А сколько стоит-то? послышался за стенкой сосредоточенный голос Пашки.
Сашка вздрогнул и замер на секунду, прислушался. Лёля трепетала в его руках: пальцы, губы ее подрагивалиждали.
А он струсилотвлекся на голоса.
Но ничего страшного там не было. Просто Пашка и рыбаки.
Два тяжелых мужика в брезентовых плащах за тонкой перегородкой торговались, сговариваясь, за сколько продадут скудный улов. Пропитанные солью, рыбной вонью и перегаром. Продубленные ветром и горячим солнцем.
Да не надо мне столько, нам хранить негде.
Блеклые Лёлины волосы опустились ему на плечо, подбородок с капельками пота дрогнул, трепетно и беззвучно шевельнулись губы. Она повела плечами, потянулась, не выпуская его из себя.
И Сашка забыл про рыбаков. Толкнулся в нее, захрипел. Лёля, нервно сжимая подрагивающие плечи, нетерпеливо капризно запрокинула голову. И Сашка услышал ее протяжный, едва уловимый, пахнущий мятой и лавандой стон:
А-а-а
Задвигался в ней жадно, поспешно. Задыхаясь от Лёлькиного удовольствия. Жмурясь от нетерпения, обдавая ее шею и щеки разгоряченным дыханием.
И домик вместе с ним заходил ходуном. Задрожали ее ресницы, горячие, блажные пальцы.
Давай слышался грубый испитой голос дядьки-рыбака, три штуки бери, пока даю. Они приходили к ним рано утром, и ребята по очереди торговались, покупали рыбную мелочь. Или с десяток раков. Или одну большую ставриду.
И варили потом днем на костре или вечером на горелке. Втроем, сидя вокруг котелка, елиобжигались.
Лёля опустила руку, искривила тонкое запястье, будто сломала, и запустила в рот кончики маленьких пальцев. Не то пробуя их вкус, не то пытаясь сдержать просящийся наружу стон.
Задранная юбка ее скомканными складками смялась между ними. Белые трусики в блеклый розовый горошек валялись на дощатом, пыльном, пропитанном запахом рыбы полу.
Это до-орого, протянул снаружи Пашка.
Саша дрогнул и, с хрипом выдохнув у ее бледной, с алым всполохом румянца щеки, толкнулся в самую глубину. И по бедрам его, по ягодицам прошла искомая, нетерпеливо ожидаемая судорога. Горячей пенной струей выливаясь внутрь.
Лёля замерла в его руках, распахнув невидящие истомные глаза цвета воды.
Саш!
Дебольский стоял, глядя в раковину.
Вода продолжала течь и течь уже бог знает сколько времени. Пушистая пена на щеке подсыхала и неприятно стягивала кожу, но он так и не начал бриться. И уже не хотелось. Скрестись набившим оскомину лезвием, вызывать раздражение.
К черту. Он мазнул мокрой рукой, стирая белую патину. И выключил воду.
Саш, у тебя все нормально? раздался чуть беспокойный голос жены. Тут Славка мыться пришел. Ты ско
Да иду! нетерпеливо рявкнул Дебольский.
И вышел, вытирая лицо полотенцем.
Славка вякнул что-то здороваясь, Дебольский так же буркнул что-то в ответ. Но на недоуменное Наташкино:
Ты чего как долго?
Раздраженно огрызнулся:
Ты за мной в сортир будешь ходить?!
Увидел, что лицо жены приняло обиженное выражение. За прожитые годы он наблюдал такое десяткисотнираз, и это уже настолько приелось, что не вызывало никаких эмоций.
Наташка скривила губы, недовольно протянула:
Опя-ять, как бывало всегда, когда на Дебольского нападало необъяснимое для нее раздражение, и хлопнула дверью кухни.
Но сегодня его это не огорчило, и он, против обыкновения, не испытал раскаяния. Устало вытянулся на диване, чувствуя себя неожиданно разбитым. Хотелось побыть одному.
На следующий день Дебольский приехал на работу усталый и раздраженный. Будто ночью не отдыхал, а безудержно пил. По правде говоря, он плохо спал. Ворочался, то и дело выныривая из зыбкой дремы. Снилась какая-то невнятная ерунда. Было то холодно, то жаркои приходилось сбрасывать одеяло. Воздух в квартире казался странно спертым. И обоняние неожиданно раздражал запах Наташкиного крема.
Сколько уже она им пользовалась? Он не обращал внимания на такие мелочи, по ощущениям, уже много лет. Но раньше никогда не замечал, какой у того скучный, утомительный запах.
Машина снова завелась не с первого раза, Дебольский едва-едва не опоздал на работу. Но вошел в здание с какой-то мстительной медлительностью, будто в отместку Сигизмундычу за глупую детскую замороченность этими «прогулянными» минутами.
По дороге машинально поздоровался с Климчуком: почему-то тот каждый раз встречался именно на лестнице. Будто никогда и не бывал в собственном кабинете. Но сегодня тот тоже был хмур и задумчив, едва буркнул что-то неразборчивое.
И даже не пел на ходу.
А в кабинете стояла сутолока. Так всегда бывало перед большим корпоративом. И в этот раз особенно. Праздновали не Новый год и не Восьмое марта. Бесподобной, солнцеликой фирме «ЛотосКосметикс» исполнялось двадцать лет.
Строго говоря, по учредительным документам ей было только пять. А до того была «Косметикс-плюс», а еще раньше просто «Плюс» и просто «Косметикс», и черт знает что еще. Но это было не важно: начальство решилокорпоративу быть. И праздновали со всей полагающейся пышностью. Отдельно директорат с бизнес-партнерами. Отдельно смерды: естественно, тоже только из центрального офиса.
Деньги со всеми связанными с ними заморочками, по счастью, уже сбросили на Зарайскую. Всем было немного стыдно: она еще не представляла, во что ввязалась, но это смутное чувство с лихвой компенсировалось облегчением.
Рестораномбудь он неладензанимался Антон-сан. И Дебольский только поражался его маниакальному целеустремленному терпению.
Антон-сан сделал сводную таблицу по шести пунктам, начиная от меню и цены, кончая привлекательностью и объемом залов. Разнес по таблице сто тридцать ресторанов, оценивая каждый пункт по шестибалльной шкале. Потратил неделю.
И при этом пребывал в отвратительно приподнятом состоянии духа. Весело улыбнулся, подняв голову и на мгновение мелькнув за монитором компьютера. И ничто его не раздражало и не нервировало.
В отличие от Дебольского. Который бросил на стол сумку, пинком ноги отодвинул кресло. И машинально отметил, что Зарайской нет: видимо, она с утра пораньше уже дрючила своих подопытных LКАМов, рассказывая им семнадцать волшебных способов заработать для фирмы бабки.
Ты чего какой хмурый? Дебольский и не заметил, как возле его стула образовался Антон-сан, и безэмоциональное круглое лицо его с блестящей луковицей, как всегда, выражало непробиваемое спокойное дружелюбие.
В руках тайм-менеджер сжимал солидную кипу ресторанных списков:
Слушай, надо бы, начал он, не особо вслушиваясь в дежурно хмурое приветствие Дебольского, в пять мест съездить. Я уже договорилсянам сделают дегустацию. Посмотрим зал, сцену, попросим скидки. Дебольский почувствовал, что его охватывает нестерпимая скука. Только смотри, Антон-сан сунул ему под нос цветной, весьма и весьма привлекательный буклет, «Стокгольм» бесплатно нам дегустировать не хочет. У них и так на неделю вперед все расписано, мы им особо не нужны. Он наклонился над столом, опершись на ладонь и задумчиво теребя страницы. Рубашка на широких мясистых плечах натянулась:А место хорошее. И безо всякого перехода вдруг добавил:А что у тебя с Зарайской?
Дебольский вздрогнул от неожиданности.
А что у меня с Зарайской? поднял он на Антона-сан холодный немигающий взгляд.
Тот не то чтобы смутился, но отвел глаза, неопределенно передернул плечами:
Ну, просто обедаете все время вместе. Шушукаетесь о чем-то.
Это слово Дебольскому не понравилось. Странное словоглупое. И снова начало закипать раздражение.
И что? Я и с тобой обедаю. Просто разговариваем. Настолько, что он не смог сдержать каких-то неоправданно жестких вызывающих ноток в тоне.
Но Антон-сан будто ничего не заметил. Задумчиво глядя поверх головы Дебольского на пустующее кресло Зарайской. Пару секунд он молчал, размышляя о чем-то, а потом протянул:
Странная девица. Густо-черные брови его нахмурились и сошлись на переносице. Скорее с какой-то жалостью в лице, нежели с недовольством:Нервная. Будь с ней поосторожнее. Он резко выпрямился, сбрасывая оцепенение. Круглое лицо его разгладилось. А по ресторанам надо бы проехаться. Я на днях созвонюсь и машину закажу. Ты со мной? И, не дожидаясь ответа, чуть-чуть улыбнулся, что было редким явлением для Антона-сан:Поймаем маленькую халяву.
И отошел, оставив на столе Дебольского распечатку и пять буклетов: тех ресторанов, в которые надо было ехать. Дегустировать. И хотя Дебольский не ел с утрак горлу его подкатила тошнота.
А в голове крутился странный вопрос: а что у него с Зарайской?
В маленьком котелке на старенькой газовой горелке почти кипела вода. На серых алюминиевых боках подрагивали прозрачные пузырьки воздуха, будто нервничали, готовясь оторваться и брызнуть на поверхность. Взбаламутить ее и дать знак, что пора забрасывать сухие желтоватые палки макарон.
Сашка потянулся, достал из мятого рюкзака открывалку и банку тушенки.
В хижине было темно, томно. Дневной жар, скопившийся в ее пыльных углах, затаившийся на долгие часы дневного солнца, теперь выбрался и сделал воздух удушливым и спертым. Пахло кипящей водой, огнем, морской солью, рыбой и теплом.
Мутный полумрак освещала одинокая свечка, плавающая в потеках воска на дне щербатого белого с голубым цветочком блюдца.
Сашка, по-турецки скрестив ноги, сидел у горелки, нетерпеливо поглядывая на воду: хотелось есть.
Лёля лежала на матрасегорячем и пыльном, покрытом пятнами и топорщащемся оборванными нитками. И ее острые коленки были широко разведены. Откинув голову, она рассыпала сень волос по дощатому полу. Окутав ею выщерблены и путаную паутину трещин.
Пашка лежал сверху и мерно толкался в нее, сжимая худенькие бедра. Надсадно больно дергая спутанную вязь тесемок купальника.
толчок-толчок
Лёля повернула голову, смежила усталые веки. На мгновение сомкнулись и перемешались острые пики слипшихся ресниц. Открылись-закрылись заспанные глаза. Она смотрела невидящим, затянутым поволокой взглядом и подавалась вверх бедрами, подставляла ключицы, которые Пашка целовал.
толчок-толчок-толчок
Худенькие пальцы дрогнули, и Лёля протянула руку навстречу Сашке, будто хотела, чтобы он сжал ее ладонь. С тихим шелестом заскользила млечная кожа по тертому, скрипучему телу матраса. Затрепетали сведенные пальцызабились голубые жилки на прозрачном запястье.
толчок толчок
Бледные губы ее приоткрылись. На щеках полыхнул, зардел жаркими солнечными пятнами летний румянец, расцветивший ее кожу от переизбытка солнца и ветра.
толчок-быстрее-быстрее
Пашка подался назад, жадно и нетерпеливо принялся стягивать с нее платье.
И она доверчиво подставилась, подалась: потянулась, отрывая мокрую поясницу от тела матраса. Вскинула бледные руки, стряхивая каплями морской пены легкий сарафан. Позволяя целовать бледно-матовые, терпко-пряные, туманно-тусклые в неясных отблесках свечи соски. Застучали о матрас колени, судорожно подтянулись узкие ломаные ступни, подтягиваясь, разводя ноги еще шире. Дрогнул подбородок и ресницы. Пальцы откинутой в сторону руки.
Ели потом жадно, голодно. Изморенные солнцем и морем, жаром, загаром, плаваньем и ветром. Уставшие, утомленные. Сидя вокруг маленькой горелки с походным котелком.
Лёля в светлом платье с босыми ногами, покрытыми морской солью, выбелившей пятки, оставившей иссушающий налет на пальцах, сидела у Сашки на коленях. Опустив отяжелевшую голову ему на плечо, засыпав паутиной блеклых волос. Жадно дуя, торопясь, они ели из одного котелка, облизывая губы, перепачканные ароматным маслом пальцы. Лёля брала с распластанного на полу пакета белые, волокнистые, густо пахнущие куски мяса, прямо с растерзанной, призывно, манко поблескивающей жиром копченой рыбины. Чье сочное тело было выращено для того, чтобы накормить Лёлю.
Смеялась и возила босой ногой по пыльному полу, рисовала узоры, кривила тонкую, ломкую щиколотку. Облизывала пальцы.
Прижималась горячей, истекающей дневным жаром спиной к Сашкиному плечу, осеняя томным запахом моря.
19
Зарайская появилась в общем кабинете только к вечеру. После торжественного расставания со своими КАМами. На прощание ей снова вручили цветы: на этот раз большой букет, на который, видимо, скидывались группой. Дебольский такого не видел никогда, но у Зарайской все не как у людей.
Ему-то самому временами приходилось даже идти на шантаж, чтобы расстаться в более или менее приемлемых отношениях. С каменным лицом говорить, что не отработавшие, по его мнению, тренинг не получат и сертификат. Его право: не поощрять людей, два дня трепавших ему нервы. И пусть пишут в анкете что хотят, пусть хоть шефу жалуются.
Впрочем, с такими заявлениями он ничем не рисковал. В «Лотосе» была своя система. Анкеты после тренинга раздавали: «студенты» оценивали работавшего с ними специалиста, отвечали на двадцать вопросов на двух страницах.
А потом Жанночка подшивала анкеты в зеленую папку. Бросала ее в лоно кабинетного архива. И забывала о ней раз и навсегда. В «Лотосе» они на премии не влияли.
Вот до этогоеще в молодостиДебольский работал в конторе (которая, собственно, на тренинге специализировалась), где за одну-единственную «негативку» без разговоров срезали премию. Девчонки там рыдали и чего только не делали. Разве что танец живота перед группами не танцевали и не отсасывали в коридоре. Сигизмундыча же напрочь не интересовало, что там будет написано. Поэтому и тренерам тоже было наплевать.
Впрочем, он не сомневался, что Зарайскую все воспоют.
Она прибежала в кабинет, прижимая к себе ворох истрепанных листков и букет авторучек. Глаза ее смеялись, щеки раскраснелись. Казалось, на лице ее не было ни тени усталости, будто она два дня и не выплясывала ритуальный танец, не закрывая рта и ни разу не присев.
Что у нас слышно? с порога спросила она.
И ненароком получилось так, что у одного Дебольского. Жанночка провожала ее группу, Сигизмундыч сидел в своем стеклянном колпаке, Антон-сан о чем-то сосредоточенно говорил по телефону, а Попов ее демонстративно игнорировал.
Завтра начинаем готовить шоу абсурда, Дебольский откинулся на стуле и повел затекшей шеей. Мысль эта его не радовала. Она никого не радовала: никто не любил корпоративов. Особенно те, кому предстояло их устраивать.
Да? в глазах цвета воды вспыхнуло искреннее веселье. Отлично, я хочу поучаствовать! Когда начинаем?
Она и в самом деле была какой-то странной. И, как ребенок, с противоестественной восторженной непосредственностью радовалась самым неприятным вещам. Дебольский посмотрел, как Зарайская легкоодним движениемсбросила свои папки на стол. И снова они рассыпались идеально ровным веером, будто их долго и трепетно раскладывали.
Как прошел вчерашний вечер? неожиданно для себя спросил он.
Попов удивленно поднял голову. И сразу же опустил, заалев ушами.
Зарайская, оборачиваясь, крутанулась на каблуках. Любопытно склонила голову набок, и на лице ее застыло чуть насмешливое удивленное выражение.
Неторопливо заступая ногой за ногу подошла к столу Дебольского. И села на край так, что их разделял стоящий посередине ноутбук.
Ты хочешь спросить, спала ли я с Аликом? вкрадчиво проговорила она. И рассмеялась:Нет, не спала. Мы просто разговаривали.
О чем? Дебольский попытался, конечно, сделать вид, что ему неинтересно, и вопрос он задал для поддержания разговора. Но получалось глупо. Нелепо.
О чем можно разговаривать с двухметровым парнем с ниспадающими до плеч черными кудрями и крупным греческим ртом.
Зарайская посмотрела ему в лицо. И на губах ее заиграла сочувствующая улыбкаобращенная не к нему.
О жизни. У него проблемы. Чуть передернула острыми плечами:Он пьет и уволился с работы.
Дебольский вспомнил вчерашний букет. Вряд ли у него самого хватило бы широты, чтобы не имея работы принести женщине цветов на несколько тысяч.
Он тебя любит? непонятно зачем спросил он.
Алик? Зарайская отвернулась на мгновение. А потом чуть улыбнулась, и в уголках ее глаз мелькнуло что-то грустное:Да. По-своему, ответила она.
Это как?
Дебольский остро почувствовал, что лезет не в свое дело. Что это сугубо личное.
Но Зарайская неожиданно весело рассмеялась:
Ну, когда мужчина в тридцать лет продолжает говорить, что ищет «ту самую единственную»это симптоматично.
А он ищет?
Лёля выпрямилась, острые плечи ее расправились, и чем-то она стала напоминать экзотический цветок, стоящий на столе. Зарайская посмотрела ему в лицо,