Ты вот не в восторге, что не любишь его, а тебе его сватают. Почему он должен был вдохновиться? Заставить самостоятельного взрослого мужика жениться на совершенно незнакомой девице непонятного вороного вида не так просто. Кстати, я тоже предпочитаю иметь дело с блондинками. Там не приходится особо насиловать свой интеллект. Но вот прилетело и ему. Он втрескался в тебя, как дурак, а ты ерепенилась. Допрыгалась, дорогая. Теперь кто знает, как все повернется? Если вас послал друг другу сам Бог? А если бы ты не страдала заниженной самооценкой и не ревновала его к блондинкамкто знает? Полюбила бы, куда бы ты делась. Насчет запасных вариантов, то они безнадежно опоздали. Если он уже ползал перед тобой на коленях у них нет и шанса. Я могу только пожалеть его. Если он еще жив. У них там знаешь как? Честь, дуэли, прекрасные дамы, пуля в висок илина Кавказ, в действующую армию. Кроме безответной любви, его гложет еще невыносимое, ужасное просто чувство вины. Это же мука какая! Мне страшно даже представить себя на его месте. Отсюда и нежелание озвучить твое прощение. Он мучил себя специальнонаказывал. У него душа горит от невозможности вернуть все назад, исправить. Сам же, своими руками, можно сказать И до чего еще он додумается со своими мазохистскими наклонностямикто знает? Как накажет себя? А-а. Что тебе говорить. Ты же чурка бесчувственная с красивым голосом. Ей дышать нечем было. Дура! Чтоб я когда какую бабу
Миша, достаточно. Она все поняла. Ты чтоне видишь? Забеспокоился папа.
У меня дрожали губы. Я смотрела на них и не видела. Все затянуло соленым туманом. Пусто, в голове пусто. Зато в груди что-то мешает, не дает дышать. Бежать, что-то делать, спасти Я смотрела больными глазами на маму. Она плакала. Папа обнимал ее и гладил по спине. Брат сидел, опустив голову и руки. И это было самое страшное.
Миша, что делать? всхлипнула я.
Ничего. Тихо ответил он. Молиться. Больше ничего не сделать. Сходи к отцу Евгению. Закажи и отстой молебен о здравии раба Божьего Ромэра. Не психуй, сестра. Значит, это так должно было случиться. Там, он указал наверх, все знают. Теперь ты тоже чувствуешь этовину. Ты сможешь понять его теперь. Вот же Подождиэто цветочки сейчас. Дальше будет хужеты полюбишь его, да-дазаочно. Ты будешь вспоминать каждое его слово, жест, взгляд. Замирать от воспоминаний о прикосновениях. Ты станешь сравнивать его с другими и поймешь, что другого такого нет и не будет. Ты станешь искать на платье место, к которому прикасались его руки. И покрывать его поцелуями. И знать, что ничем ему не помочь, ничего не исправитьто, что чувствовал он. Это будет страшно. Сейчасцветочки, повторил он.
Откуда ты это знаешь? Прошептала я, безоговорочно веря ему.
Догадываюсь.
Зачем? Зачем, Миша? Лучше бы я не знала.
Нужно. Тебе необходимо взрослеть. Не дрейфь, мелкая, прорвемся. Тебе не кажется, что это только начало? Если бы конец, все было бы иначе.
Как?
А я знаю? Иначе: легче, проще. Без страстей и испытаний чувств, без трагедий и травмфизических и душевных. Вас ведут, но ведут так сложночто-то будет еще. В любом случае, все решится позже. И именно тогда то, что случится, будет окончательным. Нельзя будет ошибиться. Но ты будешь готова, ты справишься.
Откуда ты знаешь?
Догадываюсь, анализирую, предполагаю. Это логика, бестолочь. Что с тобой говорить?
Мы еще долго сидели в наступающих сумерках. Печаль и надежда витали над нами. Говорить больше не хотелось. Усталость навалилась страшная. Я постелила папе с братом на диване, разложив его, а мы с мамой легли в спальне. Я повернулась к ней спиной, а она гладила меня по голове, почухивала спинку, как я любила в детстве. Через два дня они улетали на гастроли.
На следующий день утром все казалось не таким уж и страшным. Сказанное братомпросто логическими выкладками, не лишенными смысла. Я еще там чувствовала вину, но немножко, совсем чуть-чуть. Так почему его слова должны заставить меня мучиться? Факты не изменились, а его домыслы Я гнала от себя все мысли о молодом графе и мне это удавалось. Он не белый и не пушистый и та блондинка на балуне его ли действующая или бывшая пассия, приревновавшая ко мне?
Целый день мы посвятили решению срочных вопросов. Копии паспортов родителей, моего свидетельства о рождении нужно было предъявлять в связи со сменой фамилии. Мы их сделали. Потом заехали к бывшему маминому преподавателю по вокалуМарии Генриховне. По легендам, она еще тогда была древней, как кал мамонта, но дело свое знала. Попасть к ней на уроки было почти невозможно, а уж в обучениепросто немыслимо. Они интересно встретились с мамоймама плакала, обнимая ее, а сама Мария Генриховна милостиво ей это разрешала, покровительственно похлопывая по плечам. Она взялась меня обучать. Я не знала об этом, но еще утром папа побывал у нее и обговорил все, оплатив учебу. Сколькомне не сказали. Но ее уроки стоили любых денег. Большая комната в сталинке, где она жила, еще в те времена была обеспечена отличной звукоизоляцией. Уроки проводились дома. Женщина мне понравилась. Приятная, ухоженная дама без лишнего веса и с манерами. Я собиралась подружиться с ней.
После визита к учителю мы еще пробегали почти весь день по делам, а на ночь я осталась у родителей. Мы с мамой упаковали в чехол платье и перевезли его к ниму них в квартире была устроена огромная гардеробная для концертных нарядов. Гарнитур папа спрятал в свой сейф. Мы так и не пришли к единому мнению, что это за камни. Если это бриллианты, то их цвет и размер делал стоимость комплекта запредельной. Мы не могли представить себе даже порядок цифр, не смотря на то, что оправа была из серебра. Была вероятность, что это бледные сапфиры или бериллы. В любом случае, нести их на оценку к ювелиру мы не стали. Так же в свое время поступили с украшениями Ириаастры. Их, а также туфельки из тончайшей ткани на полупрозрачном каблучке, мне продемонстрировали, как доказательство иномирного происхождения прабабушки. Ткань действительно держала форму просто чудом и без неестественного вмешательства дело не обошлось. Кольцо и брошь были со светло-зелеными прозрачными камнями. У нас таких в природе не водилось.
Я и так верила им, но доказательства производили впечатление.
Мама напомнила, что осенний бал не за горами и посоветовала воспользоваться моим голубым нарядом.
Не будубуркнула я.
Но это неразумно!
Мне его еще выцеловывать предстоит. Пусть висит чистое, съязвила я, уже сильно сомневаясь, что буду это делать. Обещанной любви не наступало и я успокоилась. Только один вопрос меня мучил: очень уж задело меня высказывание брата о моей бесчувственности. Не фригидна ли явот, что меня беспокоило. Поцелуй такого красавца, и когда он перебирал и ласкал мои пальцы, встретив на конной прогулке, кроме неловкости и неудобства не заставили меня ничего почувствовать. Это настораживало. И я задала маме вопрос, когда мы остались вдвоем.
Она с жалостью посмотрела на меня и сказала:
В тебе еще не проснулась чувственность. Это у всех по-разному случается, да еще такое несчастье. Какие уж тут африканские страсти? Не стоит себя накручивать по этому поводувсему свое время. Любовь разбудит тебя, только бы она была счастливой.
Назавтра я проводила родителей в поездку и сходила в церковь, поставив свечку Николаю Угоднику, помолившись за удачное их путешествие. За раба Божьего Ромэра молилась у иконы Георгия Победоносца. Ведь граф был воином, кто же его будет хранить лучше? Я желала ему найти свое счастье, удачи на военной службе и настоящих друзей и обещала себе молиться об этом ежедневно. Вернувшись домой, я расписала в ежедневнике свои дела на завтра и легла спать.
ГЛАВА 11
ГЛАВА 11
Дни летели быстро и незаметно. У родителей все было отлично. Брат жил у меня, не желая беспокоиться понапрасну о моем местонахождении. Каждый день он посещал службу в МИДе. Блестящее знание европейских языков и дипломатическое образование открывали ему достойные возможности, как говорила мама. Я совершенствовала свое пение. Вернула себе фамилию князей Черкасских. И готовилась к осеннему балу. Заказала платьецвета слоновой кости и в стиле Наташи Ростовой. Встретилась со своими друзьями, достоверно объяснив свое отсутствие. Меня интересовало мое впечатление от встречи с Алешей Токаревым. Я часто его вспоминала там и теперь ждала в себе отклика на него. Его не последовало. Что ж, значит не судьба. Наши ролевые потуги показались мне сейчас смешными. Я повзрослела? Изменилось восприятие реальности? Или я непроизвольно сравнивала манеры того общества и нашего любительского театра? Кто знает? Но мне стало скучно, и я под любыми предлогами старалась отказаться от встреч.
Бал проводили в последний день лета, хотя и называли осенним.
Мое платье было готово. Мама оставила мне свой жемчуг, жалея, что убор немного не по возрасту. Мы решили заняться подбором украшений по ее приезду, а еще она собиралась присмотреть что-нибудь за границей. Обувь, шаль, перчатки, духивсе лежало передо мной в ожидании праздника. Брат собирался забрать меня непосредственно перед балом. Он сам ехал со службы уже при параде. Там у них были созданы для этого все условия, а парадную одежду он хранил в личном кабинете.
Соседкапарикмахер сделала мне прическу на дому. С макияжем я справилась сама и сейчас рассматривала свое отражение в небольшом настольном зеркале. Я так и не набрала свой прежний вес и оставалась худенькой и хрупкой на вид. Волосы, частично поднятые и уложенные на голове, легкими локонами обрамляли бледное лицо, опускаясь на плечи. Брови с легким изломом я подправила, и выглядели они безупречно. Ресницы пушистым веером поднимались к бровям. Глаза в этом освещении казались темно-серыми. Губы я не стала красить вообще, только слегка увлажнила блеском. Я не собиралась там морить себя голодом, а бесконечно поправлять помаду не хотелось. То, что я видела в зеркале, не могло не понравиться, и я вспомнила слова брата о моей низкой самооценке. Возможно, он и прав. Я была вполне себе привлекательна, хоть и не ослепительно, как некоторые, и Жучка из будки постепенно отползала в туман.
Платье село идеально и не стесняло движений. Жемчуг на шее и в ушах имел золотистый оттенок. Духи. Шаль на плечи. Брат ждал меня внизу у машины.
Спускаясь по лестнице, я не находила в себе ощущения ожидания праздника. Не было приятного волнения, беспокойства от желания соответствовать и нравиться. Я просто шла на мероприятие. И к брату вышла с выражением сомнения и растерянности на лице. Сейчас он чего-нибудь ляпнет, рассмешит или рассердит меня и все придет в норму. Это же Мишка. Я с жалким щенячьим ожиданием уставилась на него. Миша молча открыл мне дверь, подождал пока я сяду, прикрыл ее и сел за руль. Ехали молча. Только предлагая мне руку при выходе из машины, он еще раз внимательно посмотрел мне в лицо, улыбнулся и сказал:Порода чувствуется, не дрейфь.
Мы вошли внутрь здания, и все закрутилось: приветствия, знакомства, новые лица. Звучала негромкая классическая музыка. В отдельном зале был накрыт фуршет. Потом присутствующие прошли в бальную залу. Частично рассевшись на мягких оттоманках, частичностоя, выслушали речь Предводителя. Меня и еще нескольких девушек представили присутствующиммы слегка выступали из толпы, делая книксен. Потом были танцы. Меня вел в вальсе приятный молодой человек. Он деликатно держал меня на расстоянии от себя и вальсировал безупречно. Я чувствовала надежность его поддержки и слегка прикрыла глаза. Ощущения обострились. В груди поднималась удушающая волна, в ноздри повеял запах королевского баладухи, воск паркета, приятный аромат дорогой натуральной кожи офицерских сапог и ремней, ветерок, налетевший из цветущего парка и ворвавшийся в открытые двери террасы. Я вспомнила аромат Ромэрасвежий и едва уловимый, почувствовала жесткое шитье золотого эполета под рукой. Вспомнила требовательность его объятия и услышала сдавленный вздох. Витой шнур аксельбанта стоял перед моим мысленным взором и опять он расплывался у меня в глазах. Я распахнула ихв них плескалась паника. Страшная тяжесть поселилась внутри. Я поискала брата и увидела, что он ведет в танце одну из дебютанток, милую темноволосую девочку в белом платье. Это была красивая парабрат на целую голову возвышался над ней, поддерживая за талию одной рукой, а вторую заложив себе за поясницу. Девушка кружилась с ним, слегка откинувшись назад, держа левую руку на отлете и придерживая платье. Красивое лицо брата склонялось к ней, он что-то говорил, улыбаясь. А у меня сердце плакало от чувства необратимой утраты.
Я не отрываясь смотрела на Мишу, и он почувствовал мой взглядпаника и отчаянье, вот что в нем было. Он танцевал дальше, не отводя серьезных глаз от меня. А после танца подошел и спросил печально:Прилетело, княжна? Держись.
Я не пропустила ни одного танца. Меня приглашали постоянно и я старательно общалась, видимо поражая партнеров своим словоблудием. Я заговаривала себе голову, не давая времени ни одной мысли промелькнуть в мозгу. Танцуя с Предводителем собрания, я щебетала о своих занятиях пением у Марии Генриховныон был с ней знаком. И легко согласилась спеть что-нибудь у рояля. Смеялась и шутила, флиртовала и принимала комплементывсе, как будто наблюдая за собой со стороны, в каком-то горячечном возбуждении.
Когда был объявлен перерыв в танцах, меня пригласили к роялю. Спросили, нужен ли аккомпаниатор и что я буду исполнять? Я сказала, что буду играть сама и села на табурет. По привычке на минуту склонилась головой к сложенным на рояле рукам. Пришло в голову, что это поза отчаяния, и я вскинулась. Не объявляя номера, заиграла и запела о белой акации. Я не думала о правильном дыхании, о силе удара по клавишамя жила этим романсом. Пела, закрыв глаза, и мне представлялось, что двое самых красивых мужчин на свете, один в черном камзоле, а другой в белоснежном с золотом мундире, слушают меня, стоя у колонны. Они восхищались моим пением и любили меня. Одинкак дочь, а второйбольше жизни.
Допев романс, я вскочила и, не отвечая на аплодисменты и комплементы, быстрым шагом устремилась к выходу. Брат шел за мной.
В церковь, коротко сказала я. Я не хотела истерикиона не могла мне помочь. Мне необходимо было озвучить свою готовность на все, чего от меня хотели, кто бы это ни былмир или Бог. Стоя перед иконой Богородицы, я просила вернуть мне его, просила спасти и сохранить его от того отчаяния, которое я уже знала. Если нам уже невозможно встретиться, пусть он излечится от любви ко мне, пусть не ищет наказания себе за свой необдуманный поступок. Я прощала его всем сердцем и желала счастья в его мирес блондинками или без них.
Потом Миша повез меня во французский ресторан, улыбаясь и поглядывая на меня загадочно. Мы вошли с ним в зал и окунулись в эпоху Наполеона Буонопартэ. Я сначала не поняла егоинтерьер вернул меня к воспоминаниям о поместье графов Сизуанских. Он сейчас не мог поступить так нетактично. Но вот подошел официант в черном сюртуке и обратился к нам на идеальном французском. Меню в кожаной, тесненной золотом папке, тоже было на французском языке. Мы общались, дегустировали вино, блюда. Изысканные приборы заставили меня задуматься, и Миша подсказывалчто для чего. Мой французский оставлял желать лучшего. Приходилось подбирать слова, вспоминая их и напрягая память. Не получалось расслабиться и задуматься ни на минуту. Брат общался с официантом, вовлекая в разговор меня. Французская речь звучала в зале повсеместно. Я получила огромное наслаждение от вечера. Мой брат обращался со мной уважительно и бережно. Он мог быть и таким, мой Миша, он и был таким, когда я не бесила его своей глупостью и тупым упрямством. Мы подъехали на стоянку у нашего подъезда и он извинился, что ночевать будет не дома. Проводил меня до квартиры, подождал, когда я запру дверь и уехал.
Эту ночь я проплакала почти всю. Меня ничего не сдерживало, а вся моя горечь и отчаяние требовали выхода. Следующие дни, кроме печали, принесли чувство наполненности в душе. Я чувствовала щемящую нежность по отношению к Ромэру, вспоминая его стоящим на колене передо мной, его звенящий отчаянной решимостью голос. Вспоминала, как он смотрелся на коне, как вызывающе и отчаянно прижимал к губам мой локон, целуя его, да много чего Все было, как предсказал брат, даже еще хуже. Чувство потери, утраты, безнадежность, страх за него, досада на себя, постоянное, сводящее с ума беспокойство Ночи были пыткой, потому что ничто не отвлекало меня от воспоминаний и перед глазами проносились мотыльки и стрекозы над василиском, плыл аромат утреннего чая над террасой. Запах лошадиного пота смешивался с ароматом мужского парфюма, оставшегося на моей руке, обласканной его пальцами. Я искала свою обрезанную прядь и прижимала ее к щеке, почти умирая от горя.
Мама, вероятно, информированная братом, звонила каждый день. Мы говорили по часу и больше об их выступлениях и покупках. О том, что меня заявили в следующую поездку, с кем они там виделись Это немного возвращало меня к жизни.