Несомненно, в данном случае имеет смысл оценить ценности. Представьте себе весы на одной чаше которых лежит, скажем свобода, страдание и смерть, а на другой неволя, счастье и жизнь.
Можно было бы рассмотреть две жизни. В одной, женщина, которая, при некоторой удаче, могла бы дожить, скажем, лет до восьмидесятидевяноста, будет жить, наблюдая, как исчезает красота, как некогда прекрасное тело сдаётся медленным деградациям возраста, сохнет, увядает, страдает, распадается и слабеет, пока не впадёт в инфантильную беспомощность, с характерными для неё страданием и болью, а возможно и полукоматозным состоянием, в котором она прикованная к постели, напичканная лекарствами до безразличия, ждёт закономерного конца, который она больше даже не понимает. Очевидно это мог быть выбор данной женщины. Довольна ли она этим? Сделало ли её это счастливой? Была ли её жизнь хорошей? Будем надеяться на это. Но теперь давайте рассмотрим другую жизнь. Давайте предположим, что молодая женщина была похищена и доставлена на Гор, закономерно оказалась в ошейнике и была продана как мясо с прилавка. Ей предстоит узнать, что онасобственность и рабыня. Она окажется у ног мужчин, станет объектом наказания, цепей и плети. Она найдёт себя самой униженной и презираемой, и одновременно самой ценимой и желанной из женщин. От неё ожидается, что она будет вставать на колени и повиноваться. Она будет одета в откровенные наряды. Она научится работать. Она узнает, что значит быть связанной, закованной в цепи, посаженной тесную запертую клетку. Она изучит жизнь радикальной и глубокой сексуальности, в которой она, как ожидается, будет доставлять удовольствие рабовладельцам способами, которые, возможно, были вне её надежд, фантазий и кругозора, в бытность её простой женщиной Земли. Она, впервые в своей жизни узнает, каково это, вдыхать чистый незагрязненный воздух, смотреть в синее небо, видеть незамутнённый смогом закат или восход солнца, есть свежие и натуральные продукты, наслаждаться вкусом свежего хлеба, быть благодарной за кусочек мяса, взятый губами с руки хозяина, попробовать на вкус, если разрешат, вино о существовании которого она даже не подозревала. Цель её жизни будет состоять в том, чтобы ублажать господина. Она может влюбиться в него, но ей придётся опасаться того, что он заподозрит это, и разумеется, она не должна говорить об этом, если не хочет быть безжалостно проданной. И в таком унижении она может жить неопределённо долго. Она научится понимать мужчин и саму себя. Вероятно, в большинстве случаев, она будет восторженно удовлетворена и, скорее всего, будет жить в радости, однако при этом, в конечном итоге, она останется только рабыней. Она в ошейнике. Это даёт ей безопасность и значимость, счастье и идентичность. Возможно, это правильно для неё. Может ли такое быть? Неважно. Правильно ли это для неё или нет, она не может изменить этого. Онарабыня.
С чего это вдруг, лесничий, поинтересовался я, утверждает, что его Домашний КаменьДомашний Камень Порт-Кара?
Когда-то я жил там, пожал он плечами, прежде чем вступить в касту. В те времена, в Порт-Каре было немного каст, если таковые вообще там имелись. У него тогда вообще не было никакого Домашнего Камня. Он был, как о нём говорилось, логовом воров и головорезов, зловонным лабиринтом каналов посреди болот, запущенных, грязных и загаженных.
И без чести, добавил я.
Да, согласился лесничий, и без чести.
Думаю, виной тому было отсутствие Домашнего Камня, заметил я.
Это верно, признал незнакомец. Ты можешь представить себе город, посёлок, деревню без Домашнего Камня?
Вероятно, есть и такие места, предположил я.
А потом, сказал он, вдруг всё изменилось. В момент кризиса, во время бардака и паники, когда беззащитный Порт-Кар ждал нападения объединенных флотов Тироса и Коса, по городу пролетела весть, потрясающая таинственная весть, весть подобная вспышке молнии, весть, перечёркивающая тьму, весть, столь же могучая как одновременный рёв тысячи сигнальных горнов во время сражения, столь же быстрая как полет тарна, весть о том, что в Порт-Каре теперь есть Домашний Камень.
Бриллиант Сияющей Тассы, улыбнулся я.
Убар морей, добавил мой собеседник.
Так значит, Ты выбрал касту лесничих и прибыл сюда, чтобы служить Домашнему Камню за сотни пасангов от него?
Домашнему Камню Порт-Кара можно служить здесь, точно так же, как и в заливе, как в складах арсенала, на причалах, на палубах и скамьях его кораблей.
Верно, не мог не согласиться я.
Я люблю лес, признался он. Большинство рождается, сразу имея касту. А я себе выбрал сам.
Некоторые так делают, кивнул я.
Разумеется, сменить касту нелегко, и делается это нечасто. В действительности, очень немногие хотели бы сделать это. Гореане склонны быть чрезвычайно преданными своим кастам. В некотором смысле, они принадлежат своей касте. Эточасть их самоидентичности, и не только в их собственных глазах, но также и в глазах других. И, кстати, найдётся не так много членов касты, которые не были бы убеждены, что их каста, так или иначе, особенно важна, и даже что она может быть, в некотором роде, самой важной или самой почтенной из всех. Конечно, считается, что Крестьяне самая низшая из всех каст, но даже у них есть своя точка зрения в этом вопросе. Они расценивают себя как «вола, который подпирает Домашний Камень», и, в некотором смысле, они могут быть правы. С другой стороны, где были бы все остальные касты, да и вся цивилизация в целом, если бы не моя каста, каста Воинов?
Ну и как, Ты доволен этими лесами? полюбопытствовал я.
Само собой, расплылся он в счастливой улыбке. Когда Ты увидишь их, Ты меня поймёшь.
Возможно, сказал я.
Мне по-прежнему было неясно, почему Царствующие Жрецы устроили так, что я оказался в этом месте и в это время. Признаться, у меня были веские основания подозревать, что у них были на то свои причины. Немногое из того, что делалось в Сардаре, не было запланировано так, чтобы дело пришло к тому результату, который был им выгоден.
А каков твой Домашний Камень? осведомился лесничий.
Уж точно не Коса или Тироса, усмехнулся я.
Это я уже понял, кивнул он. У тебя акцент другой.
Учитывая, что он был из Порт-Кара, или предположительно оттуда, для него не составило труда установить этот факт. Война между Порт-Каром и упомянутыми морскими убаратами не прекращалась никогда. Безусловно, порой враги встречаются достаточно приветливо.
Когда-то, давным-давно, ответил я, я присягал на своём мече Домашнему Камню Ко-ро-ба.
Давным-давно, выжидающе посмотрел на меня он.
Потом я служил Порт-Кару, закончил я.
Ты был там двадцать пятого Се-кара? поинтересовался мужчина.
Да, кивнул я. А Ты был?
Был, ответил он.
Двадцать пятого Се-Кара, в первом году Суверенитета Совета Капитанов, произошло великое морское сражение. В бой вступили эскадра Порт-Кара и объединённый флот Коса и Тироса. Порт-Кар в той битве одержал победу. По самой распространённой на Горе хронологии это было в 10 120 году от основания Ара. Хотя, честно говоря, я сомневаюсь, что кому-то действительно известно, когда был основан Ар.
Значит мы, можно сказать, «братья по оружию», не так ли? спросил он.
Похоже на то, кивнул я.
Конечно, узы братства навсегда объединили тех, кто вышел в море двадцать пятого Се-Кара на встречу Тиросу и Косу.
В тот день они стали другими. «Ты был там?»мог бы спросить один моряк другого в таверне Порт-Кара, за партией каиссы или кубком паги, с выбранной девкой, лежащей связанной по рукам и ногам у его стола, ожидая, когда её забросят на плечо и понесут в альков, или везде, где, могли бы встретиться двое товарищей объединённых в это необычное братство. Такое могло бы произойти даже на далёком пляже, на границе леса, и не нужно было переспрашивать:«Где?».
Однако он, задав свой вопрос, уточнил дату.
Ты когда-нибудь видел Домашний Камень Порт-Кара? поинтересовался незнакомец.
Как мог бы я, не гражданин Порт-Кара, видеть его Домашний Камень? спросил я. А Ты сам-то его видел?
Конечно, заверил меня он.
Я слышал, сказал я, что он большой, покрыт искусной резьбой и инкрустирован серебром.
Вообще-то, золотом, поправил меня он.
Не удивлён, усмехнулся я. Говорят, в буфетах Порт-Кара, найти золото столь же вероятно, как хлеб.
Это была поговорка. Корсары Порт-Кара, рыскающие в море, разбойничающие на торговых путях, внезапно появляющиеся в прибрежных городах, часто возвращаются в порт, тяжелогружёные различными товарами, фруктами и зерном, оружием и инструментами, кожей и мехами, продуктами и винами, драгоценными металлами и камнями, украшениями, кремами, духами, шелками, женщинами и так далее. Эти женщины, учитывая их количество, зачастую идут на продажу оптом. Весьма часто их продают на юг, в Шенди, поскольку тамошние жители любят рабынь с белой кожей. Разумеется, работорговцы прибывают в Порт-Кар из разных городов, спеша предложить цену и закупить оптовые партии. Порт-Кар славится высоким качеством «свежего рабского мяса». С другой стороны многих из этих женщин, капитаны распределяют как подарки, или, более вероятно, продают в розницу на местном рынке, например, владельцам различных местных пага-таверн. Женщины обычно оказываются самого высокого качества, в противном случае, их бы просто не стали бы брать. Если их захватили на берегу, то перед погрузкой их раздевают, чтобы определить, являются ли они, как говорится, «рабски красивыми». Если они не таковы, их освобождают и прогоняют. Если же их всё же возьмут на борт, то приковывать цепями, иногда на палубе, иногда в трюме. В море тех, кого сочли менее чем «рабски красивыми», держат отдельно от других, словно они могли бы испачкать их, и сохраняют, чтобы сделать из них кувшинных девок, прачек, девок чайника-и-циновки и тому подобных невольниц. Интересно, что даже девка чайника-и-циновки, в ошейнике, зачастую становится красивой. По моему мнению, этот вопрос выходит далеко за рамки простой диеты и упражнений. В неволе женщина, даже та, которая была красавицей изначально, становится ещё красивее. Похоже, ошейник замечательно и прекрасно влияет на женщину. Он смягчает её, в нём она, оказавшись на своём месте, предначертанном ей природой, несомненно впервые в своей жизни, становится той, кем она должна быть, полностью женщиной. У ног мужчины, в его власти, она находит удовольствие, которое было вне её кругозора в бытность свободной женщиной. Она находит внутреннее значение и счастье, и это неизбежно отражается в чертах её лица, в языке тела и поведении.
Свободную женщину в ней следует разыскать и добить. Рабыня должна быть найдена, вызвана и проинструктирована.
Странно, что я повстречал тебя здесь, заметил я. Берег казался мне пустынным.
Я проходил мимо, пожал плечами мой собеседник, и заметил вас.
К тому же гражданина Порт-Кара, добавил я.
В этом как раз нет ничего удивительного, сказал он. Здесь поблизости находится одна из главных делян Порт-Кара, один из его главных запасов древесины.
Тогда, конечно, кивнул я.
Я был уверен, что Пейсистрат высадил нас на этом берегу не наугад. Координаты, насколько мне было известно, ему были предоставлены, ещё в Стальном Мире.
Как тебя зовут? спросил мужчина.
Тэрл, представился я.
Торвальдслэндское имя, определил он.
Скорее, распространённое в Торвальдслэнде, поправил его я.
Ну а меня зовут Пертинаксом, сообщил мой собеседник.
Алар? уточнил я.
Возможно, кто-то из предков был из них, пожал он плечами. Я не знаю.
У вас здесь поблизости деревня? поинтересовался я.
Несколько хижин, ответил он, там только лесники и охранники.
А почему Ты не вооружён? спросил я.
Так ведь до посёлка рукой подать, объяснил Пертинакс.
Учитывая, что на Горе хватает разбойников и убийц, которые не постесняются напасть на невооруженного человека, сомнительно, чтобы среднестатистический гореанин поступил так опрометчиво. Мне казалось очевидным, что появление здесь без оружия было не более чем демонстрацией, должной заверить меня в том, что вероятность нападения с его стороны минимальна, а то и вовсе отсутствует. В гореанском языке «незнакомец» и «враг» обозначаются одним словом. Кроме того, в кодексах сказано, что тот, кто бьёт первым обычно живёт дольше того, кто бьёт вторым.
А вот интересно, что Ты здесь делаешь? осведомился мужчина.
Понятия не имею, честно ответил я.
Тебя что, высадили на берег, бросили? уточнил он.
Возможно, меня должны были встретить, предположил я.
Здесь? удивился Пертинакс.
Да, кивнул я.
Мужчина настороженно осмотрелся.
Ранее Ты спросил, не был ли я «одним из них», припомнил я. Из кого «из них»?
Бандиты, убийцы, наёмники, перечислил он. Думаю, что они прибыли с юга, возможно, даже из Ара. Их сотни на многих судах.
В такие отдалённые места? удивился я.
Да, кивнул Пертинакс.
Вряд ли они могут быть из Ара, отмахнулся я. Ар пал и лежит под пятой Ченбара с Тироса и Луриуса из Джада. Там теперь размещены войска Коса и Тироса. Ар разграблен, обескровлен и закован в цепи. Ар разгромлен, подчинён и беспомощен. Его богатства вывезены. Многих из его женщин ведут голыми в караванах к Брундизиуму, чтобы погрузить в трюмы невольничьих судов, направляющихся на Тирос, Кос и другие острова. Мирон из Темоса, теперь Полемаркос в Аре. На троне Ара сидит высокомерная Убара-марионетка, предательница своего Домашнего Камня, женщина по имени Талена, лицемерная преступница, прежде бывшая дочерью великого Марленуса из Ара, пока тот от неё не отрёкся.
Возможно, в Аре что-то изменилось, предположил мой собеседник.
Это невозможно, покачал я головой.
Мне приходилось бывать в Аре. Я видел его беспомощность и деградацию, о многом говорил хотя бы тот факт, что его жителей приучили славить своих завоевателей, винить себя в ошибках других, просить прощения за преступления, жертвами которых были они сами. Войны можно вести разным оружием, и, пожалуй, самым эффективным стало то, которое способно побудить противника побеждать самого себя. И таким образом, люди, побеждённые и разоруженные, должны научиться радоваться своей слабости, объявляя её достоинством. В каждом обществе найдутся свои слабаки и трусы. Но не каждое общество требует чествовать их как своих самых мудрых, самых благородных, самых смелых и самых отважных членов.
Сотни незнакомцев высаживались с одного корабля за другим, строились в длинные колонны и направлялись в лес, сообщил он. Ониподонки и проходимцы Гора. Понятия не имею, что им здесь понадобилось.
То есть, Ты пришёл сюда не для того, чтобы встретить нас? уточнил я.
Конечно, нет, заверил меня мужчина. И тот факт, что здесь могут быть другие, кто должен был встретить тебя, меня настораживает.
Ты боишься?
Да, не стал отрицать Пертинакс.
Но меня же Ты не боишься?
Нет, ответил он. Разве мы с тобой не были вместе двадцать пятого Се-Кара?
Тогда давай пожмём руки в честь этого, предложил я.
Нет, отказался Пертинакс. Боюсь, моя рука огрубела от топора.
Прости, сказал я.
Но может Ты, в память о двадцать пятом Се-Кара разделишь моё гостеприимство? предложил он.
С удовольствием, согласился я.
Затем мужчина, обозначивший себя как лесничий по имени Пертинакс, улыбнулся и перевёл взгляд на стоявшую на коленях рабыню, которая, как это и было подходяще для неё в присутствии свободных людей, и поскольку к ней не обращались, соблюдала молчание.
Она может говорить? полюбопытствовал он.
У неё есть общее разрешение говорить, сообщил я.
Разумеется, такое разрешение может быть отменено мгновенно, словом или жестом.
Ты великодушен к рабыне, заметил Пертинакс.
Такую свободу позволяют своим девкам многие, пожал я плечами.
Безусловно, при этом девушка должна говорить как рабыня, и действовать как рабыня, с подходящим уважением в словах, в тоне голоса, в поведении и прочих нюансах. Она, в конце концов, не свободная женщина. Иногда новообращённая рабыня полагает, что может намекнуть на дерзость, или даже проявить открытое неуважение, или подумать о неповиновении, скажем, тоном, голосом, жестом или выражением лица, но ей редко придёт в голову повторить подобное нарушение, даже в самой мимолетной и неприметной манере. Вероятно, она уже будет знать, что может немедленно оказаться под стрекалом или плетью, с кляпом во рту или просто с запретом на человеческую речь, под наказанием «четвероногое животное», или что-нибудь похуже.