Какое-то мгновение Эсменет наслаждалась ощущением тепла под ладонью, уверенная, что это всплеск божественности. Роскошь, власть мелочи по сравнению с другими, внутренними переменами. Ее чрево, бывшее постоялым двором для бесчисленных мужчин, отныне стало храмом. Ее ум, прежде пребывавший во мраке невежества и непонимания, стал маяком. Ее сердце, прежде бывшее помойкой, стало алтарем для Воина-Пророка.
Для Келлхуса.
Граф Готьелк, продолжал Верджау, трижды ругал нашего господина.
Она отмахнулась:
Дальше.
При всем моем уважении, госпожа, мне кажется, что это дело заслуживает большего внимания.
Скажи мне, раздраженно спросила Эсменет, а кого граф Готьелк не ругал? Вот когда он перестанет прохаживаться по поводу нашего владыки и господина, тогда я буду беспокоиться.
Келлхус предупреждал ее насчет Верджау. Этот человек недолюбливает тебя, говорил он, потому что ты женщина. И из природной гордости. Но поскольку и Эсменет, и Верджау понимали и принимали бессилие последнего, их отношения стали скорее соперничеством брата и сестры, а не противостоянием врагов. Странно иметь дело с людьми и знать, что никаких тайн не утаишь, никаких мелочей не скроешь. На взгляд постороннего, их противостояние было помпезным, даже трагическим. Но между собой они никогда не думали о том, что скажут другие, ведь Келлхус был уверен, что они все понимают.
Эсменет одарила Верджау извиняющейся улыбкой.
Прошу, продолжай.
Он недоуменно кивнул.
Среди айнонов еще одно убийство. Некто Аспа Мемкумри, из людей господина Ураньянки.
Багряные Шпили?
Наш осведомитель утверждает, что так.
Осведомитель ты имеешь в виду Неберенеса. Когда Верджау кивнул, она сказала: Приведи его ко мне завтра утром тайно. Нам нужно точно узнать, что они делают. А пока я переговорю с нашим владыкой и господином.
Лысый наскенти отметил что-то на восковой дощечке, затем продолжил:
Граф Хулвагра был замечен за отправлением запрещенного обряда.
Пустяки, ответила она. Наш господин не запрещает своим слугам иметь суеверия. В основе верности лежит не страх, Верджау. Особенно если речь идет о туньерах.
Снова росчерк пера, повторенный всеми писцами.
Секретарь перешел к следующему пункту, на сей раз не поднимая глаз.
Новый визирь Воина-Пророка, сказал он бесцветным голосом, кричал в своих покоях.
У Эсменет перехватило дыхание.
Что он кричал? осторожно спросила она.
Никто не знает.
Думать об Ахкеймионе всегда было немного горько.
Я сама с ним поговорю Ты понял?
Понял, госпожа.
Что-нибудь еще?
Только списки.
Келлхус призвал Людей Бивня следить за своими вассалами и вообще всеми людьми, даже самыми знатными, и доносить о любых несоответствиях в поведении или характере обо всем, что могло указать на подмену человека шпионом-оборотнем. Имена таких подозреваемых заносили в списки. Каждое утро десятки, если не сотни айнрити собирались и проходили пред всевидящими очами Воина-Пророка.
Из тысяч, попавших под подозрение, один убил посланных за ним людей, двое исчезли до ареста, одного воины из Сотни Столпов схватили для допроса, а еще одного барона из людей палатина Чинджозы пока оставили в покое, надеясь раскрыть крупный заговор. Приходилось действовать тупо и грубо, но другого способа чтобы не подставить при этом Келлхуса у них не было. Из тридцати восьми шпионов-оборотней, уже обнаруженных Келлхусом, были схвачены или убиты менее десятка. Оставалось лишь одно: ждать, пока они проявятся сами.
Пусть шрайские рыцари соберут всех вместе, как всегда.
Выслушав отчеты, Эсменет прошлась вокруг западной террасы, чтобы насладиться солнечным светом и поприветствовать пусть издалека десятки льстецов, собравшихся на крышах внизу. Это внимание и раздражало, и возбуждало ее. Когда Эсменет приходила в отчаяние от своей бесполезности, она пыталась придумать, чем отплатить людям за их удивительное терпение. Вчера она послала гвардейцев раздавать хлеб и суп. Сегодня хвала Момасу за ветерок с моря! она бросила вниз два алых покрывала: они извивались, как угри в воде, пока летели. Эсменет рассмеялась, когда толпа кинулась к ним.
Потом она наблюдала за полуденным покаянием вместе с тремя наскенти. Обычно этот обряд применялся для отпущения грехов ортодоксов, выступавших против Воина-Пророка. Но вопреки ожиданиям, многие Люди Бивня стали возвращаться, некоторые по два и три раза, на другой день или через день. Даже заудуньяни включая тех, кто прошел первое таинство Погружения, приходили и заявляли о том, что поддались сомнениям, злобе или чему-то еще во время осады. В результате собиралось так много людей, что наскенти стали проводить ритуал покаяния за пределами дворца Фама.
Кающиеся подходили к судьям, раздевались до пояса и строились длинными неровными рядами, потом опускались на колени. Их спины блестели в лучах садящегося солнца. И пока наскенти читали молитвы, судьи методично шли между кающимися, ударяя каждого три раза ветвью Умиаки. С каждым ударом они восклицали:
За раны, которые исцеляют!
За отнятое, которое будет отдано!
За проклятие, которое спасет!
Эсменет ломала руки, глядя на то, как поднимаются и опускаются черные ветви. Она страдала от вида крови, хотя по большей части люди получали лишь ссадины. Их спины с худыми торчащими ребрами и позвонками казались такими хрупкими. Но как они смотрели на нее! Как на рубеж, отмечающий расстояние, неодолимое без этих ударов. Это больше всего тревожило Эсменет. Когда судьи наносили удар, некоторые кающиеся выгибались, и на их лицах появлялось выражение, которое хорошо знали шлюхи, но ни одна женщина не могла понять до конца.
Отводя взгляд, Эсменет мельком заметила Пройаса в самых задних рядах. Почему-то он казался ей более обнаженным, чем остальные. Охваченная застарелой враждой, она гневно посмотрела на него, и он не выдержал ее взгляда. Когда судьи прошли мимо него, он спрятал лицо в ладонях, содрогаясь от рыданий. К своему ужасу, Эсменет поймала себя на мысли: интересно, о ком он сокрушается о Келлхусе или об Ахкеймионе?
Она не присутствовала на вечерней церемонии Погружения, решив в одиночестве поужинать у себя. Ей сказали, что Келлхус очень занят нынешним походом Священного воинства на Ксераш, поэтому она ужинала, обмениваясь шутками с рабынями, и заняла сторону Фанашилы в споре, как она поняла, о цветных поясах. Для разнообразия подразним Иэль, подумала Эсменет.
Потом она заглянула в детскую проведать Моэнгхуса и направилась в свою личную библиотеку
Где недавно обосновался Ахкеймион.
Архитектура дворца Фама была невероятно пышной и экстравагантной. Каждый его угол, отделанный лучшим мрамором, выдавал склонность кианцев к красоте и элегантности. Все было роскошно от бронзовых вычурных решеток на окнах до вставок перламутра, подчеркивающих островерхие арки. Дворцовый комплекс представлял собой радиальную сеть двориков, пристроек и галерей, становящихся все выше по мере того, как строение взбиралось на холм. Келлхус с супругой занимали ряд комнат на самой вершине высшей точке Карасканда, как любила повторять себе Эсменет, откуда открывался вид на яблоневый сад с зубцами древних камней. Это, говорил Келлхус, делает их уязвимыми для необычных способов нападения. Колдовству не мешают ни высота, ни стены. Именно поэтому Ахкеймиону приходится жить так болезненно близко.
Достаточно близко, чтобы ветер доносил до него ее плач.
«Акка»
Она остановилась перед обшитой деревянными панелями дверью, вдруг осознав, как далеко ушла, чтобы отогнать мысли о нем. Он не был настоящим, когда впервые пришел к ней той ночью. Нет. Он стал настоящим, когда она мельком заметила его в яблоневом саду. Но он казался опасным. Словно одним своим видом способен уничтожить все, что случилось с тех пор, как Священное воинство выступило из Шайгека.
Как может один взгляд на былое стереть прошедшие годы?
«Что я делаю?»
Опасаясь, что не выдержит, Эсменет постучала левой рукой в дверь. Она глядела на синих змей, вытатуированных на запястье. Какой-то миг, пока дверь не отворилась, она была уверена, что увидит за порогом не Ахкеймиона, а Сумну. Она чувствовала холодный кирпичный подоконник той комнаты под своими нагими бедрами. А еще она вспомнила нутром, каково это быть товаром.
Затем перед ней возникло лицо Ахкеймиона, чуть постаревшее, но по-прежнему суровое и волнующее, каким она его помнила. В расчесанной бороде прибавилось седины, и белые пряди складывались в подобие ладони. Его глаза в них проглядывало что-то незнакомое.
Никто не произнес ни слова. Неловкость ледяным комком встала у нее в горле.
«Он живой он и правда живой».
Эсменет боролась с желанием прикоснуться к нему. Она ощущала запах реки Семпис, горечь черных ив на горячем шайгекском ветру. Она видела, как Ахкеймион ведет своего печального мула, исчезая вдали навсегда, как она тогда думала.
«Что же снова привело тебя ко мне?»
Затем взгляд Ахкеймиона опустился на ее живот, задержался там на мгновение. Эсменет отвела глаза, сердито посмотрев на стены с книжными шкафами у него за спиной.
Я пришла за «Третьей аналитикой рода человеческого».
Ахкеймион подошел к ряду шкафов у южной стены. Достал большой фолиант в потрескавшемся кожаном переплете, взвесил в руках. Попытался усмехнуться, но в глазах не было веселья.
Входи, сказал он.
Она сделала четыре осторожных шажка за порог. В комнате веял его запах. Слабый мускусный запах, который Эсменет всегда связывала с колдовством. Кровать стояла на том месте, где прежде было ее любимое кресло, там она впервые прочла «Трактат».
Однако Его перевели на шейский, заметил Ахкеймион, оценивающе поджимая нижнюю губу. Для Келлхуса?
Нет. Для меня.
Она хотела сказать это с гордостью, но вышло язвительно.
Он научил меня читать, более осторожно объяснила она. В наших скитаниях по пустыне, между прочим.
Ахкеймион побледнел.
Читать?
Да Представь себе, научил женщину.
Он нахмурился, как будто от смущения.
Старый мир умер, Акка. Старые законы мертвы. Да ты и сам знаешь.
Ахкеймион заморгал, словно его ударили, и она поняла: он хмурится от ее тона, а не от слов. Он никогда не презирал женщин.
Ахкеймион посмотрел на выпуклые буквы на обложке. В том, как он провел по ним пальцем, была забавная и милая почтительность.
Айенсис мой старый друг, сказал он, передавая книгу. На сей раз его улыбка была искренней, но испуганной. Будь с ним ласкова.
Избегая прикосновения, она взяла книгу из его рук и почувствовала комок в горле.
На миг их взгляды встретились. Она хотела чем-то ответить благодарностью или глупой шуткой, как прежде, но вместо этого пошла к двери, прижимая книгу к груди. Слишком много былых радостей. Слишком много привычек, которые могут бросить Эсменет в его объятия.
И, будь он проклят, он это знал! Он использовал это.
Ахкеймион произнес ее имя, и Эсменет застыла на пороге. Когда она обернулась, страдальческое выражение его лица заставило ее опустить глаза.
Я начал он. Я был твоей жизнью. Я знаю, что это так, Эсми.
Эсменет закусила губу, не желая поддаваться инстинкту обмана.
Да, сказала она, глядя на выкрашенные в синий цвет пальцы своих ног. По какой-то извращенной логике она решила, что завтра утром прикажет Иэль изменить цвет.
«Что он для меня значит? Его сердце было разбито задолго до того»
Да, повторила Эсменет. Ты был моей жизнью. Она посмотрела на Ахкеймиона устало, а не гневно, как хотела. А он стал моим миром.
Она бросала взоры на широкую равнину его груди, спускаясь по ложбине живота к мягкому золоту лобка, где находила его суть, сияющую в соблазнительном полумраке между простыней. Он казался ей необъятным, когда она ложилась щекой на его плечо. Как новый мир, манящий и пугающий.
Я виделась с ним вечером.
Я знаю. Ты сердилась
Не на него.
На него.
Но почему? Он ведь просто любит меня, и больше ничего!
Мы предали его, Эсми. Ты предала его.
Но ты говорил
Существуют грехи, Эсми, которые даже Бог не может отпустить. Только обиженный.
О чем ты говоришь!
Я говорю о том, почему ты на него злишься.
С ним всегда было так. Он всегда говорил о том, что находится вне человеческого разумения. Словно Эсменет как любой другой мужчина, женщина, дитя каждый раз просыпалась, чтобы ощутить себя выброшенной на берег, и только он мог объяснить, что случилось.
Он не простит, прошептала она.
В его взгляде была какая-то нерешительность, необычная для Келлхуса и потому пугающая.
Он не простит.
Великий магистр Багряных Шпилей обернулся. Он был слишком ошеломлен, чтобы скрыть изумление, и слишком пьян, чтобы вполне выразить его.
Ты жив, сказал он.
Ийок молча застыл на пороге. Элеазар обвел взглядом битую посуду и остывающие лужи кроваво-красного вина. Его глаза побагровели. Он фыркнул не то насмешливо, не то с отвращением, затем снова повернулся к балюстраде. Оттуда открывался вид на дворец Фама, сумрачно и загадочно возвышавшийся на холме.
Когда Ахкеймион вернулся, процедил он, я решил, что ты мертв. Он наклонился вперед, потом снова оглянулся на призрак. Более того. Он поднял палец. Я надеялся, что ты мертв.
Что случилось, Эли?
Элеазар был готов рассмеяться.
А ты не видишь? Падираджа мертв. Священное воинство вот-вот выступит на Шайме Мы попираем стопой выю врага.
Я говорил с Саротеном, бесстрастно сказал Ийок, и с Инрумми.
Протяжный вздох.
Тогда ты знаешь.
Честно говоря, мне трудно в это поверить.
Поверь. Консульт действительно существует. Мы смеялись над Заветом, но на самом деле сами были шутами.
Долгая укоризненная тишина. Ийок всегда призывал серьезнее относиться к Завету. И понятно, почему теперь понятно. Они полагали, что Псухе лишь тупой инструмент, слишком грубый и не способный сделать ничего опасного вроде этих демонов.
«Чеферамунни! Сарцелл!»
Перед его мысленным взором возник скюльвенд, окровавленный и величественный, поднимающий безликую голову демона для всеобщего обозрения. Элеазар услышал рев толпы.
А князь Келлхус? спросил Ийок.
Он пророк, тихо ответил Элеазар.
Он наблюдал за Келлхусом. Он видел его после снятия с креста видел, как тот сунул руку себе в грудь и вырвал свое проклятое сердце!
«Какой-то фокус иначе быть не может!»
Эли, начал Ийок, наверняка это
Я сам говорил с ним, перебил его магистр, и довольно долго. Он истинный пророк, Ийок. А мы с тобой что ж, мы прокляты. Он скривился в болезненной усмешке. Еще смешнее, что мы, похоже, оказались не на той стороне.
Прошу тебя! взмолился его собеседник. Как ты можешь
О, я знаю. Он видит то, что способен видеть только Бог.
Магистр резко повернулся к глиняному кувшину, схватил его и встряхнул в надежде услышать красноречивый плеск вина. Пусто. Элеазар бросил кувшин в стену вдребезги. Он улыбнулся Ийоку, застывшему в изумлении.
Он показал мне, кто я есть. Ты знаешь эти мыслишки, эти догадки, что крысами шныряют у тебя в душе? Он ловит их, Ийок. Он ловит их и держит перед тобой за шкирку, а они верещат. А он называет их и объясняет тебе, что они значат. Элеазар снова отвернулся. Он видит тайны.
Какие тайны? О чем ты, Эли?
Ой, да не бойся. Ему плевать, трахаешь ты мальчиков или удовлетворяешь себя ручкой от метлы. Это тайны, которые ты прячешь от себя самого, Ийок. Вот в чем дело. Он видит Магистр поперхнулся, посмотрел на Ийока и рассмеялся. Он чувствовал, как по его щекам катятся горячие слезы. Голос стал хриплым. Он видит, что терзает твое сердце.
«Твоя школа обречена по твоей вине».
Ты пьян, раздраженно сказал приверженец чанва.
Элеазар поднял руку и сделал широкий жест.
Пойди и сам с ним поговори. Он вывернет тебя наизнанку и найдет под твоей шкурой не только мясо. Увидишь.
Глава шпионов фыркнул и пошел прочь, на ходу пнув металлическую чашу.
Великий магистр Багряных Шпилей откинулся на спинку кресла и снова обратил взор к затянутому полуденным маревом дворцу Фама. Стены, террасы, колоннады. От той части, где находились кухни, поднимался дымок. В квадратные ворота чередой втягивались кающиеся.
«Там Он где-то там».
Ийок! вдруг позвал он.
Что?
На твоем месте я бы поостерегся того адепта Завета. Он рассеянно потянулся к столу в поисках вина или чего-нибудь. Сдается мне, он хочет тебя прикончить.