Елена ФилонВзаперти
ЧАСТЬ 1. "Девочка в стеклянном шаре"
Мой мир он странный. Мой мир сложно понять, но легко себе представить: большая холмистая местность припорошенная снегом, редкий лесок огибающий половину территории елями и соснами, параллельно ему пробегает узкая речушка с каменистым берегом, вода, в которой всегдазамерзшее зеркало, а на одном из холмов стоит одинокий ветхий дом окаймленный старым покосившимся забором. В нем я и живу.
Мой мир крохотный, как спичечная головка, но стены его крепки и нерушимы, высоки и не огибаемы А я существую в нем маленькой, почти незаметной точкой.
В моем мире непросто существовать, но очень просто рассказывать о жизни в нем Рассказывать моему другу Шуршиле, например, приукрашивая сказочными деталями каждую известную ему, серую, как наша жизнь, историю. Шуршиле нравятся мои сказкион всегда внимательно слушает их, свернувшись калачиком у меня на коленях и благодарно урча.
Иногда и я верю в то, что мой мир подобен доброй сказке Закрываю глаза и слышу, как журчат ручьи, а какофония из звуков природы и птичьей трели звучит так сладко, так бесподобно, что дыхание учащается от столь прекрасной песни, и кажется будто теплый, ласковый ветерок мягким шелком скользит по коже. Пусть всего этого и нет на самом деле я чувствую. Пусть каждый звук, каждое ощущениевсего лишь плод моего воображения я чувствую. Порой чувствую так ясно, что слезы счастья невольно увлажняют глаза, а кроткая улыбка пугливой гостьей касается губ.
Я люблю воображать, как дышит небо. Как гонит облака по лазурной глади. Как солнышко тонкими лучиками, будто золотыми иглами, пронзает землю, стежок за стежком, вышивая картину моего мира, дополняя ее новыми красками.
Я люблю воображать, как на пороге моей ветхой деревянной лачужки появляются гости, с цветами, с тортом У этих гостей нет лицлица представляются мне наиболее сложно, но я хорошо представляю тепло, которое от них исходит, когда они целуют меня, прижимают к груди, словно очень соскучились
Иногда черта, разделяющая воображение и реальность, становится настолько тонкой, что чудится, будто скрипят половицы крыльца, а круглая ручка с ржавым скрежетом металла поворачивается. Затаив дыхание, всматриваюсь в большие дверные щели, похожие на подсветку для безликой картины, и наблюдаю, как за ней тенями играют силуэты. В такие моменты сердце грохочет наиболее громко. В такие моменты хочется спрыгнуть с кровати, на радостях выскочить на улицу, окутанную сумрачной дымкой и обнять тех, кто наконец-таки вспомнил обо мне, тех, кто наконец-то пришел меня повидать, но но что-то стальною рукой удерживает на месте, отравляет страхом, приказывает с головой укрыться одеялом и переждать эту ночь, как и все ночи до нее: в полном одиночестве, от пят до макушки дрожа от ужаса. От ужаса который с каждым днем все сильнее заражает собой мой маленький мир. От ужаса, что приходит вместе с тенями во мраке ночи. Возможно и его я выдумала а возможно, это явсего лишь выдумка в мире, который так усердно пытаюсь считать своим домом.
Воображение способно рисовать опасные картины, которые оживают, когда начинаешь в них верить.
* * *
Шуршила, тебе ведь нравится снег? удобно устроившись на любимом холме, с которого открывается лучший вид на мой маленький мир, я завожу руки за голову и на громком выдохе плюхаюсь на мягкий плед, расстеленный на твердой, съеденной вечной зимой земле.
Длинные локоны падают на лицо и я, усмехнувшись одной из любимых забав, набираю в грудь побольше воздуха и принимаюсь с усердием сдувать их в сторону; одна из светлых прядок перышком взлетает кверху и опускается мне на плечо.
Улыбаюсь и перевожу предвкушающий взгляд на стеклянное небо.
Сегодня оно будто бы прибавило в красках. Вечная серость кажется более плотной, а блики облаков, словно паруса кораблей, раздуваются навстречу ветру. Только вот нет ветра. Облака на месте стоят совсем-совсем не двигаются, словно якоря в воду сбросили.
Эй, Шуршила? приподнимаюсь на локтях и не сразу обнаруживаю своего дружка свернувшегося калачиком под пледом. Длинная шерстка Шуршилы похожа на пушистый рыжий одуванчик, а мордочка настолько мила, что я не устаю любоваться этим вытянутым носиком с круглым черным комочком на самом кончике, маленькими, как два блестящих камешка, зелеными глазами, хвостиком-кисточкой, и ротиком, который, кажется, все время растянут в дружелюбной улыбке.
Шуршила? усмехаюсь. Ты чего это? Не выспался? Опять всю ночь по лесу бегал, а?
Прррффф раздается в ответ ласковое урчание, и я решаю не тревожить малюткупусть спит. Во всяком случае, проворонить метельего выбор; я честно предупредила.
Уж не знаю, кем я была до того, как оказалась здесь, но наблюдать за танцем больших пушистых снежинокмое самое-пресамое любимое занятие. Я всегда знаю, когда Это случится, просто чувствуюскоро. Спешу занять место на холме и с трепещущим в груди сердцем наблюдаю, как белоснежное покрывало вихрем взмывает с земли, проносится под куполом и чарующим вальсом опускается обратно.
Земля при этом содрогается и порой бывает сложно усидеть на месте, но только Шуршила никак не может привыкнуть к подобным встряскам, мне же больше не страшно, я же знаюкогда дыхание моего мира вновь застынет, и последняя снежинка коснется земли, я снова увижу егомоего Кайна.
* * *
"Ты сегодня такая красивая, Амелия", читаю по губам и горящему взгляду больших голубых глаз Кайна.
На нем все та же белоснежная рубашка навыпуск, которая явно ему велика и мешковатые штаны, а из-под серой шляпы с полями выбиваются угольно-черные локоны и так забавно торчат во все стороны, что это всегда вызывает у меня улыбку.
Кайн прижимает ладони к поверхности стеклянного шара, в котором заточен, а я в ответ касаюсь пальцами "своего" стекла.
Мы живем "по разные стороны", в разных мирах, и из-за прозрачных стен разделяющих нас, я ни разу не слышала его голос. Уверена, мне бы понравилось слушать Кайна. Я бы, затаив дыхание, ловила каждое слово, что дарили бы мне его уста, с таким же наслаждением, с которым ловлю снежинки приятным холодком скользящие по коже.
Я так рада, что ты пришел, с нежностью улыбаюсь, и его окутывающий теплом взгляд замирает на моих губах. Я рада, что ты пришел, повторяю разборчивей, и Кайн с пониманием кивает в ответ.
Так и стоим, глядя друг на друга. Я улыбаюсь, а улыбка моего друга медленно гаснет, мальчишеское лицо наполняется недетской задумчивостью, а брови тяжелой полоской сдвигаются к переносице.
И мне на сердце тягостно становится.
Кайн стал лучшим, что есть в моей жизни. Кайн стал мне дорогим другом, горячо любимым, единственным человеком, что есть в моей жизни. Когда Кайн смеется, смеюсь и я. Когда Кайну грустно, грусть наполняет и меня.
Кайн так часто грустит
Он присаживается на землю, подбирает под себя ноги, вытаскивает из нагрудного кармана блокнот размером с половину ладошки, карандаш, и размашистым почерком пишет:
"У тебя все хорошо?"
Киваю и улыбаюсь шире, рассчитывая поскорее увидеть заветную улыбку облегчения в ответ, но Кайн не дарит мне ее. Все также мрачен и погружен в тягостные мыслипо лицу вижу.
Мой Кайн
Со счету можно сбиться, в который раз он приходит со мной повидаться и как-то так повелось, что приглашением на встречу всегда становится метель в моем мире. Хотелось бы мне иметь возможность видеть его каждый день. Хотелось бы мне, чтобы вихрь из снега никогда не прекращался, а Кайн никогда не уходил Просто, чтобы любоваться им вечно. Просто просто потому, что мне так отчаянно сильно хочется его видеть. Но
"Я обязательно что-нибудь придумаю, Амелия", читаю новую запись в блокнотике.
но Кайн все еще верит, что придумает иной способ, чтобы мы были вместе. Не в разных мирах, не по разные стороны, а действительновместе, рядом.
"Хорошо", говорю одними губами.
"Не веришь?"
Склоняю голову набок и слабо качаю ею.
"Не веришь", зачеркнув знак вопроса, Кайн вновь переворачивает ко мне блокнот.
"Я вызволю тебя оттуда, чего бы мне это не стоило. Даю слово, Амелия"
Вновь не отвечаю. Мне не нравится такое обещание. Я не хочу, чтобы Кайну было плохо из-за меня.
"ОНИ не приходили?" пишет Кайн на новом листке, а я в ответ качаю головой.
"Хорошо", читаю по его губам. Кайн вздыхает, и кружочек стекла между нами немного запотевает. Всего секунды проходят, когда его лицо кажется мутным пятном, а я уже скучаю
Вижу, как Кайн прячет блокнот обратно в карман, и содрогаюсь от тревожной мыслиуходит. В глупой попытке остановить, прижимаю ладонь к стеклу, так сильно желая взять его за руку, притянуть к себе, обнять, но не могу Преграда между нами нерушима.
"Не уходи Еще рано", с надеждой шепчу дрожащим голосом, когда Кайн вновь выдыхает на стекло и подушечкой указательного пальца рисует в запотевшем кружочке маленькое сердечко.
* * *
Этой ночью было неспокойно.
Эту ночь вновь наполняли голоса.
Сжавшись калачиком под одеялом, смотрела на дверь, как пугливый загнанный в угол зверек, и умоляла сердце не стучать так громко; а вдруг услышат?.. Умоляла ИХ уходить поскорее, оставить в покое меня и Шуршилу, который с их приходом тут же шмыгнул под одеяло, вжался мне в живот, и задрожал так сильно, что понять не могла: то ли это ему настолько страшно, то ли трясемся мы оба.
Тусклый красный свет просачивался сквозь дверные щели, бродил по стенам, огромными извивающимися щупальцами, рыща, пытаясь нащупать, схватить.
Зажмурилась, так крепко, что больно стало. А сердце как заныло Душа застонала, волосы от страха встали дыбом.
Демонический смех раздался снаружи, будто эхом отскочил от стен и ударил по перепонкам.
Набросила на голову одеяло. Шуршилу прижала к себе покрепче, ладонью почувствовав с каким сумасшедшим ритмом колотится его маленькое сердечко, и почти беззвучно зашептала себе под нос:
Все будет хорошо. Все будет хорошо. Они уйдут. Еще чуть-чуть и уйдут. Все будет хорошо.
* * *
"Ты хорошо спала"? пишет Кайн в своем блокноте и адресует вопрос мне. Выглядит он озабоченно, в глазах искорками плещется тревога.
"Амелия, вновь пишет. Что случилось?"
В ответ лишь опускаю стыдливый взгляд и качаю головой. Трусиха.
Приглушенный стук раздается вскоре, и я вновь смотрю на Кайна из-под ресниц.
Новый вопрос написан в блокноте:
"Они снова приходили"?
Киваю. Чувствую, как бороться со жжением в глазах становится невозможно, и вот горячие слезы уже рисуют на щеках мокрые дорожки.
Они стали слишком часто приходить. Практически каждую ночь. Тени жуткие до дрожи костей.
Мне страшно, Кайн Мне так страшно бормочу себе под нос, отчасти радуясь, что Кайн не слышит. Боюсь, что однажды они доберутся до меня. Утащат за собой.
Ловлю на себе пристальный взгляд моего друга, и вновь удивляюсь, каким взрослым не по годам этот мальчик кажется, каким глубоко задумчивым, каким уверенным в себе и сильным.
Кайн не боится. О, нет, Кайн ничего не боится. Ни теней. Ни заточения в шаре, о котором я ничего не знаюместность за его спиной всегда окутана плотной туманной дымкой, словно словно и нет там ничего Ни деревянной лачужки подобной моей, ни пушистого снега, ни зеркальной реки, ни редкого лесочка. Словно и тени ночью не пугают его своим присутствием. Словно и Кайн лишь часть моей фантазии.
Ледяные мурашки проносятся по коже от этой мысли, и я, не отдавая отчета действиями, бросаюсь к прозрачной стене, оставляя на ней пятна от вспотевших ладоней.
Ты ведь есть? шепчу, а слезы нещадно опаляют щеки, срываются с подбородка большими каплями, не несут с собой облегченияеще больнее становится, еще страшнее становится. Кайн Ты ведь есть? Ты, правда, есть?
И словно колючий жгут затягивается на шее, глядя на застывшее холодной маской лицо моего дорогого друга. В глазах больше нет ласки, в чертах лица мягкости и доброты. Этот Кайн пугает своей решительностью, сжатыми в кулаки ладонями, и венами, что жгутами вздулись на шее.
Это это не мой Кайн.
"Сегодня ночью", новая надпись появляется в блокнотике, на которую смотрю, не отрываясь. Что сказать, не знаю. Как понимать это, не знаю.
Пряча блокнот в нагрудный карман и, не отрывая взгляда от моего застывшего в недоумении лица, Кайн делает шаг вперед и осторожно касается стекла подушечками пальцев, точно то из пыльцы соткано, точно рассыпаться в любую секунду способно.
Его полные губы дрожат и приоткрываются. Одинокая слезинка вырывается из уголка его голубых глаз, и я провожаю ее испуганным взглядом, до тех пор, пока она пушистой снежинкой не срывается с его острого подбородка, а в следующее мгновение, минуя нерушимый барьер, опускается на мою ладонь.
Я люблю тебя, Амелия, звучит и вправду ЗВУЧИТ мелодичный голос Кайна, который хочется сравнить с журчанием ручейка по весне, и я падаю на колени, больше не в силах сдерживать громких рыданий.
Кайн прощается.
Мой Кайн больше не придет.
* * *
И что было потом, бабушка?
Да. Что было дальше. Не томи.
А дальше, мои хорошие, вы двое отправляетесь спать по своим теплым постелькам, добро улыбнулась женщина в кресле-качалке у камина, и взъерошила волосы двум девочкам-близняшкам в пестрых пижамах, что в каждый канун Рождества требуют свою бабушку рассказывать одну и ту же сказочную историю, словно никогда раньше ее не слышали.
Нет, мы хотим услышать продолжение, малютки и не думают отправляться в спальную, пока не дослушают сказку до концатакими были условия, и бабушка, вздыхая, сдается.
Раскачиваясь в кресле-качалке, обратив взор к пламени, что острыми язычками играл в камине, женщина сжала в ладони крохотный кулон-снежинку, что с детства носит на шее и, добро улыбнувшись внучкам, решила закончить рассказ:
Каждый раз, по зову метели, приходя к стеклянному шару, в котором давным-давно темная магия заточила его невесту, превратив в ребенка и лишив памяти, волшебник по крупицам терял волшебство, рискуя однажды навеки-вечные исчезнуть, но любовь к девочке была настолько сильна, что он готов был заплатить любую цену за ее освобождение. И он заплатил. Той ночью, волшебник выполнил свое обещание
А вот и нет, звонко перебила Эмма. Волшебник обещал, что однажды он и его возлюбленная будут вместе, а вышло, как-то неправильно.
Ничего ты не понимаешь, фыркнула Пэм, волшебник потратил все оставшееся у него волшебство, чтобы разрушить чары и освободить свою любимую из заточения. Это называетсяжертва, принесенная во имя любви. Глупая ты.
Сама ты глупая, Эмма показала Пэм язык и, сложив руки на груди, демонстративно отвернулась к камину.
Девочки, мягкая улыбка коснулась губ бабушки, а глаза наполнились влагой, которую женщина старательно пыталась сморгнуть. Вам пора спать, мои хорошие. Уже очень поздно.
Невеста просто исчезла. Не освободилась, с любимым не осталась, а просто взяла и растаяла в воздухе, как бабушка говорит, продолжала стоять на своем Эмма. Широко зевнула, поцеловала бабушку в щеку и потянулась к двери. Какой в этом смысл? продолжила спор с сестрой.
Невеста обрела свободу, раздраженно вздохнула Пэм. В этом и есть смысл. Волшебник, пожертвовав силой и своей свободой, спас от ужасной судьбы возлюбленную.
Он мог бы просто попросить кого-нибудь разбить этот шар.
Это сказка. Глупая ты. Никого он не мог попросить.
Сама ты глупая.
Бабушка умиленно улыбалась, наблюдая за спором любимых внучек, пока те, тихонько, чтобы не разбудить родителей в соседней комнате, прошмыгнули в приоткрытую дверь и на том смолки. А следом, в гостиную, вальяжно и широко зевая, зашел огромный рыжий кот, который живет в этом доме столько, сколько старая женщина себя помнит. Все гости, узнав, сколько этому пушистику лет, диву даются, и принимают столько странную информацию за неудачную шутку хозяев, ведь коты попросту столько не живут.
"Верно, коты столько и не живут", мягко улыбаясь, всегда соглашается женщина, и никто не замечает хитрых искорок, что в этот момент блестят в ее глазах.
Хорошенько потянувшись, и зевнув еще пару-тройку раз, усатый житель дома потерся о ногу своей пожилой хозяйки, недолго, но ласково помурлыкал, прыгнул на пуфик у камина, свернулся калачиком, подобрав под себя чудной хвостик кисточкой, и громко, так по-человечески захрапел.
Опять по лесу за зайцами бегал, а, Шуршила? усмехнулась женщина, ласково потрепав своего питомца за ушком, и тот отозвался забавным: "Пвфффрррр". Спи, проказник.