Не понимаю, сказала я. Что я ищу?
Темные глаза пастора пронзили меня.
Конец. Конец Магды.
Нахмурившись, я вернулась глазами к книге. Младенцы рождались и, если им везло, вырастали. Некоторым так и не удалось выбраться из младенческого возраста; другим выпадало на долю похоронить несколько поколений собственных детей. Это происходило ни с того ни с сегодело случая. Я не понимала, почему кончина Магды была так важна.
До тех пор, пока не смогла ее найти.
Жизни Констанцы и Беттины были подробно описаны: их рождение и крещение, замужества, дети. История Беттины, кажется, кончилась тем, что она вышла замуж за Анселя Бергманна, но история Констанцы продолжалась через ее детей: Иоганн, Кристоф, Констанца, еще одна Констанца, Георг, еще одна Констанца, Йозеф и Франц. Моменты рождения и смерти каждой моей тети и каждого дяди были отмечены, навеки вписанные в историю чернилами.
Но только не Магды.
Я уходила во времени вперед и возвращалась обратно, ища выход, кончину. Но где бы я ни искала, больше не было никаких следов Магдыни замужества, ни детей, ни даже смерти. Ее жизнь осталась незавершенной, и если бы не факт ее рождения, зафиксированный пастором несколькими десятилетиями ранее, она могла бы никогда не существовать.
Здесь нет нет конца, прошептала я.
Пастор сложил руки, и они утонули в объемных рукавах.
Да, только и сказал он.
Вы знаете, что с ней произошло? Она умерла? Переехала? Люди не могут просто так исчезнуть. Я подняла глаза от страниц тома. Мне было страшно и не по себе. Так ведь?
Люди не исчезают, но их истории забываются, мягко сказал он. Только верные помнят.
И вы помните.
Пастор кивнул.
Ее забрали. Украли. Он судорожно сглотнул. Дикая Охота.
Мир сузился до единственной точки фокуса передо мной, до крошечного, устойчивого пламени фонаря. Все остальное погрузилось во тьму, и я чувствовала, будто падаю, по спирали лечу вниз, вниз, в пучину страха. Я попробовала вспомнить все, что знала о Дикой Охоте, кто они, что они и почему скачут по земле, но холодная пустота тревоги проникала в самое сердце моего вращающегося как водоворот разума. Рука потянулась к кольцу на шнурке, и ладонь ощутила успокаивающую прохладу украшения в форме волчьей головы.
Как? прохрипела я. Почему?
Пастор ответил не сразу.
Нет даже двух одинаковых рассказов о дьявольском войске. Одни говорят, что их появление предвещает какую-то ужасную катастрофу: чуму, войну или даже, он скользнул взглядом по моему стиснутому кулаку, конец света.
Я еще плотнее сжала кольцо Короля гоблинов.
Другие говорят, что Охота скачет по странам, когда нарушается равновесие между раем и адом, между Подземным миром и землей, на которой мы живем, и тогда Охота прочесывает весь верхний мир и забирает то, что принадлежит им по праву. Древние законы обретают плоть: получают сталь, зубы и гончих псов, дабы взять то, что им причитается.
Пустота, растущая внутри, угрожала поглотить меня целиком.
Жертва, пролепетала я. Жизнь девы.
К моему удивлению, он пренебрежительно фыркнул:
Что за жертвоприношение из жизни девы? Сердцебиение? Дыхание? Прикосновение?
Думаешь, твое бьющееся сердцевеличайший дар, который ты можешь отдать? Нет, смертный, твое сердцебиениесамое последнее, что есть на свете.
Тогда что Я не договорила. Тогда ради чего была моя жертва? А его? Какую цену заплатил мой сдержанный юноша за то, что позволил мне уйти?
О, дитя, со вздохом сказал пастор. Жизньэто не тело, он постучал по моей руке, той, в которой было зажато кольцо Короля гоблинов, а душа.
Я не я не
Не понимаешь? он покачал головой. Чудные, дикие, странные, зачарованныео них говорят, что они принадлежат Королю гоблинов. Их талантыэто фрукты Подземного мира, их гений, их страсть, их одержимость, их искусство. Они принадлежат ему, поскольку онисобственность Эрлькёнига.
Собственность Эрлькёнига. Именно так Констанца всегда нас и называла, меня и Йозефа, но я всегда думала, что она имеет в виду тех из нас, кто верит в Подземный мир.
И Магду забрали из-за ее талантов?
Лицо пастора помрачнело.
Магду забрали потому, что она верила. Свидетельствовать об Охотебезумие, а она уже была безумна.
Внезапно в моей голове пронеслась пугающая мысль.
Что случается с теми, кто не верит?
Сквозь туман мерцающего света фонаря наши взгляды встретились.
Думаю, ты знаешь, фройляйн.
Я знала.
Заколдованные.
Король стоит в роще, в плаще с капюшоном, высокий элегантный незнакомец. Он повернут ко мне спиной, его взгляд устремлен в сторону туманного облака, и выражение его лица одновременно и дерзкое, и грустное, когда вдруг воздух наполняет похожий на гром грохот копыт и лай охотничьих собак, напоминающий звон колокола.
Его черты скрывает тень, но пряди белых, похожих на перья волос выбиваются из-под капюшона, а в бледных глазах отражается странный, лишенный глубины свет. В отдалении очертания начинают сливаться в формы, проплывающие лохмотья тумана превращаются в знамена, а дымкав гривы лошадей, в мужчин. Мужчин с копьями, щитами и мечами. Дьявольское войско.
Они идут, Элизабет.
Король властно вскидывает руку, как будто защищаясь от нападения. От этого броска капюшон соскальзывает назад и обнажает лицо, одновременно и уродливое, и красивое. Кожа плотно обтягивает скулы, темные узоры вьются вокруг линии волос, ушей, челюсти и шеи, и в тех местах, где тени запятнали кожу, она становится чернильно-черной. Темнота ползет по его горлу и охватывает подбородок, а на голове из косматого гнезда серебристых волос вырастают бараньи рога.
Он одновременно и мужчина, и чудовище.
В его бледных глазах когда-то жил цвет, в одномсиний, в другомсеро-зеленый, но теперь они бледные, такие бледные, что зрачкилишь крошечная черная точка в море белого. Но бледнеют не только его глаза; бледнеют и его воспоминания, его мужская сила, его музыка. Он пытается ухватиться за них руками, которые однажды были стройными и элегантными. Руками музыканта. Руками скрипача.
Элизабет.
Но воспоминания проскальзывают сквозь его пальцыскрюченные, сломанные, искалеченные. Его ногти почернели и стали похожи на когти, и в каждом пальце появилась лишняя фаланга. Он не может вспомнить звук ее голоса, ощущение ее кожи, запах ее волос, только короткий отрывок песни. Мелодию, мотив. Он напевает ее, чтобы оставаться в разуме, оставаться человеком.
Разве чудовищаэто не искаженные смертные?
Стук копыт становится громче, наряду с лязгом стали и треском хлыста.
Не смотри, не смотри. Не смотри, иначе сойдешь с ума.
Король поднимает перед собой руки и закрывает ими лицо. Войско окружает его, оно одновременно и здесь, и не здесь. Опасная компания. Дикая Охота.
«Ее имя», хором говорят они.
Король качает головой. Отдать ее имя Древним законам означает уничтожить последнее, что в нем остается человеческого, и он проглатывает ее имя, ощущая, как оно согревает пространство там, где однажды находилось его бьющееся сердце. Он ей обещал.
«Ее имя», повторяет войско.
Он все еще удерживает его, отказываясь уступить. Он заплатит цену. Он понесет наказание.
В третий раз войско не спрашивает. Щелчок, кнут, и король запрокидывает голову в беззвучном реве от боли. Его глаза становятся чисто белыми, чернильные тени пятнами покрывают кожу и полностью поглощают ее. На голове вырастают витиеватые бараньи рога, на лице появляется чудовищное, грозное выражение. Он вскакивает на жеребца, который пятится назад, и испускает дьявольский крик, а его горящие глазадве звезды на ночном небе. Затем он разворачивается и воспаряет в небеса, чтобы взять то, что принадлежит емупринадлежит Эрлькёнигу, и принести обратно в Подземный мир к Древним законам.
А пока он мчит верхом, его сердце продолжает отбивать ее имя.
Элизабет. Элизабет. Элизабет.
Польза бега
Я отправилась домой с мерой соли, которой нам должно было хватить на месяц, если, конечно, до нее не доберется Констанца. Рассказ старого пастора о Магде, Древних законах и дьявольском войске преследовал меня на обратном пути к гостинице, а призрачные копыта отбивали в ушах дробь. Обрывки истории плыли по поверхности моего разума, а я пыталась собрать их и удержать. Когда обрывки облаков наползали на лик луны, Констанца обычно говорила, что это души ушедших, которые примкнули к вечной охоте на небе. Что происходило с украденными? Что произошло с моей пратетей? Я подумала о Роще гоблинов, как мы ее назвали: ольха росла там словно по форме круга, и соблазнительные формы стволов и ветвей замерли, как конечности, в вечном танце.
Я дрожала, но совсем не от ледяного ветра, насквозь продувавшего плащ.
Говорят, что Охота идет по земле, когда нарушается равновесие между Подземным миром и верхним.
Я пересекла границу между мирами, уйдя прошлым летом от Короля гоблинов и своих клятв. Неужели мой уход проделал брешь в ткани мира, выпустив на свободу духов, упырей и жителей Подземного мира? Может, и мне угрожает опасность со стороны Дикой Охоты?
Мои руки были полны соли, но я чувствовала на груди вес кольца Короля гоблинов, которое подпрыгивало с каждым шагом, напоминая биение сердца. Если я нарушила древнее равновесие, тогда грош цена этому обещанию.
«Не оглядывайся», сказал он. И я не оглядывалась. И не стала бы оглядываться. Но теперь я уже не была так уверена.
По пути домой я искала любые признаки новой жизни, легкие следы зеленого среди серого. Ничего не было видно: ночные заморозки уничтожали все нежные ростки, с трудом пробивавшиеся наружу. Но дни становились теплее. Я шла по тропе, под ногами чавкала грязь. Сезоны продолжали сменять друг друга, как было всегда и как будет впредь.
Но топот копыт все преследовал меня.
Заколдованные.
Я не знала, что сказать Кете. Или маме. Моя сестра пересекла завесу между мирами, но все же не принадлежала Эрлькёнигу. Она верила, но ее вера была простой и незамысловатой. Для нее реальное и нереальное разделяла пропасть, как барьер между верхним миром и королевством гоблинов. Она мягко шла под парусом по спокойной воде, не ведая ни водоворотов, ни вихрей. Я ей завидовала.
В такие моменты я скучала по брату больше всего.
Я подумала о загадочном письме, которое мы получили. «Маэстро Антониус мертв. Я в Вене. Приезжай скорее». Я бы решила, что оно вообще не от Йозефа, если бы не его неповторимый почерк. Недописанные слова, корявые соединения между буквамирука мальчика, практиковавшего гаммы гораздо чаще чистописания.
Мне столько всего хотелось рассказать Йозефу. Столько всего я пыталась сказать в бесчисленной череде писем, которые пробовала написать, и в тех нескольких, которые на самом деле отправила. Груда черновиков, листы бумаги, преданные огню, а я все подбирала слова, находила их, зачеркивала, теряла, путалась. Так много вопросов, которые я хотела задать, и столько всего я хотела узнать, а еще хотела пожаловаться и объяснить, чтобы покончить, наконец, с этой растущей башней бессмыслицы.
Наконец, я поняла, что слов недостаточно. Музыка была тем языком, которым мы с братом владели лучше всего. Музыка пронизывала все наше существо; музыкальные темы заменяли нам предложения, части произведенияабзацы. Лучше всего мы разговаривали друг с другом тогда, когда говорили наши пальцымои на клавиатуре, его на струнах. Лишь своей игрой, а не буквами, я могла заставить Зефферля понять.
Но как заставить понять себя? Внутреннее беспокойство, тревогу. Ощущение неполноты и неудовлетворенности, разочарование вкупе с неспособностью выразить свои идеи на бумаге, будь то в словах или в песне. Я не поспевала за собственным разумом, мысли проносились мимо как в тумане, как пальцы, колотящие по нотам шестнадцатые без оглядки на темп.
Топот копыт становился все громче.
Я вдруг поняла, что это стучит не в моей головеэто настоящая лошадь, скачущая по улице. Я обернулась и заметила всадника, черный плащ которого струился за его спиной и напоминал крылья. Под полями шляпы виднелись светлые волосы и узкие, резкие черты лица. Он сидел верхом на черном жеребце с диким взглядом и оскаленными зубамисоздание, вылетевшее прямо из пасти ада.
Мое сердце остановилось. Этого не могло бытьили могло?
Разумеется, это был не Король гоблинов.
Всадник промчался мимо, и я отпрыгнула в сторону, чтобы он меня не обрызгал. Я смотрела, как лошадь с всадником исчезают за поворотом дороги, ощущая при этом странную смесь облегчения и разочарования. Я не выспаласьвероятно, мой разум рисовал привидения там, где их не было. Тем не менее ожиданиенадеждачто я снова увижу своего Короля гоблинов, кинжалом пронзило мою грудь. Этого не могло быть. Этого не может быть. Нужно идти дальше.
Каково же было мое удивление, когда лошадь с всадником галопом вернулись обратно.
Я стояла на обочине, ожидая, что они снова промчатся мимо, но при виде меня всадник замедлил бег, перевел скакуна с галопа на бег, затем на шаг и, наконец, остановил его.
Фройляйн Фоглер? спросил наездник.
Д-да, ошеломленно вымолвила я. Она самая. Чем могу помочь?
Всадник не ответил, но полез в висевший на боку ранец. Курьер, догадалась я. Почтальон. Затем мое сердце подпрыгнуло. Йозеф!
Он достал маленький кожаный мешочек и нагнулся, передавая его мне. Мешочек оказался довольно тяжелым для своего размера и музыкально зазвенел, когда я взяла его в руки. Заинтригованная, я уже собиралась его открыть и посмотреть, что внутри, когда курьер протянул мне письмо.
Я выхватила письмо из его рук, забыв обо всем на свете и не заботясь о том, что помну края. Я так долго ждала словобъясненийот Йозефа, что мне было не до хороших манер или социальных условностей.
Тяжелая дорогая бумага источала едва уловимый сладкий аромат, который сохранился, несмотря на то, что письмо преодолело множество миль. На письме стояла официальная печать и герб с изображением цветка. Роза или, может быть, мак? Вряд ли брат мог отправить такое: бумага, чернила, ароматвсе указывало на это, но я цеплялась за надежду, потому что мне хотелось верить, что брат отправит мне письмо. Напишет мнедействительно напишет, а не забудет обо мне.
От кого оно? спросила я.
Но почтальон, исполнив свой долг, лишь слегка коснулся полей шляпы и ускакал прочь. Я смотрела ему вслед, пока он не исчез вдали, затем взглянула на письмо, перевернула его, и мое сердце заколотилось от возбуждения и ужаса. Там незнакомым, элегантным почерком образованного человека было выведено:
Автору «Эрлькёнига».
Все в порядке? спросила Кете, когда я вернулась домой. На буфете лежала куча порубленных корнеплодов и засоленная свинина, а на печке выкипала в кастрюле вода. У тебя такой вид, будто ты встретила призрака! Она рассмеялась, но тут же осеклась, глядя на выражение моего лица. Лизель?
Дрожащими руками я протянула сестре маленький кожаный мешочек.
Это чтосоль? спросила она, нахмурившись.
Нет. Я выгрузила соль на стол, а рядом с ней положила кожаный мешочек. Он музыкально звякнул. Возможно, это и есть наше чудо.
Кете задохнулась от возбуждения.
Что это? Для кого? И от кого?
Я думаю сглотнула я. Думаю, это для меня.
Я подняла письмо, на котором яркими черными чернилами было выведено: «Автору Эрлькёнига». Едва ощутимый приторный аромат наполнил комнату и принял жуткие формы, смешавшись с запахом лука и зелени, исходившие от стряпни сестры.
Должно быть, оно от очень важной персоны! воскликнула Кете. Взгляни на бумагу! И, прищурилась она, это что? Герб?
Да. При ближайшем рассмотрении я все же решила, что на гербе изображен мак, а не роза. Как странно.
Ну, ты собираешься читать или нет? Сестра вернулась к приготовлению ужина. Давай узнаем, что загадочному аристократу потребовалось от автора «Эрлькёнига», а?
Я сломала восковую печать и развернула бумагу.
«Дорогая мадемуазель Фоглер, вслух прочла я. Простите меня за этот в высшей степени неподходящий и неправильный метод общения. Мы с Вами незнакомы, но, прошу Вас, не пугайтесь, когда я скажу, что чувствую, будто мы с Вами друг друга знаем».
О! Тайный поклонник? поддразнила меня Кете. Лизель, коварная девчонка!
Я метнула на нее грозный взгляд.
Ты хочешь, чтобы я читала, или нет?
Прости, прости, сказала она. Продолжай.
«В прошлом месяце мне довелось побывать на одном концерте. Там было исполнено необычное музыкальное произведение, которое сыграл на скрипке необычный юноша. Я не в силах в полной мере описать, как сильно тронула меня эта музыка и какой огромный резонанс вызвала, как будто ноты коснулись оголенного нерва моей души».
У меня перехватило дыхание. Необычное музыкальное произведение, исполненное необычным юношей.