Наташка поджала губы и, сведя к переносице густые брови, которые были, пожалуй, единственным явным недостатком в ее наружности, упрямо вздернула подбородок:
А кто тебя держит? Тебе надо, ты и иди. А мы будем препода ждать, и демонстративно развернулась к окну, скрестив руки на груди. Невольно (а, может, и намеренно) привлекая к ней внимание.
Это было уже не по правиламнечестно. Уходитьтак вместе.
Когда вся группа свалила, а трое осталисьэто худшие из людейэто подхалимы. И студенческого братства и святого права прогула такие несознательные люди не уважают.
Глаза Горыныча нездорово загорелись:
Да ты че, телка, попутала? он с присвистом повертел пальцем у виска. Все дураки, одна ты в белой пальте? Не ссы, тебе все равно за сиськи поставят, можешь вообще на пары не ходить!
Эй, неожиданно для самого себя бросил Сашка, ты за базаром-то следи. И невольно сам перешел на Горынычевский лексикон.
А тот, не подумав разобраться, кто на чьей стороне, обрадованно повернулся к Сашке за поддержкой.
Надо признать, обычно он ее там находил. Конечно, сам Сашка девушке бы хамить не сталмама не так воспитала. Но раньше тоже бы поддержал. И из солидарности. И потому что тоже уйти хотелось, а если уж сваливатьтак всем. Не оставляя любимчиков.
А тут вдруг возмутился до глубины души. В нем вскипел тестостерон. Ну мужик он или кто, чтобы при нем это чмо так разговаривало с красавицей Филимоновой?
Внутри засвербело. Захотелось показать себя, да так, чтобы все видели.
Горыныч этого не понял и нечаянно дал повод:
Бля, да мы щас из-за этой дуры приебнутой тут до вечера проси
И в этом была его ошибка. С чего вдруг так захотелось, Сашка сам бы не мог объяснить.
Но неожиданно для противника со всей силы да еще с раскачки (не очень-то целясь) врезал в глаз. Под костяшками на мгновение разлилось то приятное, удовлетворяющее тепло, которое только и чувствуешь, когда твой кулак впечатывается в чей-то мягкий, уступчивый глаз.
Горыныч едва успел брызнуть слюной и отвалился на руки стоящим за его спиной приятелям.
Эй! возмутился кто-то у него за спиной, не разобравшись. Но Горыныч, всегда вообще-то готовый к радостной потасовке, уже оттолкнулся от чьих-то спин и кинулся на Сашку.
Завязалась свара. За спиной раздался сдержанно-ненатуральный девчоночий визг. Шум, гам, смех, окрикивсе слилось в какофонию звуков. Перед глазами у Сашки стояла только глумливая, смеющаяся рожа Горыныча, с которым он бился насмерть, как в детской потасовке в песочнице.
Да вы что, охренели? откуда-то из гула коридора несся негодующий вопль Лены-старосты. Она очень переживала, как бы о неладах в группе не узнали в деканате и не наказали ееумницу и отличницу.
Ребят, хорош! увещевали растерянные близстоящие.
Эй, да вы чего?! не понимали остальные.
А Сашка и сам не очень понимал.
Удар справаудар слева. Сашкины ноги, обутые в кеды, скользили на паркете и норовили опрокинуть его по вине собственной слепой и нелепой ярости. А ему еще и удавалось достать кулакамиочень хотелось надеяться, что Горыныча.
Бам!
Тот тоже попал в ответку. И скула Сашки вспыхнула болью. Правда, как настоящий боец, в запале он этого почти не почувствовал. И только на границе сознания подумал, что хорошо бы не сломать нос, а то
Да разнимайте-разнимайте их, чего вы смотрите?!
Сашка почувствовал, как чьи-то руки оттягивают его за майку и за ремень на джинсах. Ноги еще сильнее заскользили. А он еще по инерции пытался достать злейшего противника кулаками. Бестолково взмахивая и нанося удары по воздуху.
Когда всех перебаламутил заполошный крик:
Ребята, атас, препод идет! и разделил драку на «до» и «после».
По лестнице, тяжело и одышливо ступая, грузно опираясь на перила, поднимался Илья Яковлевич, преподававший статистику. Его опушенная седым мхом лысина уже восходила подобно солнцу над серыми плитами пола.
Тихо!
Ш-ш-ш
Уймитесь!
В долю секунды в коридоре повисла гулкая услужливо-выжидательная тишина. Студентыкто где стоялвытянулись по стойке смирно, будто невзначай спрятав за спинами приготовленные к бегству сумки.
Сашка и Егор, тяжело отдуваясь и синхронно забыв друг о друге, принялись заправлять в джинсы выпростанные мятые футболки.
Пожилой преподаватель тяжело переступил последнюю ступень, придирчиво и недоуменно окинув студентов взглядом. И, сурово поджав сухонькие губы, медленно потянулся к двери в аудиторию. Все поняли, что, компенсируя опоздание, он теперь задержит их на полчаса после занятия.
Но безропотно потянулись следом.
Сашка с Горынычем, не глядя друг на друга, подняли с пола помятые и затоптанные в потасовке сумки и зашли последними.
У Сашки ныла скула. У его противника под глазом уже прорисовывалась тень будущего синяка. Впрочем, Егор на такие мелочи обычно внимания не обращал. За четыре года учебы его с какими только поранениями не видели.
Пара потянулась сухо и скучно. Одногруппники, взбудораженные потасовкой, то и дело любопытно оборачивались на Сашку. Но тот пока в обсуждения не вступал. Ничего не ответил даже сидящему рядом Лехе Панфилову, с которым краткое время дружил.
Наташка Филимонова сидела от него впереди и чуть наискосок. Два человека вниз и три вправо. И Сашка видел ее склоненную над толстой тетрадью голову. Пышная копна каштановых, стриженных в каре волос то опускалась, то поднималась, отливая рыжиной под светом ламп. Девушканаходились еще такие дурочки на пятом курсеприлежно конспектировала. И каждый раз, когда выпрямлялась, сверху был виден контур ее большой груди. И под модной футболкой с квадратным вырезом можно было при желании разглядеть швы белья.
Отчего как-то сразу ударяла в голову кровь.
Когда в конце занятия студенты начали подниматься, шуметь и собирать сумки, Сашка, глянув в свой конспект, увидел только криво записанную тему лекции и больше ничего.
Он еще задержался минут на десять: все никак не мог решиться, а потом выбежал из института, расталкивая толпящийся в фойе народ. Прыжком, опершись на перила, слетел с широкой центральной лестницы, не обращая внимания на несущиеся ему в спину крики:
Эй, ты че?!
Смотри куда прешься!
И кинулся через тополиную аллею, в конце которой виднелась фигуристая Наташка Филимонова в ярко-голубых джинсах и белой футболке. С ней шли еще какие-то девчонки, и, кажется, с одной из них Сашка уже встречался пару лет назад. Но сейчас позабыл.
Он, задыхаясь на ходу, окрикнул:
Эй, Филимонова! не слишком-то вежливо.
Девушка недоуменно обернулась, резко замедлив шаг, и Сашка на бегу чуть было не снес ее с дороги. Еле затормозил, тяжело дыша и уперев руки в колени.
А Наташа выжидательно замерла. Густые брови ее сосредоточенно сошлись на переносице. Девчонки, бывшие с ней, продолжили неторопливо идти к станции метро, только бросив за спину недоуменные взгляды. И Сашка припомнил, что да, вроде бы с Леной они встречались.
Он посмотрел им вслед и только после этого запыхавшись выпалил:
Пошли погуляем.
Как делал это, наверное, с сотней девчонок до нее. И кто-то отказывал, но большинство соглашались. С кем-то, таких девушек обычно узнаешь сразу, «гуляли» сразу в постель. Но это совсем другоеэто не Наташа Филимонова.
Губы которой чуть дрогнули в улыбке. Она подняла свои огромные глаза, видимо, собираясь что-то сказать, а, скорее всего, сразу отшить. Нужен он ейкакой-то Сашкакрасавице-моднице Наташе.
Но вместо ответа вдруг начала заливаться румянцем.
Сашка посмотрел на ее длинные пушистые ресницы.
И понял, что влюбился.
Влюбился он как-то сразу и бесповоротно. И даже сам это понял.
Удивительно, как он мог не замечать раньше такую потрясающуюсовершенно уникальную девушку?
А Наташка Филимонова была особеннойв этом он уже не сомневался. Правда, в чем именно заключалась эта особенность, и сам не смог бы сказать. Но вспомнил Аркашку с его Ингой и даже немного его понял. Бывают-бывают, оказывается, совершенно исключительные девушки. Такие, как Наташа
Бойкий Сашка даже как-то смущался в ее присутствии. Шел по берегу канала и молчал, не зная о чем говорить. Хотя обычно за ним подобного не замечалось.
И не только Наташка Филимонова, даже ненавистный Питер был в этот день сказочно хорош. Непонятно, почему он так недолюбливал этот город?
В шуме и гаме машин, толкотне туристических автобусов воздух наполнялся бесконечным гулом: музыкой, говором, клаксонами; оставляя бродящих студентов, которых никто не слышал и не замечал, будто в замкнутом мире лишь для них двоих. Садящееся солнце красило серые стены старых особняков и жестяные крыши в ярко-рыжий цвет, разжигало макушки соборов и бликовало в стеклах туристических автобусов. Шпиль дома Зингера светящимся пульсаром отправлял послания в космос.
Сашка Дебольский был влюблен.
И томился, не смея поднять глаза.
Уже давно было пора о чем-то заговоритькуда-то повести, не век же слоняться по тротуарам, а в голове было пусто и звонко.
Наташа с факультета менеджмента шла вдоль ограждения канала Грибоедова, подталкивая носками синих кед камешек, и время от времени поднимала навстречу солнцу стриженную макушку. В глаза ей бил яркий свет, она щурилась, смеялась и уворачивалась. Бледные питерские девушки вообще не очень-то привычны к солнцу.
А чего вы сцепились? так и не дождавшись от него, первой заговорила она. Ну, в институте, и выжидательно подняла голову. Тут только Сашка заметил, что красавица Наташа едва доходила ему до плеча.
Был у него приятельМарат, так тот при двухметровом росте всегда ходил с девушками не выше ста пятидесяти. И раньше Сашка этого фетишизма не понимал, ему казалось: чем длиннее ногитем больше удовольствия. А сейчас вдруг ощутил, что рядом с миниатюрной девушкой как-то больше чувствуешь себя мужчиной. Все-таки приятно, когда она маленькая, хрупкая, и ты на ее фоне настоящий мужик.
Такую девушку можно защитить, такую девушку хочется оберегать.
С некоторым расчетом на благодарность. Впрочем, с Филимоновой все было иначе, он об этом даже не думал. Он млел.
Сашка замешкался, выдумывая остроумный ответ. Но Наташа опять не дождалась и звонко рассмеялась:
Передо мной выделывался? повернулась. И фигурка ее в свете заходящего солнца стала чудо как хороша.
Да вот еще, скривился задетый за живое Сашка.
Только она не слушала:
Напрасно! И повела покатыми плечами, сбрасывая в ладонь сумку:Я и сама могу драться, я с пяти лет каратэ занимаюсь. И дайвингом. Свернула к ограждению канала и прислонилась так, чтобы всем было видно, как красиво ее облегают джинсы. И почти наверняка нечаянно.
Проходящий мимо мужик свернул шею, и Сашка почувствовал какую-то собственническую неприязнь. Шагнул к парапету и демонстративно встал рядом с девушкой.
И курю, продолжала она, кажется, ничего не заметив. Когда мама не видит, закончила, выуживая из сумки пачку сигарет.
И Сашке показалось, что это очень смешно. Филимонова Наташкакареглазая, пышногрудая, в модных кедахбоялась, что скажет мать.
По тротуару двигалась шумная пестрая толпа туристов, кто-то постоянно мешался под ногами, то и дело их огибали дети. По-дурному, истерично орали мегафоны, зазывая туристов в душные автобусы.
Только Сашка ничего этого не замечал.
Курить Наташа не умела. Прежде чем кончик сигареты тепло забурел, ей пришлось три раза щелкнуть зажигалкой. А когда затянулась, то только подержала дым во рту и сразу выпустила.
Она очень мило, наивно кокетничала. А Сашка и не знал, что в их возрасте бывают такие девушки.
А потому, не подумав, наклонился и поцеловал.
Хотя целовать девушку после первого часа свидания ему еще не приходилось. Во всяком случае не такую.
Наташа замерла от неожиданности. И скорее удивленно, чем негодующе уставилась ему в глаза. Да и он тоже забыл зажмуриться. Так они и стояли, прижавшись друг к другу неразомкнутыми губами, удивленно глядя глаза в глаза. И в две руки сжимая тлеющую сигарету.
Сашка ощутил слабый запах и вкус табака.
И в голове промелькнула глупая мысль: я на ней женюсь.
Сашка поплыл. Никогда еще с ним такого не бывало.
Правда, о женитьбе он всерьез не думал: какая женитьба, молодые еще!
Но это простительно, он вообще ни о чем не думал. Сидел на парах, глядя, как солнечные зайчики скачут в каштановых волосах, как Наташа встает отвечать, и становится видно ее тонкую талию. Выступая перед группой, она каждый раз волновалась как первокурсница, сжимала кулаки, а Сашка улыбался как дурак.
Едва только поцеловав ее у канала Грибоедова, он сразу решил: Наташа Филимонова теперь его девушка. Даже не поинтересовавшись, есть ли у нее парень. Почему-то Сашка был уверен, что Наташа ждала именно еголучшего и замечательного. И вот он явился.
Каждый день после института они подолгу бродили по центру города. Питер в конце сентября вдруг стал удивительно хорош. Окрасившиеся в желто-рыжий деревья пламенели под непостоянным солнечным небом. Отражались в густой серости каналов. Осыпаясь и оставляя хрустящую листву под ногами. Купола переливались на солнце. Погода для Питера стояла удивительнаятеплая, солнечная. Почти безветренная.
И они ходили, ходили, взявшись за руки. Сашка сжимал ее маленькие пальцы и млел от восторга.
Наташа о чем-то рассказывала, а он почти ничего не слышал. Гудели клаксоны, сновали люди, а у него в голове звучал только мягкий Наташин голос.
Они шептались, обнимались. И целовались. Подолгу, трепетно, закрыв глаза. Прямо посреди улицы.
Наташаинтеллигентная девушка с мамой-культурологом водила Сашкупо музеям (до того ему за четыре с лишним года в Питере побывать в них было как-то недосуг). И сама что-то рассказывала, делала вид, что разглядывает экспонаты. А Сашка, не стесняясь, разглядывал ее. И из всех музеев больше всего полюбил Этнографический. С его узкими коридорами и большими стеклянными стендами. Между которых, затерявшись среди костюмов нанайцев и тканых гобеленов, искоса глянув на распахнутые двери, за которыми маячили смотрители, можно было взять Наташу за руку, прижать девушку к себе и целовать, целовать, целовать
Сашка впервые в жизни читал стихи (читал бы, если бы знал), провожал до домадалеко, чуть не через весь город. И переносил через лужи на руках. Однажды, на спор, подхватил еелегкая Наташа Филимонова, доходящая ему до плеча, будто ничего не весила (так ему тогда казалось) и перенес через всю Дворцовую под удивленными взглядами туристов, которые спешили сфотографировать их на телефон.
Как-то незаметно наступил октябрь, а потом и ноябрь, задули знаменитые питерские ветры. Сашка, обнимая девушку на площадях, чувствовал, как из-под пальцев рвутся, выдираются полы ее пальто. Становилось холодно и промозгло, накрапывал, моросил и лил как из ведра дождь, а они продолжали гулять. И Сашка был абсолютно, невероятно счастлив. Даже когда просто для того чтобы выйти из института, приходилось плечом открывать дверь, препираясь с ураганными порывами, даже когда они вымокали насквозь или промерзали в нестерпимой колкой промозглости, он любил Питер.
Потому что любил Наташу.
И однажды, проводив ее до дома (а жила она у черта на рогахв Купчино, куда, по мнению Сашки, до того вообще не ступала нога разумного человека), он, сам того не замечая, пошел домой пешком. Стояла густая, колко холодная питерская ночь. А он шел в свете фонарей, глядя в сумрачное небо. Шел через Обводный канал по Ново-Каменному мосту, потом по Витебскому проспекту через пустынные сырые улицы мимо психбольницы и мрачных спящих парковок, почти через всю Лиговку. Шел и думал о Наташе Филимоновой.
Пока с удивлением не уперся в родную станцию метро «Владимирская». Когда на горизонте уже посерело небо и забрезжил рассвет.
И единственным темным пятномнезаживающей раной на исстрадавшемся сердце Сашкибыла Наташина мамаРоза Павловна.
Очень интеллигентная серьезная тетенька с вечно поджатыми губами и недоверчивым взглядом. Трепетно оберегавшая Наташку и требовавшая непременно, во что бы то ни стало возвращаться домой к десяти часам. В двадцать один-то год.
Сашка изнывал.
Наташатомная и притягательная, волоокая Наташав бледно-сизом свитере, сквозь который просматривались бретельки бюстгальтера, лишала его ночного сна. И будто нарочно приходила на занятия то в безудержно (так ему сгоряча казалось) короткой юбке, то в обтягивающих голубых джинсах, то с вырезом таким глубоким, что вынуть взгляд из ложбинки между ее грудей было невозможно никакими силами.