Решение проблемы затянулось. Она предложила чаю, и тут что-то пошло не так.
В меня как бес вселился. Я повалил её на диван, заломил вверх руку и начал лихорадочно целовать. Никогда в своей жизни я не был таким сильным, как тогда. Безумие, видимо, подсказывало мне, что делатькак её обездвижить, как заставить её замолчать, как половчее перехватить, чтоб не вырвалась. Помню, что помнил: она говорила, что не боится смерти, но боится насилия. Помню, что злорадство по этому поводу давало мне солоновато-горьковатый привкус во рту. От возбуждения кружилась голова и вся комната, её близость, тепло и сопротивление делали желание нестерпимым.
Я пошел бы до конца, если бы она вдруг не затихла. Яростно билась, трепыхалась, а потом резко обмякла.
Во мне как переключатель щелкнул. Отпрянув, я пытался осознать, что сделал, и что делать дальше. Ужас, который я испытал, при взгляде на безжизненную неё, меня мигом выхолостил: она лежала на диване неподвижно, словно труп. Лишь остекленевшие глаза были распахнуты в крайнем изумлении, и устремились куда-то в сторону окна.
Я выскочил из комнаты: она так и осталась лежать на диване. Я не знал, что делать, метался по кухне, стараясь хоть что-то осмыслить. Меня мелко трусило, и тысяча граней страха раскрылась во мне. Я был сам себе омерзителен: и предположить не мог, что способен на такое.
Спустя какое-то время меня насторожил монотонный звук лязгающего пластика. Я почувствовал, что по ногам тянет холодом, и в тот же миг это бряцанье, её взгляд в окновсё сложилось. Я метнулся обратно в комнатутак и есть: она стояла на подоконнике и пыталась выбить рукой москитную сетку. Я оттащил её, пытался вразумить, но внутри меня уже разливался жгучий ужас: едва я увидел это бестолковое движение рукой в попытке преодолеть смешное препятствие, всё осознал.
Я насильничал не больше минуты, но этой минуты хватило, чтобы сломить её, лишить её рассудка.
Я уговаривал её одуматься, прийти в себяи не мог смотреть в это одержимое лицо. Я впервые в жизни столкнулся с человеком, потерявшим всякую связь с миром. Её главной целью сделалось дойти до окна и шагнуть из него.
Я надеялся, что она придет в себя, но что бы ни делал, она тут же находила окно взглядом и устремлялась туда изо всех сил. Я заливался слезами, молил о прощении, взывал к её разуму, стоял на коленях, хватал её за рукино как бы ни надрывался, улучшение не приходило.
Врачи скорой застали меня в полу на прихожей. Я с трудом выволок её из комнаты с окнами, и она утихла, кукольно обмякнув в моих руках. Я держал её в замке рук и рыдал, пряча лицо в её спину. Отчаяние, ужас, боль, ненависть к себея не мог ничего из этого сдержать. Я надеялся, что сейчас врачи выведут её из шока, и она придет в себя.
«Я тогда исчезну, навсегда исчезну, больше не появлюсь! Я никогда, никогда больше ничего не попрошу, поэтому пожалуйста, Господи, пожалуйста, помоги ей. Господи, Божья матерь, святой Николай, все святыепрошу вас, прошу: пожалуйста, помогите! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!».
Врачи спросили, что случилось. Я, каясь и рыдая, рассказывал всё. Они выслушали, вкололи мне успокоительное, и занялись ей: задали простые вопросы, и, не получив реакции, спросили, где её документы.
Помню, что всё произошло очень быстро. Они дождались участкового, которому я всё рассказал, уже не рыдая. Врачи её забрали, а меня оставили с участковым. Тот при мне позвонил её родителям, сообщил, что случилось, и ушел, сказав, чтобы я никуда не уезжал из города.
Я вернулся домой и не находил себе места. Я метался из угла в угол и ждал, что вот-вот мне что-нибудь сообщат. Я желал этого звонка больше всего на свете и столь же сильно боялся его: и потому ничего не мог делать.
Но ни на следующий день, ни через день, ни потом мне из милиции не позвонили. В больницу позвонить, а тем более идти я боялсяведь там были её родители, но страшнее всего было узнать, что состояние её не улучшилось.
На третий день нервы у меня сдали, и я пошел к участковому.
Тот, вздохнув, пояснил, что факта насилия нет, телесных повреждений нет, поэтому преступления как бы нет. Девушка недееспособна, а родители подавать заявление отказались. Иди, парень, домой, и никогда больше не приходи.
Я ничего не понял. Подумал, что они что-то перепутали и метнулся в больницу. Там была её мать. Я валялся у неё в ногах, клялся, что не хотел этого, каялся. Она подняла меня с колен, уставшим голосом сообщила, что я не виноват, что Таня давно ходила по краю. Сейчас она за чертой, но все уже давно ждали этого.
Иди, парень, домой. И никогда больше не приходи.
Я брёл домой и не мог принять услышанного. Что происходит? Почему все так равнодушны к тому, что произошло? Разве произошло что-то незначительное? Девушка сошла с ума после того, как я попытался её изнасиловать! Она пытается покончить с собой! Она раз за разом стремится выброситься из окна вместо того, чтобы ходить на работу, радоваться жизни и быть с близкими! Япричина произошедшего, так почему никто не наказывает меня?!
Я видел её еще один только раз. У нас в городе только одна лечебница для душевнобольных, я приезжал туда каждый день. Приезжал, ходил вдоль забора и смотрел в окна, пытался увидеть её. Перед глазами стояло безжизненное тело, в которое я её превратил, лихорадочно блестящие безумием глаза. Я помнил её, живую, плачущую и смеющуюся, возмущающуюся и печальную. Я надеялся, что увижу её опять такой.
Но увидел я её еще лишь раз. Её, цепляющуюся на створку форточки, стаскивали с подоконника. Я, стоя по ту сторону забора, наблюдая за этим рыдал навзрыд.
Я убил её. Неважно, что там было до меня, что послужило причиной, а чтоповодом, не важно, что она дышит, ходит, ест. Я убил её. Я убил.
Она там мучается из-за того, что я её полюбил. Она там страдает из-за того, что я хотел, чтобы она стала моей. Она несчастна из-за моего желания, чтобы она смотрела только на меня. Страдает она, её семья, её друзья, близкие, знакомые, коллеги. Из-за меня у нее не будет шанса полюбить, завести семью, детей, внуков. Из-за меня, из-за моей эгоистичной любви страдания в мире умножились.
«Как я могу жить с этим? вертелся у меня в голове вопрос, но я не в силах был его задать. Имею ли я право продолжать жить после такого?».
Выговорившись, я ощутил эйфорию облегчения. Я выплеснул из себя все, что меня тяготило, открыл самый грязный секрет. И с воодушевлением ждал вердикта.
Ну, и что? помолчав, произнесла она.
Она произнесла это простым, будничным тоном, и никак не продолжила свою мысль дальше.
Я почувствовал себя опустошенным. Моя боль вылилась из моей души, но в её душу не попала: так куда же она делась? Внезапно мне стало жаль, что я так разоткровенничался. То горе, та обида, та боль, что я так долго в себе пестовал: куда это все делось? То, что было источником моих эмоций, что наполняло мои мысли и сердце: куда ушло? Чувства, так долго бередящие мои раны: куда они пропали?
Я пытался снова и снова вызвать в себе страдания, к которым привыки не смог. Я был пуст, обессилен и выпотрошен. Ради чего я это всё высказал? Чтобы самое дорогое, что у меня было, покинуло меня?
Она сидела рядом, спокойная и отрешенная. Если бы она забоялась меня, стала опасаться, или, наоборот, жалеть и сокрушаться о моей судьбе или судьбе Тания, может быть, и получил бы желаемое: другую эмоцию. Но она была абсолютно спокойна, словно я рассказал ей безобидную историю из своего детства.
Мне стало страшно: образовавшаяся пустота внутри пугала меня. Мне было некомфортно, и я осознал, что моё страдание было тем, что делало меня мной. Я страдал, потому что хотел быть лучше, чем я есть. А теперь, когда я всё высказал, это ушло.
Боль покинула меня, но от этого я ничего не приобрёл.
Я ощутил злость. Эксперимент не удался: лучше, чем был, я не стал. Я не приобрёл, я потерял.
Я разочаровался в Крушине. В тот миг, наверное, для нас двоих всё и решилось.
«Ну и что?». Как же ты могла мне такое сказать?..
Я хотел от тебя спасения, и не получил его. Я хотел тебя спасти: но не потому ли ты тоже погибла от моей руки?..
Очнулся я в кресле на рассвете: в слезах, с раскалывающейся головой и саднящим сердцем.
Когда Крушина приносила что-то хорошее?..
Третья
Повтори.
Глава потрясён. Отчасти я его понимаю: меня саму до сих пор потряхивалоправда, по другому поводу.
И этот многогранный страх был моим собственным.
До сего дня всё было в порядке. Я наслаждалась окружающим меня комфортом, монотонностью действий, отсутствием необходимости хитрить, отсутствием необходимости сближаться с кем-то. Я наслаждалась ощущением, что мне ничего не угрожает, ведь чем больше времени я проводила с ней, тем меньше верила в теорию о вернувшейся Крушине.
Все кругом были убеждены в этом после истории как Ника едва не удавила главу. Я всегда сомневалась в этом аргументе: мало ли что может выкинуть человек после наркоза? Я слышала, что люди и не такое выкидывали, отходя.
С Крушиной мы лично не знакомы, но ничего из похожего на рассказы о ней за Никой я не наблюдала. В моменты, когда она пыталась разговорить меня, проскальзывали простые темы: семья, праздники, фильмы. Она прощупывала почву: и ни одна тема не ассоциировалась у меня с Крушиной.
Довольно скоро я забила на слова главы об опасности. Сытая жизнь, ночи в тёплой и мягкой постели, отсутствие необходимости убивать людейчто ещё нужно для счастья?
У меня как будто был отпуск: я наслаждалась созиданием, миром, покоем. Даже начала строить планы на будущее.
До определенного момента.
Мы как обычно играли в слова. Это и разговор, и тренировка для ума, и убийство досуга, и сглаживание неловкости, и развитие кругозорапять в одном. К тому же это способ узнать человека косвенно: словарный запас может многое о человеке сказать. Ника, например, сыпала названиями растений и почв, но в то же время могла ввернуть и названия каких-то инструментов. Меня это забавляло, ведь я побивала её косметическими средствами и музыкальными терминами. В такие времена приходилось останавливаться и объяснять, что за слово употребилтогда это было больше похоже на разговор.
Если играть в эту игру довольно долго, рано или поздно обычные слова заканчиваются. Чаще всего затык возникает со словами на «а» самое популярное окончание. Была очередь Ники, я, смеясь, подгоняла её. Мне нужно было идти за обедом, и я хотела выиграть время на подумать. Я была спокойна и весела, когда она вдруг произнесла:
Аберид.
И пристально посмотрела на меня.
Я застыла на месте. Мороз подрал по спине, волосы встали дыбом на затылке.
Она думала, что я попрошу объяснить слово, но я не просила. Я и так зналатак назывался процесс развоплощения тела из придуманной главой теории утилизации потенциалов.
Ледяной иглой пронзило меня осознание: «Авионика» это слово знать не могла.
И уж тем более не соответствовал «Нике» тон, каким она его произнесла.
В глазах потемнело, мир сузился в точку. «Она там, она там, она там!» шумела кровь в ушах. «Аура», «яд», «опасность», «убийца» скакали в моей голове.
Меня обуял неконтролируемый животный страх, и я опрометью кинулась из палаты.
Когда за мной захлопнулась тяжелая металлическая дверь, наваждение слегка отступило. Почувствовав себя в безопасности, я, наконец, оглянулась.
«Авионика» сидела неподвижно, и, отвернувшись, смотрела в сторону. Осанка, поза, наклон головы мне были незнакомы: а я ведь видела её каждый день больше двух месяцев!
Внутренности скрутило холодным узлом.
«Господи, это правда. Это действительно правда! ТамКрушина!».
Я стояла, окоченев от ужаса. В голове билась лишь одна мысль.
«Что ты такое? Что ты такое? Что ты такое?».
Неосознанно мои руки обвили живот: и когда я обнаружила это, мой страх умножился на два.
«Спокойствие», «мир», «удовольствие от заботы», и «страх смерти», испытанный только чтоэто мои были чувства?
Привкус горечи во рту стал отрицательным ответом.
Я расслабилась. За эти несколько недель я дала слабину. Я позволила «этому» повлиять на меня.
Теперь меня трясло от собственного страха. Скорее: мне нужно как можно скорее к главе.
Четвертая
Внезапно всё изменилось.
Что конкретно послужило причиной, мне неизвестно, но отношение ко мне резко изменилось.
«Энола» начала говорить. Поначалу я решила, что она просто ошиблась, заговорив на тему, которую раньше игнорировала. Но она снова и снова отвечала на мои отвлеченные вопросы: подробно и развернуто.
Казалось бы: это шанс задать вопросы, на которые я больше всего бы хотела получить ответ, вопросы, что я задавала постоянно в первое время, и все из них были проигнорированы. Но, получив, наконец, такую возможность, я не могла решиться задать вопрос и услышать ответ.
Мне было жутко от этой внезапной перемены, мне было страшно от мысли, что все мои опасения окажутся правдой.
За последнее время моим миром стала эта комната и место, откуда приходит «Энола», «глава» и «Камэл». Мне начало казаться, что та, моя прежняя жизнь, ненастоящая. Не существует никакого внешнего мира: института, родителей, полиции. В моей жизни нет и больше не будет ничего, кроме этого места и этих людей.
Что мне делать, если это окажется правдой?
В конце концов, «Энола» подняла эту тему сама. Она сказала то же самое, что и «Камэл» в день нашей первой встречи.
«Ты попала в аварию, чуть удивленно ответил он на мой вопрос, и дальше заверил: Для всех ты там умерла, поэтому здесь можешь быть свободна. Можешь больше не бояться, и жить, как хочешь».
Тогда он говорил столь уверенным тоном, что я на миг поверила в этот бред. И глазанеобычайно светлые, желто-рыжего оттенкачестные-пречестные. Выражение лица, поза, взглядвсё говорило об его искренней вере в произносимое.
«Камэл» всегда говорил со мной откровенно, так, будто не существует никакого запрета. Это было очень заметно на контрасте с «Энолой». Так странно: судя по речи, мы росли в одной стране, судя по возрасту должны были смотреть одни и те же мультфильмы, телепередачи, праздновать одни и те же события. Но, находясь в одной комнате, мы словно принадлежали разным видам: наше общение сводилось к играм. Она никогда не заходила дальше, сколько бы я не провоцировала.
А теперь всё иначе. И эта новая, непривычная реальность, пугала своей непредсказуемостью.
Хотя, отношение «Камэла» не изменилось. Интервалы между его посещениями становились всё длиннее, и с каждым разом становилось очевиднее, что за его сочувствием стоит ещё что-то. Он уже отдал мне свой плеер, затем принес сухую кисточку сирени. Глядя в пол, пересказывал мне сюжеты книг или фильмов. Если появлялась «Энола», немедленно заливался румянцем и переключался на игру в слова.
Мне показалось, что он неравнодушен к «Эноле».
Вообще-то, «Камэл» на верблюда был совсем не похож. Совсем молодой парень, высокий, широкоплечий, с узкой талией. Не качок, но под одеждой угадывалось сильное тело. Светлая кожа, гладкое привлекательное лицо, темные волосы: короткие на висках, спадающая на лоб чёлка. Тёмные свитер и джинсы. Предупредительные жесты. Вежливая речь. Ироничные замечания.
И удивительные глаза цвета жидкого золота.
Вообще-то он был приятным. Откровенно говоря, «Камэл» был очень привлекательным.
И это меня больше всего смущало. «Камэл» казался мне самым вменяемым, но в то же время я помнила, что он с ними заодно.
Хотя, если он приходит к «Эноле», то чего мне опасаться? С другой стороны, мысль о том, что он ходит не ко мне, тоже заставляла чувствовать что-то неприятное.
В любом случае, слова «Камэла» совпали с показаниями «Энолы». Про аварию, скорее всего, правда: доказательства налицо. Но что на счет всего остального?
«Я для всех умерла там»?
Похоже, они зачем-то забрали меня с места аварии. И вместо того, чтобы увезти меня в больницу, эти добрые самаритяне решили выходить меня самостоятельно. Но для чего?
Чего я должна «больше не бояться»? От чего «быть свободной»? Это как понимать?
«Там», во внешнем мире, я никого не боялась. «Там» я была свободна, у меня было все, что мне нужно. Я училась, строила планы, разговаривала с родными и гуляла с друзьями. Хотя теперь воспоминания об этом уже не такие яркие.
Это «тут» я привязана к кровати и постоянно живу в страхе.
Я ждала, пока происходящий вокруг психоз выйдет на новую стадию, но теперь мне страшно. Я не знаю, что делать, не хочу ничего менять, потому что твёрдо убеждена: лучше уже не будет.
Пятый
Мне нужно перестать видеться с тобой. У меня с головой не в порядке.
Сперва я поймал себя на мысли, что постоянно вспоминаю о тебе. Когда был снаружи, то чаще, чем раньше, подмечал что-то интересное: «Об этом можно потом тебе рассказать». Иногда подгонялся, не слишком ли долго ты поправляешься, не сильно ли болят твои травмы, не достает ли тебя глава. Время от времени мне вспоминались какие-то твои реплики: предмет, который мы обсуждали, внезапно обретал новые краски. Ты говорила, что любишь метро за запах землии я начал его замечать. Ты говорила, что хотела бы проходить факультативную астрономию в школеглядя в ночное небо и мне теперь хочется знать название созвездий.