Озарённый улыбкой он посмотрел мне в глаза. Вдруг, его как током ударило. Он помрачнел и стал дальше скоблить свою морщинистую щёку. Я пошевелил рукой: пальцы слушались. Затем я пощупал свой подбородок. Вместо недельной щетины, пальцы коснулись чего-то мягкого, похожего на гладкую шерсть, но только толстую и холодную, хрупкую и шуршащую. Я сжал пальцами одну «шерстинку» и оторвал её. Посмотрев на то, что оказалось у меня в руке, я испытал странное чувство. Это была маленькая травинка, зелёная, но уже теряющая соки, вот-вот готовая стать жёлтой и безжизненной, как полевые травы в конце месяца листобоя. Мне стало тревожно оттого, что эта трава, росшая на моём подбородке вместо бороды, не вызывала у меня никаких воспоминаний. Я посмотрел на Воську и его грязные локоны, жидко-спадающие на худые плечи. Над своим лбом я нащупал нечто более твёрдое и толстое. Потянув это вперёд, я увидел, что держу в руках веточку лиственницы. Тонкая ветвь с нежными, чуть пожелтевшими иголочками. Над ушами и на затылке, вместо волос, как у старого Воськи, я нащупал такие же веточки, росшие плотно друг к другу. Веточки оказались нежными и чересчур мягкими для обычных древесных веток. Я мог с лёгкостью запустить в них пальцы.
Тут я поймал на себе взгляд Воськи. Он оторопело наблюдал за мной, позабыв про свой утренний туалет.
Отдыхайте, господин нуониэль, с опаской сказал он, и, не сводя с меня глаз, продолжил бриться. Всё будет в порядке!
Так я и узнал, что нуониэлями называют существ, у которых вместо волос веточки деревьев на голове. Если ты не помнишь сам себя, то либо тебя здорово тюкнули по голове, либо ты был такой отъявленной дрянью, что твой разум отказывается вспоминать прошлое, предлагая начать всё сызнова.
Я сидел среди мешков с припасами, шкур и прочего походного хлама и пытался понять, не могу я вспомнить былого или не хочу. Воська, должно быть, решил, что я ищу свои пожитки. Он вытер бритое лицо, запрыгнул на телегу и подвинул ко мне тяжёлый сундук, к низу которого были прибиты два небольших колеса и две длинные рукояти. Скорее всего, он предназначался для того, чтобы его катили перед собой как садовую тачку.
Ваше добро, сказал Воська. Всё сохранено в особливом порядке. Желаете осмотреть?
Я медленно кивнул. Воська повернул щеколду на крышке и отворил сундук.
Здесь у нас запасной плащ, сказал он, доставая перетянутый тесьмой тёмно-зелёный кулёк. Стираный. Есть обмотки для ног. Вот накидка из лисьей шкуры. И ещё несколько кульков с сушёными травами.
Он подал мне один из кульков. Я развязал его и пощупал сухие листья. Эта потемневшая труха не имела запаха и легко рассыпалась вокруг, подхваченная степным ветром. Завернув траву, я отдал её Воське. Слуга снова запустил руку в сундук.
Вот несколько пустых бутылочек, размером не более пальца. А вот
это для письма, деловито сказал он, достав коробочку с расщеплёнными тростинками и грязную чёрную бутылку с тушью. Всё сохранено и содержится в порядке. Можете быть спокойны.
Он закрыл сундук и отрыл из-под шкур большой берестяной футляр. К футляру был приделан ремень: вероятно, столь большую вещь предполагалось носить за спиной. Воська снял крышку с футляра и подтащил его ко мне, чтобы я сам достал оттуда свои вещи. Внутри я обнаружил берестяные и папирусные свёртки. Я аккуратно вытащил один из них и развернул. Лист полнился неясными знаками. Эти символы, сложенные из нескольких пересечённых линий, походили на маленькие чёрные звёздочки. Я вглядывался в текст, но не понимал смысла знаков. Мысль, что писал это скорее всего я, тяжело отзывалась в моей душе тоской. Я достал папирус побольше. Это была карта. Береговые линии, поселения, реки, горы, леса и болота, детально отмеченные пунктирные линии дорог. Карты разных местностей с многочисленными пометками всё теми же столбцами из иероглифов, походивших на чёрные звёздочки. Карты показались мне если и не знакомыми, то какими-то родными.
Я долго сидел, глядя на карту, и пытаясь что-нибудь о себе вспомнить. Сердце застучало сильнее, а голову вновь пронзила нестерпимая боль. Руки одолела дрожь, а в глазах снова стало мутнеть. Воська, заметив, что меня сильно укачивает, аккуратно взял у меня из рук папирусы, свернул их и спрятал в берестяной футляр. В этот миг жёлтая берёста показалась мне очень знакомойбудто я видел её раньше. Снова нахлынуло волнение. Я потерял сознание, а когда очнулся, мы уже не двигались. Теперь я лежал на шкурах возле валуна, а Ломпатри стоял рядом и откупоривал бурдюк, чтобы дать мне воды.
Что ты сделал? кричал он на Воську.
Слуга бегал вокруг телеги, размахивал руками и пытался оправдываться, рассказывая, что просто показывал мне вещи.
Подземные твари! выругался Ломпатри. Скачи немедленно вперёд к Закичу; пускай возвращается. Нет! Сначала поставь палатку: положим его туда.
Воська скинул с телеги тюк с палаткой и, спотыкаясь, падая, ругаясь, занялся делом.
Что ты ему показывал?
Всё, ответил Воська, встав как вкопанный.
Как всё?
Сначала плащ, потом пустые бутылочки, потом карты, сказал слуга, подойдя к телеге.
Рыцарь нависал над Воськой, как штормовая волна над берегом. Слуга ёжился и виновато опускал глаза. В моменты, когда Ломпатри гневался, его красивое лицо искажала лютейшая гримаса. А гневался он всё чаще. И чем дальше мы ехали, тем реже лицо благородного рыцаря казалось мне красивым.
Палатка! заорал на него Ломпатри.
От этого крика Воська подпрыгнул, попятился, споткнулся и сел на пятую точку. Ещё больше испугавшись, он пополз на четвереньках к брезенту и стал спешно расправлять его на траве. Ломпатри дал мне воды. Я закрыл глаза и постарался дышать ровно. Сердце успокоилось. Открыв глаза, я взял рыцаря за руку, чтобы он не переживал за меня. Ломпатри перевёл дух, и сам отпил из бурдюка. Он запрыгнул на телегу и сел на сундук.
Знаете, господин нуониэль, начал он, может, о прошлом лучше не вспоминать? Раз судьба занесла нас в эту холодную долину, видать не всё-то у нас в жизни гладко шло. Я владел замком, собирал десятину с трёх деревень, а телеги с бочонками тянулись от моих виноградников до замков королей Варалусии, Вирфалии родной моей Атарии и даже за Сарварское море. Я командовал войском! Да, я гремел! У меня было всё, а сейчас я сижу на гнилой телеге и ругаю своего последнего слугу. Настоящий странствующий рыцарь без кола и двора! Хотя, какой я теперь рыцарь? Видите, господин нуониэль, думы о прошлом, даже о самом прекрасном, не приводят ни к чему хорошему. Лучше уж жить сегодняшним днём.
Он спрыгнул с телеги и зевнул.
Мне ещё повезло, сказал Ломпатри бодро, у меня есть коневод! Простолюдин, меня не уважает, но всё лучше, чем ничего. Будет монета, найму порядочного. Сына какого-нибудь жреца! А что? Эти скромные, воспитанные. Знают, что такое уважение и в травах разбираются.
Рыцарь резко окликнул своего слугу:
Воська! Ну что ты там копаешься?
Сейчас всё будет в порядке, господин, отвечал Воська, гремя железными колышками.
Отдыхайте, господин нуониэль, коснувшись моего плеча, сказал Ломпатри. И не думайте о прошлом. Там мало светлого.
Слова Ломпатри доносились до меня откуда-то издалека. Голова кружилась и болела. Мне казалось, что меня мотают из стороны в сторону гигантские, невидимые волны: перед глазами всё вертелось и плыло. Но мыслил я чётко и значения слов рыцаря понимал лучше, чем он сам. В памяти этого озлобленного на мир и судьбу человека были сведения и о моей жизни. Пусть он знал немного, но для голодного и крупинкаснедь.
Он уже собирался отойти от меня, но я успел схватить его за руку. Рыцарь посмотрел на меня.
Чем я могу помочь, господин? строго спросил он. Я почувствовал, что он сильно напрягся. Я кивнул.
Мне что-то сделать? снова спросил рыцарь. Я не понимаю.
По-видимому, он хотел уйти, но я твёрдо держал его за руку. Я даже не пытался заговорить; всё, что я могслегка кивнуть или же мотнуть головой.
Воська кинул на землю железные колышки и подошёл к нам.
Он хочет, чтобы вы помогли ему, сказал слуга.
Без тебя вижу, прорычал Ломпатри.
Господин нуониэль, обратился ко мне Воська, попробуйте показать нам.
Я стал водить в воздухе другой рукой, касаясь то Ломпатри, то себя, указывая на сундук и карты.
Вы хотите, чтобы мы показали вам остальное? ласково спросил Воська, будто бы я несмышлёный ребёнок, а он взрослый.
Я кивнул.
Воська забрался на телегу и так же суетливо, как расставлял палатку, начал рыться в вещах.
Плащ был. Тут шкуры. Карты тоже показал. Яблоки вообще не то.
Ломпатри молча и неподвижно наблюдал за слугой. Я посмотрел рыцарю прямо в глаза, но он сделал вид, что не замечает моего взгляда. Мне сильно нездоровилось, но даже в таком тяжёлом состоянии я смог различить беспокойство на лице рыцаря.
Вот! победоносно вскрикнул слуга. Нашёл.
Воська спрыгнул с телеги и подошёл к нам. В руках у него был длинный свёрток из грязной тряпки, перехваченный в трёх местах бечёвкой.
Ваш меч, сказал Воська, подавая мне свёрток. Ножны Не было ножен. Тряпочка была. Я только верёвочкой обвязал. Дойдём до людей, купим кожисошью вам ножны.
«У нуониэлей ножны из бересты», пронеслось у меня в голове.
Кожаные подойдут? спросил Воська.
Касаясь руки Ломпатри, я почувствовал, как кровь в нём стала бежать быстрее. Может быть, он опасался, что я что-нибудь вспомню? Я снова посмотрел ему в глаза.
Подойдут кожаные? спросил меня Ломпатри.
Ножны из бересты Странные воспоминания. Он и не знает, что подойдут только берестяные! Я кивнул; пришлось согласиться с тем, что предлагают.
Слава всемогущим! вздохнул Ломпатри и погладил меня по руке.
Я же взял меч и стал его рассматривать. Мягкая и крепкая рукоять была обвязана тёмной кожаной лентой. На самом конце рукояти сиял красный лал похожий на миниатюрную гору или скалу. Сама поверхность прозрачна как вода, но в глубине камень горел красным.
Похоже на кубик льда, который лежит на тёртой красной смородине, с улыбкой сказал Воська, тоже рассматривая камень.
Ломпатри схватил Воську за руку и отдёрнул прочь. Слуга еле устоял на ногах. Он злобно глянул на своего господина и стал потирать руку, которая теперь сильно болела.
Готовь палатку, холоп, рявкнул Ломпатри.
Да, господин, угрюмо ответил Воська.
Да прежде ножен позаботься о ремешках на мою кирасу. Быть делуа облачиться не во что.
Моя новая жизнь оказалась запутанной. Я, как новорожденный, глядел по сторонам и не понимал, где нахожусь, что делают люди вокруг меня. Почему в моей памяти всплыли берестяные ножны, а прекрасный камень, равных которому ещё поискать, не напомнил мне ничего о прошлом? Почему мои сны, лишённые всякого смысла, кажутся мне яснее того, что окружает меня в действительности? Что произошло на упомянутом Закичем перекрёстке? Почему мои спутники пытаются сохранить мне жизнь, но опасаются моего прошлого? Почему странных существ надо казнить? Являются ли нуониэли достаточно странными? Куда эти люди меня везут? И почему я нуониэль?
Глава 2 «Скол Йоки и Лорни»
Паренёк бежал по лесу сломя голову. Он спотыкался о корни, терял равновесие, налетал на стволы деревьев, продирался сквозь поросли бузины. Юношу звали Лорни, и случилось это за десять лет до того, как на здешних дорогах появилась скрипучая телега рыцаря Ломпатри с полуживым нуониэлем.
Бегущий по лесу человек в здешних краяхбольшая редкость. И действительно, провинция Дербеныспокойное место: не случалось здесь в давнодавние времена великих сражений, не рождались тут ни богатыри, ни злодеи. Даже прекрасных дам никто не умыкал. Эританияогромный мир, и заберись ты в самый отдалённый уголоксыщешь подобных историй с похищением принцесс, королевен и прочих красавиц с три короба. Остановишься, бывает, на ночлег в компании охотников, где-нибудь на северных равнинах Симпегалиса, спросишь, что это за башня из чёрного камня виднеется на холме. А охотники тебе в ответ целую легенду расскажут. Причём именно о похищении некоей прекрасной девы. Рассказывать они будут долго, во всех подробностях, и каждый из них гордо вставит в общее повествование своё собственное замечание, незначительную деталь, без которой, впрочем, подобные легенды не были бы столь очаровательны. Особенно ночью под открытым небом у потрескивающего костерка. А если сдосужиться побывать далеко на юге, по другую сторону Найноэльского моря, то там, на зелёных холмах Айседолиса, у костра повстречаются уже не вольные охотники, а пастухи. Но и с ними, на привале можно услышать историю похищения принцессы злым чародеем. И всё, о чём пойдёт речь, будет происходить именно в тех краях, а каждый из пастухов с лёгкостью укажет дорогу к развалинам старого замка, где жила принцесса и прикинет, сколько туда дней пути.
А вот в королевстве Вирфалия старца, знающего легенду о похищении, надо уже поискать. И если найдётся такой, то речь он поведёт не о своей земле, а о неком тридевятом царстве: ведь в Вирфалии своих забот полон рот, и на сказки времени совсем не остаётся. Шаткий мир с соседними Варалусией и Атарией зиждился лишь на потрескавшемся сургуче печатей трёх королей. Жрецы рьяно насаждали новые верования и пылко искореняли вольнодумство, вешая на площадях любого, подозреваемого в колдовстве. А если крестьяне какого низкорослого человека сочтут гномомсдадут королевской страже за серебряник. Гнома повесят прилюдно в тот же день, а серебряник незамедлительно будет пропит в ближайшем трактире, за упокой души маленького человека. Но в большинстве случаев простому народу было не до гномов, не до колдунов, не до сказок и даже не до богов. Жизнь в Троецарствии кипела, и кипела она кровью, которую больше прочих проливали самые бедные и самые низкородные люди. Летописцы Вирфалии, Варалусии и Атарии утопали в работе: где междоусобица, где бандитский набег, где пожар. И всё надо описатькто, кого и за что. А затем отправить летопись в архив, куда очень часто наведывались благородные господа, чтобы сыскать повод для очередной войны против своего соседа.
Что до провинции Дербены, находившейся на севере Вирфалии, то она напротив выпадала из общего ритма. На события провинция была столь бедна, что любой бегущий по старому Стольному Волоку юноша мог вызвать в местных деревнях неслыханный ажиотаж и тревогу. Юноша Лорни бежал, конечно же, не по Волоку, а в густом лесу. Увидели бы его жители близлежащего селениятолков родилось бы на месяц. А если самому Лорни сказать, что через десять минут произойдёт событие, которое повлияет на жизнь каждого в провинции Дербены, изменит её облик на многие века, заставит всех картографов мира переделывать карты, а пастухов и охотников позабыть истории о похищениях принцессон бы лишь отмахнулся и поспешил дальше за своим другом Йоки.
Йоки ушёл из дому шестого дня, и куда направилсяодним богам известно. Но так как в Троецарствии с верой в богов туго, паренька стали искать самостоятельно, не уповая на высшие силы. Куда же можно направиться в Дербенах? Здесь куда ни гляньвсё одно: поля, плакун-трава и еловые рощи. Скукота! И разницы, в каком направлении двигаться, особой нет. Может быть, от этой дербенской скуки Йоки и стал мечтателем. Жил он в своём мире, говорил сам с собою, занимался дни напролёт чем-то своим, понятным лишь ему самому. Матьстарая женщина, ослабленная постоянными болезнями, давно перестала просить сына выполнить хоть какую-то работу по дому. А соседи промеж себя прозвали Йоки дурачком и относились к нему снисходительно. Когда мать-старуха побежала с криками по деревне, все шибко удивились. Привыкшая к тусветности сына мать обычно молчала и не выносила своего горя из избы. Тут же её как прорвало: плачь, крики о помощи и сердечная тревога. Видно, душою она почувствовала, что на этот раз Йоки действительно в настоящей беде, и сам ни за что не выпутается из истории, в которую попал то ли по глупости, то ли по простодушию.
Деревенские разделились на группы и принялись прочёсывать окрестности, заглядывая под каждый камень. К ночи по всей округе светлячками танцевали факелы. Искали местного умалишённого до рассвета. Затем разошлись по домам. Отдохнув от ночных поисков, юный Лорни взял бурдюк с водою, две буханки хлеба и сообщил отцу, что снова отправляется искать друга. Отец, человек старых принципов, ничего не сказал сыну. Не проронив ни слова, он вытащил из сундука кожаные сапоги с блестящими брошками и показал спрятанный в голенище маленький кинжал. Лорни поменял потёртые мальчишеские лапти на мужские сапоги, обнял отца и отправился в путь. О чём молчал отец Лорни, пареньку прямо высказал звездочет Мирафим. У него Лорни обучался грамоте, алхимии и, как говорил сам Мирафим, прочему Учению. Звездочета Лорни повстречал на выходе из деревни.