Снится, говорит, мне не пойми что за пугало, вроде и человек, а сам вроде привидения или фантомаса какого. Морда бледная, плоская, будто стесанная, глаза горят, и руки вот так, показывает, как водоросли в воде болтаются да ко мне тянутся.
Аншлаг гогочет и тоже руки так делает, Студня хватает. Но тот отбрыкнулся досадно и продолжает:
А потом слышуговорит вроде, только не ртом, а не пойми чем. Говорит, исполню любое желание, если, говорит, отдашь мне свое лицо. Ты, говорит, думай, а я еще приду.
Ну иотдашь? спрашивает Аншлаг и ладонью как будто скальп с лица снимает для потехи.
Ты, Волохов, дурной, Студень отвечает, а это всего только сон. И подумавши, говорит: А все равно не отдал бы.
Но тут Башка им знак сделал и замер на одной ноге.
Цыц вы, говорит, слушайте.
А издали будто плач раздавался, словно дите титьку просит или обмочившись.
Кошка, сказал Аншлаг и стал камень под ногами искать или палку подходящую, чем бросить. Сейчас я ее.
Откуда на болоте кошки? Студень спрашивает. Надо посмотреть. А вдруг правда дите? Это бывает. Дура какая родит тайно и бросит в глухом месте.
Зачем бы эта дура на болото потащилась? говорит Башка, но на звук нездешний пошел и фонарем промеж стволов ветвястых светить стал.
Через несколько времени увиделилежит впереди на ровном мху спеленутое дите и от крика давится. Ошалели тут, конечно, в затылках потерли и стали решать, как быть, забрать дите или так оставить, авось недолго ему осталось горло драть.
Дура какая оставила, а нам обратно тащить? кривит пасть Аншлаг. Нашли дурней.
Жалко дитятю, говорит Студень, вон как орет, жить хочет.
Вроде на твердом лежит, заметил Башка, чавкнув жижей под ногами.
А болото заколдованное страсть как гостей пришлых не любило, только на тропинке их и терпело, а чуть шаг неверный сделают, так и бултых, засосет без жалости и костей не выплюнет.
Студень решился и уже к дитю было направился, да Башка вдруг берет корягу малую и бросает ее в самый мох, на котором ребятенок надрывается. А мох возьми и провались вместе с корягой, а на месте круги расходятся, и младенца орущего как не бывало, сгинул совсем. Только слышно: бульк да бульк.
Вот так, Башка говорит, руки отряхая. Самая топь.
Студень рот раскрыл и наглядеться на страшное место не можеттак сразу развезло душевно. Аншлаг его локтем за шею взял и вперед толкает, дальше идти.
А всякое на поганых болотах бывает. И мерещится, и зазывает, и огнями манит. Духу нечистому тут раздолье, человеку погибель.
Бредут уже заполночь, луна молоко сверху льет, фонарь руки ветвястые и ноги-корни из тьмы выхватывает. Над головами совы ухают, и иные ночницы крыльями жуть наводят, стращают. Вдруг показалось впереди тусклое сияние, с-под кустов видное.
Папоротник! орет Аншлаг и пальцем в сияние тычет, да на месте подпрыгивать начинает от невтерпежу.
Зарево малое чуть вдали от тропки болотной играет, подойди и бери. А только вовсе не папоротник это был, а цельный сундук, и с-под крышки у него свечение вырывалось, зазывало.
Клад! снова кричит Аншлаг и сильнее приплясывает, руки потирает, дорогу глазами к сундуку нащупывает.
А место вроде не коварное, кочки виднеются, стволы повальные, топью не отдает. Да втроем к сокровищу ломиться все равно неудобно. Вот и стали думать, кому идти сундук выручать. Студень головой мотает, душевный разброд от младенца нечистого еще не залечил. Аншлаг землю ногой трогает и дубину длинную от сухого ствола отхватывает. А Башка говорит:
Я пойду. И дубину отнимает.
Аншлаг, глазами пыхнув, палку не дает, сам идти желает, чтоб к сокровищу первым припасть.
А чего это ты? спрашивает. А может, у тебя на уме что? Может, ты нас бросить задумал, а сам с кладом убежишь? И смотрит совсем неразумно, будто головой тронувшись.
Дурень, куда я убегу посреди болота? отвечает Башка и дубину снова на себя рвет.
Аншлаг бы вовсе взбеленился, но тут Студень вмешался:
Да идите вы оба, говорит, а не то подеретесь сейчас, самое место для этого, ага.
Те друг на дружку мрачно поглядели, дубину с двух сторон обхватили и двинулись. Палку вперед выбрасывают, щупают, ноги, опасаясь, переставляют. До сундука шагов десять было, ан глядьдесять шагов прошли, а до клада столько же осталось. Опять мрачно посмотрелись, палку крепче сжали и снова идут. Под ноги глядят да не видят, как сундук проклятый от них уползает. А внизу уже чавкает звонко, и сапоги вглубь уходят. После новых десяти шагов встали, в третий раз переморгнулись, и наконец в разум вошли. Да и вовремя.
Он нас заманивает, Башка говорит, к топи уводит. Морок это, точно.
Нет, не морок, Аншлаг отвечает, это заклятый клад, со сторожем нечистым. Он только показывается, а в руки не дается, если наговора не знать. Сторожа только наговором отогнать можно.
А как его узнать? Башка спрашивает.
Его только хозяин клада знает. А снимающее заклятье можно у Яги спросить, но она за просто так не даст.
Так к ней идти еще надо, а клад потом не сыщешь. Спрячется, раз он заклятый.
Не сыщешь, соглашается Аншлаг и в голове трет, мыслит.
Пошли обратно, говорит Башка. Чего тут стоять, рты разинувши.
Вернулись, а по дороге назад оборачивалисьсундук исправно за десять шагов следом полз.
Ну и катавасия, Аншлаг головой вертит, изумляется.
Студень их встретил, радуется, что не булькнулись, и на клад тоже ругается.
А может, ну его? говорит. Другой найдем, сговорчивей.
Нет, отвечает Аншлаг, хочу этот укоротить. Это мне испытание, а надо теперь выдержку и смелость проявить, тогда удача будет.
И стали думать, как клад укоротить и в чем тут выдержка должна быть. А потом Студень достал из кармана крестик на нитке и говорит:
Вот, бабка сказывала: в нем меня крестили. Взял на случай, вдруг да поможет.
Аншлаг заинтересовался и крестик взял, обсмотрел, «спаси-сохрани» прочитал.
Бабка говорила, он беду отгоняет и духов нечистых жжет, дополняет Студень.
Ну-ка мы сейчас, развеселился Аншлаг, всех нечистых тут поразгоним, пятки им подпалим.
Поднял перед собой крест на нитке и без дубины к кладу пошел.
Во имя этого Отца и этого Сына дурошлепствует. Как там дальше? кричит.
Святого духа, ему подсказывают.
А клад на месте стоит, не шелохнется, только малым заревом моргает.
Ага, сволочь, радостно орет ему Аншлаг, контузило прямым попаданием!
Все десять шагов миновал, перед сундуком на коленки свалился и руки протягиваетда вдруг воплем исходит. Глядь, а вместо клада перед ним куча не то грязи болотной с тиной пополам, то ли дерьма чьего-то, с прозеленью, и воняет преобильно, и в самую ту кучу рука опущена. Вскочил Аншлаг, рукой размахивает, дерьмо стряхивает и об мох да траву обтирает, а сам криком ругается и грозится страшно. На тропинке Башка со Студнем от смеха покатывались и пальцами тыкали.
Проявил выдержку, хохочут, вот тебе и удачанаграда за смелость.
Вернулся к ним бедовый кладокопатель, дубиной хотел огреть обоих, да только плюнул и вперед по дороге отправился. Где увидит на земле воду выступившую, там руку полощет, а вонь смыть все равно не получается, глубоко въелась.
Студень у него крест свой отобрал и на шею повесил: раз кладового сторожа им контузило, значит, и другое какое непотребство отвести сможет.
X
Ночь уже светлеть начинала, коротка Купальская ночь, не успеешь папоротник найти, а уже искать нечего. По всему, должны были уже в самой заповедной болотной середине оказаться, на островах, топями окруженных. И впрямь, снова вдруг сияние призрачное их поманило. Но тут уж Аншлаг радость придержал, орать не стал, потому как видно: то не папоротник и не клад обманный, а совсем другое, и тут надо тише воды, ниже травы себя держать. Ближе подобравшись, смотрятогонь из избушки светит, а избушка сама хоть мшистая, но крепкая, в окнах стекла поставлены, никаких куриных ног под ней, и вокруг забор из бревен, а ворота открыты. А на жердях, к забору прибитых, черепа нацеплены, иные совсем голые, дырами глазными глядят, иные с мясом да волосьями, гниль источают. Студень, это все увидемши, вздрогнул и повалился, рот руками закрывает, мычит. Башка на него насел, в землю вжимает, чтоб тех, кто в избушке, не потревожить. А Аншлаг, черту не брат, глазами ему на ворота показывает, мол, смелость и выдержка на сегодня не до конца еще вычерпаны.
Студень на земле уже не трепещет, спокойный стал. Оставили его под кустом дальше в чувство приходить, сами в три погибели согнулись и к дому отчаянно повлеклись. Вокруг тихо было, одни сверчки шебуршились, и ветер сквозил. А охранных душегубцев никаких у избушки нет, все внутри. Да и то, какая охрана на болоте, да к тому же если в гости сам главный кудеярский охранный распорядитель пожаловал. Башка его в окне узнал и сообщнику знак дал: погляди, какое диво. А Аншлаг на Иван Сидорыча не смотрит, это ему не в диковину, а в диковину ему другое. За столом в доме посреди лихих голов сидит девица-красавица с зеленущими раскидными волосами, руку душегубцу на шею положила и хохочет во весь алый рот, а сама белая, голая, хозяйство грудастое на обозрение выставила.
Русалка! шепчет Аншлаг, во все глаза растопыримшись и заворожившись.
Русалка к употреблению не годится, спорит с ним Башка. Девка крашеная.
Тут заметили окно приоткрытое и к нему подбоченились, уши навострили. А в избушке на столе с яствами Лешак деньжищи разбрасывает, будто карты крапленые мечет: тому, другому, третьему, всем по очереди душегубцам.
Все ли довольны? после интересуется.
Довольны, папаша, отвечают. Благодарствуем. А только обидно нам.
В чем обида? спрашивает, брови сдвинув.
Обидно нам, говорят, лихим головам, такое поношение терпеть, что своих кудеярских кладокопателей обираем, стабильный фонд Кондрат Кузьмича пополняем и долю с того имеем, а иноземных групповых гостей не смей тронуть. А они-то, может, поболее кладов наших кудеярских вывозят к себе через ту Мировую дырку, потому как приспособления применяют по последнему слову науки. Нам это вовсе оскорбительно и недостойно.
Иван Сидорыч потемнел квадратным лицом, шраминой побурел, глаза еще сильнее выкатил и совсем моргать перестал, а в ушах и в носу щетина зашевелилась от недовольства.
Так-то вы, говорит, такие-сякие, благодарность Кондрат Кузьмичу, отцу родному, проявляете. Да я вас сейчас вмиг за шкирку и по подвалам дознавательным рассажу, а там уж разъясню подробно, отчего такое вам поношение и как к иноземным гостям уважение относить.
Да мы что, да мы ничего, сникли враз лихие головы, ты лучше нам сразу разъяснение сделай, папаша, а то мы люди темные, политики не понимаем, можем и набезобразить по незнанию.
Незнание не освобождает от наказания, пригрозил Иван Сидорыч и объясняет: Мы иноземных гостей обирать себе не можем позволить, потому как репутацию государства должны держать и не ронять, понятно вам, лихим головам? Просторылым кудеярцам ваше грубое обращение нипочем, а олдерлянцы народ тонкий, им обхождение нужно. Опять же, не обеднеем от их вывоза, пущай знают, что кудеярская земля богата и щедра на дары. А Кондрат Кузьмичу от того польза государственная и дружба с иноземцами нерушимая.
Вот теперь понятно разъяснил, папаша, лихие головы говорят, благодарствуем за науку. Впредь знать будем, что почем. А сейчас угощайся, папаша, ешь-пей вволю.
Тут один из душегубцев встает и выходит из избушки на крыльцо за малой надобностью. А там стоит, шатается от винца, по ветру струю правит. Аншлаг тотчас Башку под бок толк и сам первым к крыльцу подкатывается. Как душегубец штаны оправил, его по макушке железкой приложили и на землю валят. Он и захрапел сразу. Аншлаг карманы ему обыскал и деньжищи Иван Сидорыча вынул, а после того оба кувырнулись к воротам и в ночи растаяли.
А из дома две лихие головы на шорох выглянули, товарища возле крыльца увидали, распростертого да поверженного, и давай принюхиваться. Потому как Аншлаг на душегубце ту знатную вонь, от клада которая, оставил, по карманам шаря.
Опростался, говорят, как свинья.
И ушли обратно в избу, доедать-допивать, девку крашеную, а может, и русалку, зацеловывать. А Иван Сидорыч в окно просунулся до плеч и тоже воздухом задышал.
Дух, говорит, какой знакомый.
А ему объясняют, что, мол, товарищ опростоволосился, с кем не бывает. Но Иван Сидорыч им не поверил.
Нет, говорит, тут что-то другое. Тухлые яйца здесь, вот что. А это что-нибудь да значит. И, задумчивый, обратно из окна убрался.
А Башка с Аншлагом подобрали ослабевшего Студня да прочь припустили.
Вот она, выдержка! Аншлаг деньжищами в воздухе машет и от удачи распирается. На троих по целой куче каждому.
Но Студень на бумажки душегубские глядеть не может, а Башка говорит, от вони морщась:
Твой клад, себе и бери. Возвращаться надо.
На тропинку болотную с островов скоро снова вышли, по жиже захлюпали. По сторонам не глядя, на обманки зазывные не тратясь, быстро зашагали. А Студень, от ходьбы оклемавшись, говорит:
Там на жерди голова висела, с лицом будто стесанным. Это его.
Кого его? спрашивают.
Который во сне ко мне приходил и еще прийти обещал, лицо мое выпрашивал взамен желаний.
Тьфу ты, Аншлаг плюется, замороченный-обмороченный.
И Башка тоже говорит:
Показалось.
Болото кончилось, по лесу пошли, а там уже свирестель утренняя начинается, птахи рассвет зовут. Вдруг слышат: свист разбойный издали. Ну, решили, погоня за ними от избушки душегубской, прознали там, верно, кто товарища спать уложил и опростоволосил. А от свиста тут ветер поднялся, сперва по верхушкам прошелся, потом ниже спустился, да крепчать начал. Скоро по лесу целая буря гуляла, деревья гнула и ломила, валуны замшелые из земли вытаскивала. От завыванья в ушах томленье началось, все трое по траве распластались да за стволы уцепились, чтоб не улететь и костей не растерять. Да если б продлилась буря еще малую толику времени, точно улетели бы. Но тут затишье настало, деревья попадали еще недолго с ужасным стоном и в умирение опять пришли. А птахи, которых почему-либо не сдуло напрочь, такую свирестель недовольную подняли, что хоть опять наземь ложись и уши затыкай. Башка из-под веток сшибленных выбрался и говорит:
Это небывальщина, такого свиста уже триста лет не было. Будто старый хрыч Соловей-разбойник из могилы вылез и тешится.
Или инкарнация у него объявилась, сопит Аншлаг, старой корягой по затылку пришибленный.
Скорее надо уходить отсюда, может, он еще не все высвистал, отвечает Студень, вылезая из муравейника да стряхивая букашек из пазухи.
Согласились с ним, взяли руки в ноги и вмиг из леса выкатились, а там налетели на поповского сына, Никитушку Пересветова, учился с ними вместе. Стоит, на природу смотрит, рассвет, должно, встречает или, может, епитимью исполняет, как у них, благочинных, принято.
Вы чего на людей бросаетесь? спрашивает недовольно.
А Башка, Студень и Аншлаг не то что не дружили с поповичем, а так, терпели. И тоже встрече не рады.
Тебе чего надо? в ответ спрашивают. Мы тебя не трогаем.
Ясно, не трогаете, а только чуть с ног не сбили, отвечает Никитушка.
Был бы ты сейчас в лесу, сам бы рылом в землю лег, говорят. Не слыхал, Соловей-разбойник у нас новый объявился? Свистит, душегуб, деревья ломает.
Ну? Никитушка спрашивает недоверчиво. Прямо так сам Соловей-разбойник? Врете, верно.
Вот тебе и ну. Пойди проверь, стволов наваленожуть. Сами чуть живые остались.
А чего в лесу ночью делали? интересуется он с прищуром.
Клад искали, Аншлаг рожу кривит.
Нашли?
Нашли, говорит.
А чего видели?
Да много видели.
И русалок?
Башка с Аншлагом переглянулись и отвечают:
Русалок не видели. А ты чего допытываешься? сердятся.
Так Русальная неделя сейчас, русалки отовсюду вылезают, с людьми балуют.
Врешь, говорят. Попы такие сказни любят, а поповичи за ними повторяют.
Ну смотрите, отвечает. Я предупредил. А чего это от вас такой дух вонючий?
А это не твоего ума дело, говорят, окрысимшись.
Не хотите, не говорите. А только тухлыми яйцами честному человеку вонять никак не можно.
Сказал так и пошел прочь, мимо озера. А Башка и остальные в другую сторону озеро обходить направились. Аншлаг грозится с поповичем разобраться в темном закоулке, а Студень на воду глядел, русалок высматривал, не сидят ли где. После болотной нечисти и черепов на жердях русалки вовсе мелочью были. Но и они тоже, как вдруг на глаза показались, чувства ему расстроили. Студень их видом обворожился и снова мычит, речь потерямши.