращаю внимание на свои руки. В лунном свете кисти бледные, с голубизной, как у какого-то умертвия. Такие же, только с побелевшими лунками ногтей, были у девочки, побывавшей в пасти раптора, и бесполезно было пытаться нащупать на них пульс.
Меня вдруг заливает волной лунного сияния, и вот уже я всятакого же синюшного оттенка, я чувствую, как леденеют от недостатка крови лицо, кончики пальцев, ступни. Хорошее воображение играет со мной скверную шутку: мне уже кажется, что это у меня самой вспорота клыками грудь, прокушены лёгкие, просто я в шоковом состоянии и потому не чувствую пока боли, но вот-вот начну захлёбываться собственной кровью, булькать и хрипеть, как та девочка, совсем не похожая на Соньку. В сознании вдруг соединяются две действительности. Тело будто зажато в тисках, словно это я вишу куклой в пасти ящера. Мир ужат до размера этих челюстей. Последнее смыканиеи смерть.
Иллюзия настолько совершенна, что я едва успеваю зажать рот руками, сдерживая крик и, скукожившись, глушу его в подушке. Только сейчас я понимаю, как близко ко мне подошла Смерть. Она только выжидает, она держит паузу, уверенная, что я никуда не денусь
Только что я готова была орать от призрачной боли, что уж говорить о настоящей? Я не пройду Сороковник. Не смогу. Спекусь при первой же опасности, даже не поняв, случайная она или квестовая, и не вернусь домой, и девочки останутся сиротами Не сдержавшись, всхлипываю. Долго этот плач во мне накапливалсяи, наконец, прорвался. Я рыдаю до икоты и, тщетно пытаясь остановиться, прикусываю угол подушки. Встревоженная Нора скулит и пару раз гавкает.
И случается то, чего мне никак не хочется: в дверь стучат, и, не дожидаясь ответа, входят. Я спешно прячу зареванное лицо в подушку. Судя по тяжкой поступи, это Васюта. Он подсовывает мне под щеку полотенце, подсаживается рядом, приминая перину, гладит мне затылок, плечи.
Плачь, говорит просто. Не держи в себе. Мужики и то орут, так их порой ломает. Плачь, легче будет.
И, словно нужно было его разрешение, я отпускаю себя. До ломоты в висках, до заложенного носа. Скоро становится легче. Отсмаркиваюсь и стыдливо сую под подушку мокрое полотенце.
Иди-ка ты умойся, советует Васюта. А я чайник поставлю. Посидим, поговорим. Да не прячься, что я, баб зарёванных не видел? Иди-иди И сам встаёт, чтобы дать мне подняться.
В ванной комнате долго умываюсь холодной водой, но чувствую, что глаза всё равно опухшие. Плевать. Кое-как приглаживаю волосы. Потом спохватываюсь, что из одежды на мнедлинная рубаха, а под ней, кроме меня, почти ничего и нет, стыд-то какой Осторожно выглядываю. Пока Васюта зажигает свечу и ставит на стол у окна, мышкой проскальзываю к себе.
Беседовать ни о чём не хочется, но одной страшно. Что за притча? Я, вроде бы, уснула нормально, а тут вдруг накатило На столе мерцают две больших свечи, меня ждёт горячий, чуть ли не кипяток, чай. Стараясь не глядеть на Васюту, беру чашку, обжигаюсь и поспешно ставлю назад.
Ишь, нежная какая. Васюта не насмехается, просто констатирует. Домашняя, мягкая. Одно словолапушка.
Уши мои загораются.
Такой не броньку носить, продолжает он, а сарафаны да платья, да платки узорчатые, да пряниками её кормить. А ей вместо пряниказасапожник. Да ещё учить, как с ним работать. Страшно?
Страшно, признаюсь.
Все боятся. И стыдного в этом нет. Только одни хорохорятся да на рожон лезут, тем сразу рога отшибают. А видел я вроде тебя, он вертит чашку, в его лапищах та смотрится напёрстком. Баб, правда, не было. Но вьюноши встречались, да и мужи твоих лет, сами хлипкие на вид, пальцем ткнёшьуже помирают. Ну, думаешь, хорошо, если быстро такой отмучается
И что? мне кажется, что разговор ведётся не просто так.
И то. Кого-то он делает выразительный жест большим пальцем по горлу, а кто-то, глядишь, и выжил. И откуда чего берётся! Брыкается, так за жизнь свою боится, что со страху-то и жив остаётся. Так что, лапушка, бояться можно. Главное при этомголовы не терять.
Я молчу.
Смотрю на тебя и думаю, что ты из тех, слабеньких, да удаленьких. Вроде и вежлива, и терпелива, а стержень в тебе есть. Давеча могла спокойно в дому отсидеться, так нет, за мной побежала, за парня новенького просить. Семеро мужиков во дворе, небось, как-нибудь сами управились бы. Почему не ушла, не спряталась?
Угибаюсь к чашке.
Я ведь неспроста тебе его показал, говорит Васюта, чтоб ты видела, как он уходит. Ты это помни, даже если худо совсем придётся. Умирать страшно, больно, но ты потом дома окажешься.
А мне вспоминаются слова Галы: «Я свой Сороковник прошла. Потому что умереть хотела». Изящная, тонкая, хрупкая. Несгибаемая. Пёрла на рожон, а ведь, поди, тряслась, как и я.
Дома окажусь А Финал? спохватываюсь. В Финале уж навсегда.
Не могу сказать «погибну».
А до Финала ты, Ванечка, совсем другой дойдёшь, спокойно говорит Васюта. Ты и так уже другая. С каждым квестом человек сильнее становится.
Я как-то не чувствую себя другой. Вздыхаю. Делаю глотоки чай растекается огнём по жилам, изгоняя остатки ночного кошмара.
У тебя в семье воевал кто-нибудь? неожиданно спрашивает Васюта.
Деды.
Оба живые пришли?
Оба. Правда, один без руки, другой без лёгкого, но вернулись.
Видишь, вернулись. Сказывала Гала о вашей войне. Думаешь, там легче было? Четыре-то года?
Задумавшись, я отставляю чашку.
«Самое страшное, что я видел в жизничёрное солнце над Днепром. Два дня Днепр кровью тёк.»
Это дед Павел, мамин отец. Мать кое-что записала из его рассказов. До моего рождения он не дожил.
«И вот волочёт меня эта медсестра-пигалица, а у меня рука на одних сухожилиях болтается, мешает меня тащить. Так она эту руку зубами отгрызла, нож-то потеряла».
Второй дед Павел, папин отец. Его я немного помню.
Люди четыре года под смертью ходили, в глаза ей глядели ипереглядели. Имне как мне было. Хуже. И не только себя защищали, а тех, кто за их спинами оставался. Четыре года. У менявсего лишь Сороковник. Фигня какая.
Молодец, говорит Васюта и, перегнувшись через стол, осторожно пожимает мне свободную руку. Думай. Всегда помни, чьих ты есть, предков не позорь. Всегда иди до конца, до точки.
Ох, я нервно вцепляюсь в волосы. Васюта, я вот ещё что спрошу. Ты почему сейчас так быстро появился? Не подумай, что я на что-то намекаю, но ты будто дежурил за дверью с этим полотенцем, дожидался
И сбиваюсь от смущения.
В первую ночь всех скручивает. Морок это, Ваня, Миром на тебя напущенный. Одной тебе хуже было бы, потому и ждал, чтобы подойти. Он встаёт, огромный надёжный. И я снова чувствую себе маленькой девочкой. Неделя впереди спокойная, живи себе, приглядывайся. Многому успеешь научиться.
За неделю-то? Что-то мне последнее весьма сомнительно.
Васюта вручает мне свечу в литом тяжёлом подсвечнике.
Со светом посиди. Здесь время другое, Ванечка, иногда день за год покажется, а уж неделя-то Научишься.
* * *
Раннее утро встречает меня привычно: когтистой Нориной лапой. И кое-чем новымнезнакомыми звуками во дворе. Я прислушиваюсь: как будто тяжёлый предмет тюкается в деревяшку. Негромко звучат два голоса.
Кому ж тут быть, как не дядьке с племянником! Видно, те самые уроки, о которых Ян упоминал. Подбегаю к окну.
Первое, что вижу в отдаленииВасютину спину. Её невозможно не увидеть, она так и притягивает взор. Вот он отвёл руку с копьём назад, над лопатками перекатились тугие комки мышц, другая рука пошла противовесом, корпус слегка откинулся Копьё, сперва единое с рукой, срывается вперёд и со стуком вонзается в деревянный щит. Муромец, не торопясь, подходит, высвобождает оружие, возвращается. Я спехом отстраняюсь от окна: заметитещё решит, что подглядываю. А перед глазами устойчивая картинка: монолиты грудных мышц, плечина каждое можно запросто такую, как я, усадить, могучие руки, перевитые жилами, шея, как у быка. Ух, какая шея
Вот в такую вцепиться бы, повиснуть и не отпускать. Носи!
И это тот самый Васюта, что мне полночи сопли утирал?
Перевожу дух. Мать, неодобрительно вякает проснувшийся внутренний голос, чтой-то тебя с утра не в ту степь понесло. Ты отвлекись, что ли, поди умойся, пока ванная свободна, слыхала вчерахозяин там плескаться любит? Чай, после тренировки привык водными процедурами заниматься, вот и займёт.
В темпе одеваюсь, умываюсь и выглядываю с кухни во двор уже на законных основаниях: надо бы выпустить Нору. И пользуюсь возможностью ещё немного полюбоваться на бесплатное зрелище. Словно почувствовав мой взгляд, Янек оглядывается, машет мне, затем кивает на собакина: мол, пусть побегает, приглядим. Ага. Ныряю за дверь. Щёки горят.
И ничего удивительного, что меня так заводит, огрызаюсь запоздало. От физиологии никуда не деться. Столько лет одна, что сердце обмирает от одного вида такого вот ух, как я понимаю Галу
Вдох, выдох. Сердце тоже мышца, её можно успокоить и расслабить. Можно воспользоваться нехитрым визуальным приёмом: повесить воображаемый замок, замкнуть на два оборота и выбросить воображаемый ключ в воображаемую реку.
Вот так. Там их, замков, много: одним больше, одним меньше Уже спокойно возвращаюсь к дверной щёлочке.
Щитов с мишенями во дворе два. Один для копья, другой для дротиковстало быть, Янкин полигон. Пацан, как и дядечка, обходится без рубахи, и, хоть с виду тощенький, а уже кое-где обрастает, обрастает мышцами. Дротики поменее копья, летят дальше. Прикинув на глаз расстояние полёта и силу замаха, я впадаю в уныние: пара таких бросков, и вывих плеча мне обеспечен. Нет, дротикине моё, лучше и не примеряться.