Все они нашли что-то, чему посвятили своё время, свои мыслии достигли успеха. И все они были наголову выше меня.
Я тоже хотел «призвание». Что-то, чем была бы забита моя голова, из-за чего я не спал бы ночами, работал сутки напролет, совершенствуясь, ради чего вывернулся бы наизнанку. Я хотел знать, для чего я нужен.
Но, даже если что-то было, я никак не мог его отыскать.
Я многим занимался, многое нравилось, многое приносило удовольствие и удовлетворение, но ничто из этого не занимало меня полностью. А мне бы хотелось быть захваченным по самую макушку. Чтобы обо мне говорили: «Да у него же один волейбол в голове», например, или: «Это же математический гений, чего ты от него ждешь?!».
Но обо мне так не говорили, потому что я никогда не был на 100% чем-то увлечен.
А потом во мне пробудился потенциал: и от этого все лишь сильнее запуталось.
Сглатывая привкус крови сквозь ком в горле, я думал: «Это? Я родился ради этого? Этомой дар? И как вообще это можно применить?».
Ответа у меня не было. Было немое недоумение. Я начал избегать людей, потому что на десятой минуте пребывания в толпе у меня заканчивалась слюна. Я постоянно травился едой, потому что абсолютно не различал вкусов. Я потерял всякую тягу к жизни, у меня осталось лишь два вопроса: «За что?» и «Что с этим делать?».
Когда мать определила меня в психушку, я даже не обиделся: потому что уже не знал, где нормальное, а где ненормальное. В самое-то психушке, конечно, сразу стало понятно, что до было нормально, поэтому я с такой силой ухватился за главу.
Я жил просто так. Делал, что под руку подворачивалось. Не загадывал на будущее, потому что не ждал его. Не вспоминал о прошлом, потому что нечего было особо вспоминать. Я жил тем, на что натыкался мой взгляд, и забывал об этом, стоило этому ускользнуть из виду. Таким я был парнем.
Но потом на моих глазах ты восстала из мертвых.
Все бы назвали это чудом, но лишь я один во всём мире мог сказать, в чём подвох.
В тот момент я был в полном восторге.
Но потом, месяцы спустя, это начало надоедать.
«Это? думал я, глядя на тебя каждое утро. Я родился ради тебя?».
И что Камэл в тебе нашел?
Глава
Твой голос вновь звучал очень рядом и так буднично, будто не произошло ничего из ряда вон выходящего.
«Ну и что?».
Вздрогнув, я очнулся от сна в отвратительнейшем из настроений.
Интересно, как долго ещё будет преследовать меня эпизод, случившийся в том сарае под звёздами?
Взглянул на часы: слишком рано, чтобы вставать. Чёткое осознание, что вряд ли снова засну, раздосадовало меня ещё больше. Впрочем, когда Крушина приносила хоть что-то хорошее?
Я встал с твердым намерением налить себе кофе, но в шкафу призывно блеснула бутылка коньяка. «Пить с утра плохая привычка, подумал я, когда звякнула стопка о стол, но технически ещё ночь».
«Может быть, подумалось мне под плеск коньяка, это поможет забыться и вновь заснуть».
Коньяк мягко скользнул в горло и жар разлился в груди. Вторая последовала безо всяких рассуждений.
Голова мгновенно пошла кругом. Я откинулся на спинку кресла и под прикрытыми веками замелькало прошлое.
Лето, солнечный день. Я шёл на задание и встретил её на выходе: она смотрела из темноты здания наружу через открытые двери. Мы встретились глазами и повисла неловкая пауза.
Мне нужно уехать, зачем-то остановился я.
Она утвердительно мотнула головой. У неё был такой вид, что я не устоял и направился в гараж: за транспортом. «В конце концов, говорил я себе, выходить во внешний мир ей не запрещено. Тем более, я буду рядом».
В гараже нашелся советский велосипед с высокой рамой: я лет двенадцать таких не встречал. Выбор был сделан тут же: меня захватила жажда приключений прямиком из детства.
Садись, призвал я её, стоящую в темноте, кивнув на багажник.
Я ждал, что она откажется: откровенно говоря, это было бы лучше всего. Поэтому удивился, сколь стремительно она вышла из темноты и молча уселась, схватившись за боковинки седла.
Это было похоже на эпизод из фильма: и мне хотелось быть частью этого как можно дольше.
Мы ехали молча, вслушиваясь в мерное поскрипывание педали, шорох шин и перешептывание сосен над головами. Везти её оказалось не так легко, как мне казалось: сто лет никого не катал. Тем интереснее было поднажать и преодолеть себя.
Когда вдали показалась точка отправки, она удивлённо воскликнула:
Станция!
Я прыснул. Девчонка девчонкой! Совсем не похожа на ту, которая валялась избитой на снегу и дерзко на меня пялилась, на ту, которая за несколько месяцев тут так ни с кем и не нашла общего языка.
Через лес тянулись только одни железнодорожные пути, и о том, что это остановка напоминала лишь платформа из плит и покосившаяся табличка с названием, половину которой съела ржа.
Я заволок велосипед на платформу.
Мы поедем на поезде?
«Как маленькая!» снова фыркнул я, услышав её голос. Хмурая девушка, молчавшая почти всё время с момента охоты, внезапно сменила амплуа.
Да, усмехнулся я невольно, протягивая ей руку, чтобы помочь залезть на платформу. Ненадолго.
Руки моей она не взяла, залезла сама. Умора просто! «Сильная и независимая».
Когда прибыла электричка, я загрузил велик в тамбур. А она тем же тоном, что и раньше, поинтересовалась у меня, стоя на платформе:
А как же билеты?
Такая серьёзная, такая правильная: дитя и только. Я снова не сдержал смеха.
Ты видишь кассу где-то?
Обескураженная, она выглядела невероятно забавно.
Остаёшься? поинтересовался я у неё, стоя в тамбуре.
Двери зашипели, она рванулась вверх по ступеням. Это было так забавно, что я расхохотался.
В тот день я много смеялся.
Мы ехали в тамбуре молча, прислонившись по разные стенки. Мерный стук колес, тёплый солнечный свет, мелькающий из-за деревьев, пылинки, летающие в солнечном луче. Я поймал себя на мысли, что в душном и тесном тамбуре было очень уютно.
Перегоны были короткими, несмотря на то, что направление непопулярное. Однако доехать до места назначения всё равно не довелось. В тот день вообще все шло не по плану.
Контролеры, объявил я больше чтоб понаблюдать за тем, как она оглянется. Оглянулась она презабавно: как испуганная воронас подскоком.
С велосипедом перебежать не получится, а денег на билет я не взял. В другое время нарушение плана меня бы раздосадовало, но в тот день меня это даже развеселило: почему бы и не сойти чёрт знает где? В конце концов, у нас есть транспорт.
Ещё веселее было наблюдать, как дёргается она: хотя, казалось бы, в её жизни уж были вещи пострашнее, чем нарушение правил проезда в электропоездах. Контролеры открыли двери в тамбур в одно время с дверями на улицу: она выскочила в ту же секунду.
«Что за девчонка!».
Садись, просмеявшись, я снова оседлал велосипед. Дальше своим ходом.
Леса тут уже не было, и мы катились по проселочной дороге мимо полей. Томно пахло гречихой и теплой пылью. От края до края, насколько было видно, голубело небо.
Я такое в последний раз видел в детстве.
На место, куда я изначально направлялся, мы бы не доехали, но посреди полей попадались те, что оставляли «отдыхать». Там можно было найти лекарственные дикоросы: за ними меня отправила, как ни странно, Анна.
Я объяснил Крушине, что нужно делать, и мы разбрелись по разные стороны поля. Мне самому собирать травы было не очень-то интересно, гораздо интереснее было наблюдать, как она, воодушевленная, шагала по пояс в траве, как поворачивала букет трав в руке, складывая траву каждого вида отдельно, как перекусывала стебель, не сумев сломить. Она выглядела счастливойтакой доселе её мне видеть не доводилось.
Она настолько ушла в себя, что ни разу на меня не оглянулась. На базе она только этим и занималась.
Солнце спустилось низко к горизонту, комары начали одолевать. Что назад нам сегодня не успеть было ясно, как день, но и это отклонение меня веселило.
Закругляйся, позвал я её: еле доорался. И продолжил, когда она пробилась по мне сквозь траву: Скоро стемнеет, а нам еще нужно найти ночлег.
На эту бурю эмоций я и рассчитывал: смятение, смущение и восторг.
Что? Мы ночуем здесь?
Поезда уже не ходят, так что нужно найти, где преклонить голову хотя бы до утра.
Еще большее смятение, смущение и озадаченность. Просто отпад!
Это из-за меня, да? потупилась она, убирая травы в приготовленную мной сумку. Если бы не я, ты был бы без велосипеда, успел бы на поезд, тебе не пришлось бы выходить раньше
Вина. И почему я так рад этим эмоциям?
Пошли, ответил я как можно нейтральнее: я намерен ещё понаслаждаться этим спектаклем. Иначе комары съедят.
К дачному посёлку мы подкатили в сумерках. Было лето и нужно было угадать, какой домик с дачниками, а какой нет: нарваться на хозяев будет неприятно. Такой великолепный день, полный веселых приключений, не хотелось омрачать.
Я выбрал один из участков с краю, у входа в который была высокая трава.
Давай сюда.
Участок был неухожен: его покрывали заросли высокой травы с белыми цветами. Подняв велосипед над головой, я пробирался, стараясь не слишком примять траву. Аромат этих цветов был плотным и пьянил сладостью.
Какой высокий донник!
Я оглянулся на восхищенный возглас Крушины. Мне трава была по грудь, её скрывала почти по плечи. Из-за приподнятого ли настроения, или потому что были сумерки, но, честно признаться, ни до, ни после того момента я не видел ничего прекраснее.
Пристроив велосипед так, чтобы его не было видно с улицы, я двинулся к домику. Я выбрал участок с постройкой попроще: меньше вероятность, что там будет какой-нибудь бездомный. Проблем не хотелось бы.
Домиком это могло называться лишь условно: скорее, большой дощатый сарай с запором-вертушкой. Однако внутри, помимо сломанного сельскохозяйственного инвентаря имелись небольшие нары с засаленным матрацем: спасибо большое хозяину, сделавшему место, где можно присесть.
Я зашел и огляделся изнутри: было тепло, пахло древесиной и пыльюдоски нагрелись за день. Похоже на домик на дереве: всё детство о нем мечтал.
Второй раз за тот день место мне показалось по-домашнему уютным.
Я малину нашла. Будешь?
Оглянувшись, я наткнулся на пригоршню, полную ягод. Это меня поразило: она уже принесла. Нашла, поделилась, позаботилась.
На базе она так не поступала.
Заходи, велел я ей. Нужно дверь закрыть: комаров напустишь.
Сарайчик явно был не рассчитан на двоих: в нём было не развернуться. Чтобы как-то отвлечься от смущающего вторжения в личное пространство, я протянул руку и снял со стены хозяйскую олимпийку поры той же, что и наш велосипед. Её, конечно, неизвестно, кто носил, и когда в последний раз стирал, но ночью будет прохладно, а она в одной футболке.
Странно, но она без разговоров оделась: может быть, уже давно к тому времени замёрзла, а я не замечал.
Мы сидели в темноте, плечом к плечу на топчане. Сладкий аромат донника, пальцы, липкие от малины, пятно тепла её руки, сочащееся через рукав чужой куртки в том месте, где наши предплечья соприкасались, ночная прохлада, тянущая по ногам, и звёзды, сверкающие сквозь щели между досками.
Повисла неловкая тишина. И от того-то, наверное, на меня нашло затмение.
Это была атмосфера: ночь, звезды, тишина? Разговоры в темноте, когда не видно лиц, разговоры по душам, когда не так страшно, что увидят всю грязь. Вокруг тьма: и тьма внутри себя кажется не такой уж непроглядной?
Это было знание, что все таскаются к ней за советами? Любопытство: что же такое получают они, раз не зарастает эта народная тропа?
То, другое или всё вместено я открыл рот.
В моей жизни была девушка, которую я любил.
Мне стоило остановиться в миг, когда я это произнёс, но собой я уже не владел. Слова лились из меня, из глубины моего сердца, и я продолжал, говоря всё быстрее и быстрей.
Очень красивая. Добрая. Нежная. Она состояла из одних достоинств, была моим идеалом. Мы поначалу мало общались, но постепенно мне всё больше стало не хватать времени, проведенного с ней вместе, наших разговоров. Общение хорошо на меня влияло: я чувствовал, что рядом с ней становлюсь лучшей версией себясильнее, благороднее, умнее. Мне хотелось делиться с ней вещами, которые мне понравились, какими-то новостями. Чем больше я её узнавал, тем больше к ней привязывался.
Когда я осознал, что влюбился, ещё не поздно было остановиться. У моей возлюбленной был один, но всё перечёркивающий недостаток: она любила другого. Любила крепко, любила взаимно, и, что самое безнадежное, он был уже мёртв. Я рассудил, что в соревновании с призраком мне не победить, и решил спустить всё на тормозах. Я уважал её, уважал её выбор, и, если честно, мне сильно досаждала реальная перспектива постоянно проигрывать идеальному возлюбленному.
Но она продолжала быть рядом. Продолжалось наше общение, и мне все время хотелось большего. Мне снилось, что мы с ней пара. Каждую ночь я держал её за руку, обнимал, целовал. Я бы понял ещё, если б снился секс, но нет, всё было не так поверхностно. Во сне она ласково улыбалась, клала голову на плечо, переплетала пальцы с моимино каждое утро это оказывалось неправдой. Больших сил мне стоило наяву не схватить её вдруг за руку, не поцеловать в висок, как я привык во снах.
Я не сохранял её телефон, и не добавлял в друзья в соцсетях, чтобы не было искушения написать, когда меня накроет тоска. Я сдерживал себя, как мог, потому что жить совсем без неё стало бы невыносимо.
Бог знает, сколько бы всё это продолжалось, если бы я не начал прислушиваться людскому мнению. Все вокруг твердили одно и то же: она молодая, ей пора прийти в себя, найти себе кого-нибудь. Я вроде как получил негласное одобрение, поддержку, откуда не ждал. Вроде как если начну ухаживать за ней, то, вроде как, все одобрят. Я начал задумываться об этом, и пришел к выводу, что девушка она разумная, тоже это всё понимает. Я, конечно, благородно дам её горю утихнутьгодик или два побуду рядом, стану незаменимым, и, рано или поздно, её взгляд обратится на меня.
Я настолько убедил себя в этом, что совсем не учёл вторую сторону недостатка моей любимой: она хотела воссоединиться с любимым, она хотела умереть. Боже! Если бы я помнил об этом! Если бы это было главным, о чем бы я думал, на что обратил бы внимание!..
У неё ведь так часто это проскальзывало: нет мечты, нет планов на будущее, нежные воспоминания о прошлом Я упорно всё это игнорировал, ведь это противоречило моему плану.
То, что она продолжала читать, смотреть фильмы, общаться с людьми сбило меня с толку. Для меня самоубийцыэто неудачники, которых травят, у которых нет друзей и достаточной смелости жить. Она в этот шаблон никак не укладывалась: помогала всем, всем улыбалась, обо всех заботилась. Была грустной порой, но «все понимали». Если бы я больше думал о ней, чем о себе, своих страданиях и о том, как я героически её жду, всё было бы иначе.
Если бы я помнил всё это, её поступки не вводили бы меня в заблуждение. Когда я болел, она спрашивала, не приехать ли, не купить ли лекарства. Когда видела грязь на мнестряхивала, когда у меня отрывалась пуговицапредлагала пришить. Она заботилась обо мне, и это я воспринимал как особый знак внимания. Я лишь потом узнал, что она была со всеми такая. Если бы я смотрел повнимательнее, я бы, наверное, и сам заметил.
Мы продолжали общаться, наши разговоры становились все дольше, и пресловутые люди начали отводить меня в сторонку и потихоньку спрашивать, встречаемся ли мы. Я злился, отрицая, но убеждался, что стою на верном пути. Если никто не видит ничего предрассудительного в нашем общении, то, наверное, всё хорошо?
Так я думал, всё больше убеждался в каких-то своих правах на неё. Мне начало казаться, что я имею приоритетное право на её время и внимание, начал обижаться, если она реагировала не так, как я хотел. Постепенно пропасть между тем, что я думал, и тем, что было на самом деле, становилась всё больше и больше.
И однажды она разверзлась.
До сих пор не могу понять, что на меня нашло. Сколько думаю об этом, не могу понять.
Она попросила меня помочь с ноутбуком. Зная, что она неплохо шарит в обслуживании ПК, я решил, что это«знак». Что если она позвала меня после работы к себе домойэто значит лишь одно: пора действовать.
Я пришел, она открыла, мы сели рядом на диван. Говорили, смеялись, я искал проблему. С экрана монитора я косился на её коленки. Пока работали антивирус и архиватор, меня сводил с ума аромат её духов, едва различимый в конце дня.