Не знаю. Я потерла виски, надеясь облегчить зарождающуюся головную боль. Я плохо спала, меня мучили сны, которых при пробуждении я не помнила. Образы таяли, как снежинки, стоило мне открыть глаза, но тревога сотрясала меня горьким ознобом еще долго после того, как я вставала с постели. Ты уверена, что денег больше нет?
Кете посмотрела на меня выразительно и сердито. Я не хуже ее знала, что наши денежные сундуки уже давно пылятся без дела. Гостиница пыталась удержать выручку, как решето воду.
Может, попросим соли взаймы у Ганса, предложила я.
Лицо Кете ожесточилось. С тех пор как моя сестра разорвала помолвку, с бывшим другом нашей семьи мы почти не виделись. Он уже успел жениться на дальней кузине из Мюнхена, и будущей осенью они ожидали рождения первенца. Нет, мы не могли попросить у Ганса. Больше не могли.
А как насчет церковного прихода? медленно произнесла Кете. Наверняка кто-нибудь из церкви нам поможет.
Я нахмурилась:
Ты хочешь сказать, нам нужно принять милостыню?
Разве у нас есть другой выход? помолчав, спокойно ответила она.
Мы не нищие!
Пока нет. Хотя ее голос звучал мягко, эти слова стрелой пронзили мою грудь.
Йозеф мог бы начала я, но не договорила.
Йозеф мог бы что? Глаза Кете сверкнули. Выслать нам денег? Как? Каким образом? Она покачала головой. У него нет положения, нет работы, а теперь нет и учителя. Мы не можем позволить себе ни привезти его домой, ни поехать к нему. Наш брат в бедственном положении, Лизель, точно так же, как и мы.
Зефферль. При мысли о том, что брат так далеко, мое сердце сжалось от боли. Один ли он? Напуган? Потерян? Ранен? Йозеф был чувствительным, пугливым и не имел друзей кроме Франсуа. Что будет с ними обоими без протекции маэстро Антониуса? Возможно, я могла бы найти способ добраться до них. До Вены. Отбросить наши имена, наше прошлое, и начать все сначала. Найти работу. Заниматься музыкой.
Лизель.
Идеи приходили одна за другой, все быстрее всплывая пузырями на поверхность моего разума, и кровь закипела и забурлила от возможностей. В конце концов, разве у нас нет дарования? Разве мы не талантливы? Возможно, я нашла бы работу учителем музыки. Возможно, брат нашел бы место в дворянском оркестре. Зачем бороться, пытаясь удержаться на плаву, если настоящее затягивает нас в глубины долговой тюрьмы?
Лизель.
Мой разум кипел, мысли собирались в поток. Мы могли бы освободиться и уехать. Сжечь гостиницу, танцевать на углях, пировать на золе. Мы могли бы, могли бы, могли бы
О! я испуганно подняла голову.
Кете меня ущипнула.
Да что происходит? Сестра смотрела на меня не со злобой, а с тревогой. Лизель, ты услышала хоть одно слово из того, что я сказала?
Я часто заморгала.
Да. Пойти в церковь. Принять Божью милость.
Она внимательно посмотрела на меня.
Просто у тебя были такие странные глаза вот и все.
О. Я с отсутствующим видом потерла красный след от щипка Кете, пытаясь привести свои мысли в порядок. Ты не можешь упрекать меня за нежелание просить милостыню.
Кете поджала губы.
Гордостью сыт не будешь, Лизель.
Мне совсем не хотелось это признавать, но она была права. Долгое время нам удавалось выживать за счет расположения кредиторов и папиных обещаний все оплатить. Все то немногое ценное, что у нас было, исчезло в ломбарде герра Касселя, на вырученные деньги мы выплатили долги, и больше у нас ничего не осталось. Кольцо Короля гоблинов, подвешенное на простой бечевке, тяжестью давило на мою грудь. Какой бы ни была истинная стоимость этого кольца, для меня оно было бесконечно более ценным. Мой сдержанный юноша подарил его мне, когда мы обменялись клятвами, и сновакогда их нарушили. Это кольцо являлось символом власти Короля гоблинов, но прежде всего оно было обещанием, что его любовь сильнее Древних законов. А как назначить цену обещанию?
Могу пойти я, если хочешь, предложила сестра. Я поговорю со священником.
Внезапно в моей памяти всплыл образ церковных ступеней с дорожками соли. Я помнила, что пастор был самым пожилым человеком в нашем городкенаверное, самым старым после Констанцы. Церковный человек, но я подозревала, что также он был хранителем старой веры.
Нет, я схожу, быстро сказала я. Я поговорю с пастором.
Пастором? удивленно спросила Кете. С этой мерзкой старой крысой?
Да. Я смутно помнила, что, будучи ребенком, видела, как пастор оставляет на ступенях заднего крыльца вафли и вино. «Для фей, говорил он. Наш маленький секрет, фройляйн». Я была уверена, что он один из тех, кто принадлежал Эрлькёнигу.
Кете была настроена скептически:
Ты уверена?
Я кивнула.
Хорошо, со вздохом сказала она. Я скажу маме.
Я кивнула.
Пожелай мне удачи.
Не удача нам нужна, мрачно произнесла сестра. А чудо.
Улицы выглядели опустевшими. Непривычный для этого времени года холод держал всех взаперти, и городок как будто сжался, пристыженный. На улице почти никого не было, никто не спешил по делам, а те несколько человек, которых я все же встретила, брели, понурив голову и не поднимая глаз. Лица были напряжены, а воздух до такой степени пропитан тревогой, что становилось трудно дышать. Я сказала себе, что ничего странного в этом нет: в конце концов, мы только что похоронили нескольких жителей города, скончавшихся от таинственного мора.
«Заколдованные», прошептали у меня в голове голоса старейшин.
Я стряхнула с себя тревогу и плотнее завернулась в красный плащ.
Городская церковь стояла на восточной окраине города, и ее западный фасад выходил прямо на рыночную площадь. Ее легко можно было узнать по изогнутой колокольне, которую на протяжении многих лет все отстраивали и отстраивали заново. Наш маленький городок, в отличие от крупных и значительных поселений, не мог позволить себе красивое место для отправления религиозных обрядов. Побеленные стены нашей церкви были уродливыми и грязными, неф и алтарь лишены украшений. Как говорилось в записях, это было самое старое здание на многие мили вокруг, построенное в те времена, когда Карл I Великий еще являлся королем язычников.
В перерывах между службами двери церкви были закрыты, но не заперты, и любой паломник в поисках утешения и успокоения мог зайти внутрь. Я никогда не приходила сюда за милостью Божьей, поскольку, если у меня и было святое место, это была Роща гоблинов. Я сомкнула ладонь вокруг кольца на шнурке и почувствовала себя так, будто готовилась совершить противозаконный, хулиганский поступок. Глядя на деревянные двери, впервые в жизни я заметила, что панели, покрывающие их, украшены резьбой. Фигуры были странными, некрасивыми и кривыми, но детали показались мне симпатичными. Мой взгляд привлекла нижняя часть правой панели, на которой была изображена высокая, худая фигура с бараньими рогами, стоящая посреди цветочного поля. Розы? Маки? Дьявол? Я прищурилась. Вдоль краев как будто было что-то нацарапано, но очень уж неразборчиво. Письмо? Послание?
Я опустилась на колени, чтобы взглянуть вблизи. Готическим шрифтом там были выведены слова: Ich bin der umgedrehte Mann.
«Ямужчина наоборот».
Дурное предчувствие ледяными пальцами царапнуло мне спину. Я вздрогнула, и волоски на руках встали дыбом.
«Незнакомец приходит, цветы уходят».
Я подскочила и, испуганно взвизгнув, споткнулась о подол собственной юбки. Рядом со мной стоял старый пастор, который возник из ниоткуда, как поганка после весеннего дождя. Я узнала его по пучкам волос на макушке и большому безразмерному черному платью. В этих краях он являл собой привычное зрелище: обычно пастор сидел на ступенях церкви, будто на насесте, как странная маленькая горгулья, и глядел на прохожих из-под кустистых белых бровей.
П-простите?
Надпись. Вот что там написано: «Незнакомец приходит, цветы уходят». Пастор указал на панель передо мной, на которой была вырезана фраза на латыни: HOSTIS VENIT FLORES DISCEDUNT.
Фигура с рогами исчезла, и на ее месте оказался юноша с вытянутыми вперед руками. Его голову венчала корона, а вокруг него резвились и играли ягнята. Это было изображение нашего Владыки и Спасителя, а не дьявола. Не Эрлькёнига.
Я не сошла с ума. Не сошла.
Не сошла.
Д-да, понимаю, заикаясь, пролепетала я.
Темные глаза пастора заблестели. При ближайшем рассмотрении я заметила, что мягкие как хлопок волосы торчали и из его ушей, вдоль челюсти и по краю подбородка, делая его похожим на только что вылупившегося цыпленка.
Ты можешь? Ты можешь видеть то, что перед тобой, но видишь ли ты дальше кончика своего носа?
Простите? В замешательстве спросила я и смущенно поднесла ладонь к носу.
Он этого как будто не заметил.
Читая древние истории, можно многое узнать, продолжал он. Старый пастор вел церковный реестр, записывая даты рождения, бракосочетания и смерти в нашем городке. Ты начинаешь видеть модели. Циклы. Ты понимаешь: то, что приходило раньше, придет снова.
У меня не было ответа на столь загадочное утверждение, так что я промолчала. Я начала жалеть, что пришла сюда.
Но я не думаю, что ты здесь для того, чтобы изучать древние истории, фройляйн, произнес пастор с лукавой улыбкой.
Я г-мм нет. Мои пальцы переплелись в складках передника, и я набралась мужества озвучить свою мольбу. Я пришла я пришла просить вас об одной милости.
Милости? Пушистые и белые как хлопок брови заинтересованно поднялись. Что Божий дом может для тебя сделать, дитя мое?
Я опустила глаза в пол.
Наши наши запасы соли истощились, герр пастор, и я я была бы очень благодарна вам за вашу помощь и милость. Мои щеки горели от стыда, накалив воздух вокруг моего лица.
Ах. Голос старика звучал бесстрастно и спокойно, но мне не хватало духу посмотреть ему в глаза. Это Констанца?
Вопрос напугал меня и заставил-таки на него взглянуть. Прочесть выражение его темных глаз было невозможно, но я ощутила признаки жалости. Жалости и сочувствия.
Не совсем, осторожно сказала я. Но она, скажем так, была в этом замешана.
Позволь угадать. Она пыталась защититься от Дикой Охоты.
Я уставилась на линию из белых кристаллов у своих ног.
Да, прошептала я.
Старый пастор вздохнул и покачал головой.
Идем со мной, фройляйн. Он развернулся и повел меня в северную часть церкви. Отперев маленькую дверку, он открыл ее и пропустил меня вперед. Ступив в тускло освещенное крыло, я постаралась не смахнуть плотную линию соли вдоль порога.
Следуй за мной.
Я вздрогнула, ощутив на своем локте его сухие длинные пальцы. Потом мои глаза привыкли к сумраку, и пастор осторожно повел меня вниз, по короткому пролету ступеней. У подножья лестницы он открыл еще одну дверь и жестом предложил войти. Я нахмурилась, не зная, куда мы направляемся. В церковные погреба?
Дверь за мной захлопнулась, запечатав меня в полной темноте. Мне вспомнились рассказы о девушках и любовниках, погребенных заживо в склепах и катакомбах, и меня охватил неприятный, ползучий страх. Должно быть, так чувствуют себя те, кого отрезали от мира в могиле.
Герр пастор начала я.
Что-то щелкнуло, и вспыхнуло пламя, зависло в воздухе напротив меня, словно волшебный огонек. Спотыкаясь, я пошла на свет и увидела старого пастора с фонарем в руке, хотя и не могла понять, как он зажег его так быстро, не имея под рукой ни огарка, ни свечи.
Мы находимся в древней ризнице, пояснил он в ответ на мой молчаливый вопрос. Священники здесь облачались, прежде чем подняться к алтарю через этот проход. Наклонив голову, он указал на дверь на дальней стороне. Но отец Абеляр предпочитает облачаться в хорах. Говорит, что здесь, внизу, ему неспокойно.
Я мысленно согласилась с нашим священником.
Что мы здесь делаем? спросила я.
Мы обнаружили, что за время той краткой весенней оттепели на прошлой неделе наш подвал затопило, так что перенесли все запасы сюда.
Он осветил фонарем помещение, которое оказалось гораздо больше, чем я предполагала. Помимо бочек с продовольствием, перенесенных сюда из церковных подвалов, я увидела несколько полок, забитых стопками пыльной бумаги, пергаментом и реестрами. Только тогда я поняла, что эти записи были историей нашей маленькой укромной деревушки.
Ах, да, труд всей моей жизни. Мерцающий свет фонаря прорезался глубоко сквозь мрак, покрыв лицо старика причудливыми тенями. Его нос сделался длинным и острым, а губыподжатыми и тонкими. Скулы заострились, превратив улыбку в перекошенную ухмылку. Я проследил происхождение каждого мужчины, женщины и ребенка в этом городе, гордо произнес он. Каждого фрукта, созревшего на грядке из крови и семени, с тех самых пор, как появилась эта деревня. Но есть семьи, которые со временем исчезают. Истории, у которых есть начало и середина, но нет окончания.
Такое происходит в крошечных деревушках вроде нашей, сказала я. Матери, сыновья, отцы, дочери, сестры, братья, тети, дяди, кузены и соседисо временем мы все перепутываемся так, что и концов не сыщешь.
Пастор пожал плечами.
Возможно. Но есть тайны, которые даже я не в состоянии распутать. Линии жизни, оборвавшиеся в середине, исчезнувшие, незавершенные. И твоя семья одна из них, фройляйн.
Я бросила на него резкий взгляд.
Простите?
Он улыбнулся, слегка обнажив пожелтевшие зубы.
Констанца тебе когда-нибудь рассказывала о своей сестре, Магде?
Магда. Я подумала о том, что иногда бабушка называет этим именем Кете. Мама не обращала на это внимания, объясняя это еще одним признаком угасающего рассудка Констанцы, но я не знала, что у нее была сестра.
Нет, медленно ответила я. Но это имя я слышала.
Гм-м Пастор поднял фонарь, осветив полку в нескольких дюймах над его головой. Он провел пальцами по хребту лет, связанных телячьей кожей, разыскивая нужную книгу, нужное поколение. Его длинные ногти были черными от грязи и чернил. Ах, вот же она.
Он достал огромный том, почти с него ростом, и с пыльным хлопком опустил его на письменный стол. Книга тотчас же открылась на нужной странице. Держа фонарь над книгой, пастор длинным скрюченным пальцем указал на запись посередине страницы.
МАРИЯ МАГДАЛЕНА ЭЛОИЗА ГАБОР
Магда. Сестра Констанцы. До замужества бабушка носила фамилию Габор.
Род твоей бабушки был одним из самых древних, хотя и не самых уважаемых, сказал старик. Я ощетинилась. Хотя я и не носила фамилию Габор, меня это немного задело. Чудные и странные, большинство из них. Заколдованные, как их называли когда-то.
Я нахмурилась:
Заколдованные?
Желтая улыбка пастора стала широкой и расплылась по его лицу.
Безумные, дикие, верные. Те, что живут одной ногой в Подземном мире, а другойв верхнем.
У меня на затылке зашевелились волосы. Безумие у нее в крови. Но было ли это безумием? Или невидимой связью с чем-то бо́льшим, чем-то за пределами знания? Многие красивые и сломанные ветви моего фамильного дерева были тронуты гением, тягой к творчеству, которая переворачивала их с ног на голову и выворачивала наизнанку. Был у меня прапрапрадедушка Эрнст, талантливый резчик по дереву и плотник, неземные и видоизменяющиеся фигурки которого сочли еретическими и уничтожили. Я до сих пор слышу истории о своей дальней кузине Аннабель, поэтическая и вычурная манера речи которой снискала ей поначалу славу пророка, а затем ведьмы.
А потом был папа. И Йозеф.
И я. Чувство вины забилось во мне при мысли о фортепиано в моей спальне, к которому я не прикасалась с тех пор, как вернулась из Подземного мира.
Магда была младшим ребенком Элеазора и Марии Габор, продолжал пастор, передавая мне том, чтобы я прочла сама. Я пошатнулась, взяв его в рукитаким он оказался увесистым, нагруженным многовековым наследием и историей. Детей было трое: Беттина, Констанца и Магда.
Беттина. Теперь я поняла, почему бабушка так меня называла.
Что произошло?
Он подбородком указал на книгу передо мной. Листая страницы, я перемещалась вперед и назад во времени, и чем глубже я погружалась в историю, тем тоньше становился пергамент. Агнес, Фридрих, Себастьян, Игнац, Мельхиор, Илзе, Хелена, поколения за поколениями семьи Констанцы. Моей семьи. Целые жизни, прораставшие и увядавшие под моими пальцами. Они рождались, вступали в брак, рожали детей, умирали. Все зафиксировано беспристрастной рукой.