Не говоря уже о сентябре 83-го, когда, отчаянно нуждаясь в деньгах, Ауад пошел воевать за объединенный христианский фронт, и пролежал полдня в канаве с ледяной водой в горах Шуф. Друзы, много лет сражавшиеся с христианами бок о бок, массово дезертировали и объединились в небольшую, но сильную армию. После отступления израильтян к югу, они решили занять горный район со смешанным населением и восстановить, как им казалось, историческую справедливость. Бои шли из дома в дом, передвигаться приходилось короткими перебежками по кривым и резко уходящим в гору улочкам деревень. В одном из зданий засел особо упрямый боец и держал Ауада на прицеле с полдня до самого заката.
Пришлось залечь в желобе, выложенном неотесанным камнем, по которому текла через всю деревню вода из ручья. С тех пор в дождливую погоду у Ауада неизменно ныла спина, напоминая о позорном провале кампании, и об упрямом парне по имени Хасан Хасан, которого он встретил год спустя по ту сторону зеленой линии, и которому суждено было стать его лучшим другом.
Ауад не мог сказать, что выглядело смешнее и омерзительнейживотный страх Луиса, ощутимый без всяких слов, или его внезапная религиозность.
Ты там как?крикнул Хасан в темноту.
Нормально. Жаль, спички не взял, ни черта не видно. Но, кажется, осталось немного. Что-то меня мутит...
Это от страха,крикнул Ауад,пройдет.
Спичкиплохая идея,сказал Хасан вполголоса,под землей бывают газы, может рвануть...
«Метан»,вспомнил Ауад,«Метан и СО2».
Химию он в школе не прогуливал.
Эй Луис, ты на дне?
Не услышав ответа, они переглянулись. Тянуть оказалось тяжело, как если бы худосочный Луис весил тонну. Потеряв сознание, тот повис вниз головой и едва не выпал из некрепко затянутой петли. Веревка сдирала кожу на ладонях и упорно стремилась вернуться в колодец. Когда, тяжело дыша, они вытащили неудачливого первопроходца и опустили на землю, оказалось что у того в кровь расцарапаны руки и лицо. Хасан нашел пульс на шее и сказал, что жить бедолага будет, но скорее всего недолго, потому что слабак и придурок, и обязательно найдет новых приключений на свою тощую задницу.
Ауаду было смешно смотреть, как Хасан пытается привести в чувство этого недотепу. Все слышали про случаи отравления углекислым газом, все про них забыли, но Луис должен был первым подумать о собственной безопасности, вместо того чтобы трястись от страха и молиться несуществующим богам. Никогда нельзя торопиться. Если подержать колодец открытым, туда наберется достаточно воздуха и можно будет спокойно двигаться к цели.
Ауад выкурил две сигареты, поднялся с земли и стал обматываться веревкой.
Может, ну его?спросил Хасан.
Ты серьезно? Раз уж мы открыли эту чертову дыру, я не собираюсь оставлять ее другим. И я не идиот, пойму, когда начну задыхаться. Или ты боишься меня не вытянуть?
Я-то вытяну. Просто не хочется сообщать плохие новости вашим мамкам.
Ауад рассмеялся.
Не знаю насчет Луиса, а я намереваюсь жить вечно!
Или сгинуть под землей молодым и глупым,Хасан вздохнул.
Спуск дался ему легко и без намеков на тошноту. Хотелось достать зажигалку и проверить, что там внизу, но Ауад решил не рисковать. Ему рассказывали о ловушках, поджидающих охотников за древностями, о грудах человеческих костей, обнаруженных в колодце одним парнем, который догадался посветить фонарем. Хорошо, что в машине у Луиса фонаря не было. Иногда лучше не видеть то, что находится на расстоянии протянутой руки, и не задумываться о том, сколько времени лежат на дне эти костипятьдесят лет, сто или несколько тысяч.
Какие, собственно, недоумки были те пафосные древние люди! Если не хотите, чтобы гробницы вскрывали, нечего оставлять в них ценные вещи. А покуда оставили, будьте уверены, что предприимчивые парни на этой земле не переведутся никогда, потому что живым золото нужнее, чем мертвым.
А еще в кромешной вековой темноте жили мерзкие бледные пауки и зубастые летучие мыши. Слышал Ауад истории и про полчища тараканов, черной стрекочущей тучей рвущиеся из-под перевернутых камней. Кажется, это было на побережье, в Библе или Тире, где древние захоронения лежали под городскими домами, а насекомые столетиями сбегались на остатки еды и прочие побочные эффекты цивилизации.
Ауад замер и прислушался. Здесь было тихо, темно и прохладно, пахло свежей весенней землей, корнями растений и сыростью. Это была вовсе не навязчивая тоскливая сырость, какая скапливается в подъездах и подвалах дождливой зимой. Эта сырость отдавала влагой прозрачных горных родников, вокруг которых испокон веку сооружали пещеры и бассейны, откуда финикиянки несли глиняные кувшины, чтобы напоить любовников и мужей, где встречались, расставались, рассказывали сплетни и пели гимны Астарте, богине войны и плодородия.
А еще здесь пахло местом, куда много веков не проникал ни один человек, и оттого Ауад чувствовал себя в этом девственном тайнике природы первым и единственным.
Он спустился еще на метр и обнаружил, что конец веревки висит в воздухе, не достигая дна, а колодец расходится вширь, не позволяя и дальше упираться ногами в шероховатую известняковую стену.
Эй, Хасан, веревки не хватает!
Вот дерьмо,донеслось сверху,лезешь обратно?
Ноги Ауада начали мелко дрожать от перенапряжения. Он пошарил в карманах, нащупал кошелек, сигареты, зажигалку и складной швейцарский нож. Бросил вниз мелкую монету и прислушался. Дно совсем близко, стоит лишь повиснуть на руках и дотянуться до тверди мысками ботинок.
Я прыгаю!
Ты свихнулся?
Все прошло бы гладко, если бы Ауад приземлился на обе ноги. Но пол оказался неровным, и он упал на бок, подвернув правую щиколотку. В первые мгновения от боли захотелось сдохнуть или заорать во всю глотку, вызывая лавину в далеких горах с заснеженными вершинами. Из глаз потекли неуместные предательские слезы. Несколько минут он глубоко дышал ртом, чтобы перетерпеть молча и не опозориться перед Хасаном. Одно счастье, что сейчас его никто не видел.
Слышь, у нас гости,послышалось с высоты.
Кто?
А пес его знает! Какие-то отморозки в форме и на джипах, машину с дороги увидели. Ничего хорошего. Пойду, разберусь.
Не надо! Вдруг они из тех, что с вашими сейчас воюют?
У меня есть выбор?
Полезай сюда! Ход не так легко найти.
А кто нас вытянет, ты придумал? А если они прикола ради кинут в колодец гранату?
Ауад внезапно понял, что даже если он захочет сейчас вылезти, до конца веревки уже не дотянуться. Хасану придется вытягивать его через вторую, страховочную веревку, и не факт, что тот справится один, учитывая, как тяжело было им вдвоем тянуть худосочного Луиса. А значит, остается лишь сидеть тихо, материться и ждать. Либо Хасан вернется невредимым, либо уймется боль и можно будет идти вперед, в погребальные пещеры, которые, как ему рассказывали, расходились веером от круглой площадки на дне.
Кряхтя и ругаясь он попытался размять лодыжку, когда услышал наверху отдаленный и тревожащий звук. Ауад замер и прислушался, но звук не повторился.
Хасан,крикнул он, понимая, что тот вряд ли услышит,Хасан, твою мать, живой? Вернись, ответь мне!
Можно было успокоиться и решить, что ему померещилось, но Ауад всегда был откровенен сам с собой и знал сейчас точно, что слышал не что иное, как длинную автоматную очередь.
Сидеть в неведении и сложа руки было невыносимо. Лучше бы бойцы действительно бросили гранату, положив конец этой бездарной комедии. Но на склоне холма было тихо, лишь медленно угасал крохотный прямоугольник неба в вышине, да зажигались далекие и безучастные, недоступные Ауаду звезды.
Он хотел отползти в сторону, но нога распухла, и каждое движение отдавалось по всему телу волной боли. Он откинулся на спину, улегся на неровный жесткий камень, холодный и присыпанный вековой пылью. Никто не станет его искать. Он обречен на длинную жестокую смерть от жажды и голода. Родственники, конечно, устроят шумные проводы с морем слез, но в Бейруте так часто гибнут люди, что вскоре об Ауаде забудут, чтобы с упоением оплакивать других. Ему суждено превратиться в еще одну груду человеческих костей, про которую предприимчивые парни будущего не смогут сказать, пятьдесят лет она здесь лежит, сто, или несколько тысяч. У мертвых всегда один возраст.
Но возможно, о нем загрустит Мариам. В это так сильно хотелось верить. Она лишь притворялась, твердя, что Ауад ей безразличен, лишь соблюдала дурацкие неписанные правила, от которых он намеревался ее освободить. Увезти подальше, открыть глаза, осчастливить, заполнить собой до отказа гулкую пустоту ее теперешнего существования.
Теперь ему уже никого никуда не увезти. Может, оно и правильно, человеку не стоит бежать от судьбы и от места, где он родился. Ведь должен же быть во всем этом хоть какой-нибудь порядок, хоть чей-нибудь промысел, урок или награда.
А еще Ауад подумал о том, что за последние тысячелетия мир мало изменился. Просто раньше люди понимали, что каждый сам за себя. Культура и технический прогресс создали опасную иллюзию защищенности, которая порвалась в клочья с началом последней войны, да и вовсе никогда не существовала здесь, в долине Бекаа, захваченной враждующими группировками, на пустой и вневременной вершине древнего кургана, окутанной светом юного месяца и холодных мудрых звезд.
Глава 21
Средиземное море, у берегов итальянской Ривьеры
Июнь 2005
Ауад раскинул руки в стороны, словно собрался обнять ночное небо.
Мои мифические предки говорили: когда жизнь крушится и нет места в городе, уходи в море, отдайся воле Мелькарта, позволь ему рассудить, кто прав. Море может тебя убить, а может спасти, смотря что взбредет ему в голову. Даже в крохотном и обжитом Средиземном море, даже в наше время вполне реально дрейфовать неделями, не попадая ни на чей радар. Весь этот интернет, вся эта глобализацияерунда и иллюзия контроля. Миром все еще правят древние боги, которым по-прежнему лень, и глубоко наплевать, и порой приходится приносить человеческие жертвы.
После заката ветер утих. Мы поужинали рисом и жареной рыбой, выпили по банке пива, чуть более теплого, чем пиву полагается быть. Хасан, всё так же молча, отправился спать в каюте.
Я сидел на палубе свесив ноги и наблюдал, как Ауад закрепляет паруса один напротив другого, как сматывает концы канатов и увязывает сложным красивым узлом. Перед отплытием он обыскал меня, забрал оба паспорта и остатки денег. Сказал, что мы проведем вдали от берега несколько дней, а значит, нужно зарегистрироваться в порту.
Я не стал спрашивать, куда мы направляемся. Просто смотрел в темноту, пытаясь прикинуть, на сколько хватит действия волшебной таблетки, и полагается ли мне вторая. Яхта с романтичным названием «Мариам» и мальтийским флагом нежно покачивалась на пестрящей отраженным лунным светом черной воде.
Знать бы, где сейчас Карла, что она делает и куда направляется. Возможно, она злится оттого, что снова упустила свою цель, вспоминает меня плохими словами и справедливо обвиняет в своей неудаче. Но я найду ее, где бы она ни была. Избавлюсь от навязчивого восточного гостеприимства этих парней, доберусь до интернета, а там меня никто не сможет остановить.
Ауад зафиксировал веревкой штурвал, сел чуть поодаль, словно опасался, что я продолжу тошнить, зажег тонкую дорогую сигарету и выпустил терпкий дым во мглу, поглотившую горизонт.
Хотелось спросить его о суффетах, но после разговора с Озмилькаром прошло четыре дня, и я уже не был уверен, произошел он в самом деле или приснился мне поздним утром вместо падения со скалы. Если те люди, кем бы они ни были, настолько всемогущи, что могут отбросить время назад и отменить мое рождение, зачем им понадобилось физически устранять какого-то Ауада Мансури? Даже если он узнал нечто опасное, чего смертным знать нельзя, почему бы просто не обнулить его память и уничтожить угрозу без риска? Эта история с каждым днем и каждой моей догадкой всё больше утрачивала связь с реальностью.
Ты хотел бы жить вечно?спросил Ауад.
Я пожал плечами.
Иногда кажется, что лучше мне не родиться вообще. Столько глупостей можно было бы предотвратить.
Он рассмеялся.
Пустые слова. Каждый хочет жить вечно. И каждый хочет совершить достаточно глупостей, чтобы его помнили в веках. Ты не исключение.
Я посмотрел на огромные звезды, дерзкие и свободные от унизительного состязания со светом электрических фонарей. Кажется, сейчас будет еще одна лекция. Впрочем, пускай говорит, если ему от этого легче.
Когда я был семнадцатилетним оболтусом,сказал Ауад,я хотел отыметь все, что движется, украсть все деньги на свете и убить любого, кто встанет на моем пути. А потом вернуться во времени и повторить сначала. Завел такое хобби: проверять границы. Своина прочность, чужиена существование. Мог бы и по сей день развлекаться, только быстро обнаружил, что границ нет.
Он сделал неопределенный жест в воздухе, словно рисовал знак бесконечности.
Там, где ты думаешь, что проходят красные линии, на самом деле зияет теплая податливая пустота. Есть лишь те, кто успел ухватить до тебя и ждет, чтобы его потеснили. Предел бывает у позитивных ресурсов: у денег, у человеческого терпения, у культуры. А зло бесконечно, и как бы низко ты ни пал, оно продолжит расти и преумножаться.
Ты убивал людей?
Он кивнул.
Было немного. Всего пару месяцев, потом надоело. Они твердили, что мы защищаем страну и общину, а сами грабили и своих и чужих. Они говорили, что надо сражаться за наше будущее, а я знал, что нет никакого будущего, и нет никаких «нас». Я никогда не хотел воевать на войне. Я хотел на ней жить.
Все вокруг пытались сбежать подальше, и Ауад мечтал о том же, забыв, что нельзя ходить вслед за стадом. Нельзя сохранить веру во что бы то ни было, зная в лицо изнанку благополучной мирной жизни. Он поступил, как все, и в наказание пришлось много лет притворяться культурным человеком. Жить среди европейцев, играть по их правилам, затаиться и ждать, фанатично собирая информацию по единственной теме, которая имела для него значение.
Ауад провел долгие часы в музеях и библиотеках, прочел сотни книг на четырех языках, нашел лучших специалистов по древнему востоку и его погибшим цивилизациям. Он хотел знать всё о народе, благодаря которому мы умеем сохранять и передавать другим свои домыслы и открытия, доселе заключенные в узкие временные рамки памяти одного человека. «Как локальные переменные»,подумал я,«которые обнуляются с выходом из цикла». Само существование истории, сколько бы раз ее ни переписывализаслуга финикийцев. Народа, который исчез в вечности, не оставив письменных архивов.
Время от времени Ауад рвался на чужие войны. В начале девяностых побывал на Балканах. Видел криминальные разборки в России, пострашнее других межнациональных конфликтов. Но это было не то. Его собственная война к тому времени завершилась.
Снайпера, заботливо спрятав оптику в футляры, поспешили занять крыши других городов. Наемники отправились погибать на других континентах. Бульдозеры сносили старинные дома в Ашрафийе, красивые, надежные, не потерявшие своей прелести из-за пары пробоин и ажурного рисунка, оставленного пулеметами на фасаде. Новая власть и кучка финансистов принялись застраивать склоны бетонными башнями, для которых не жаль никаких ракет. Ибо нет на нашей планете зрелища печальней, чем высотки на руинах побежденного древнего города.
Ауад остался наедине с воспоминаниями, финикийцами и морем, которое невозможно ни застроить, ни осквернить, потому что оно заведомо первичней и сильнее. Когда нибудь оно взбунтуется и смоет с суши всю грязь, оставив лишь тишину, поверх которой мы снова проложим эфемерные границы.
Почему ты не мог вернуться?спросил я.
Он покачал головой.
Это длинная история. Но впереди вся ночь, а ты и так знаешь куда больше, чем простому ботанику из Джерси полагается знать.
Ауад открыл глаза, всмотрелся в плотную темноту и почувствовал себя бесконечно слабым. Спина затекла от холода на неровном каменном полу, где он пролежал неизвестно сколько часов. Попытавшись повернуться на бок, едва не взвыл в голос от боли в ноге. Вся тяжесть трех тысяч лет безмолвия, всё отчаяние многотонных слоев известняка, укрывших его от мира, обрушилась на душу, привыкшую к нестройному гаму охваченного войной средиземноморского мегаполиса. В носу щекотало от пыли и запахов разложения. Во рту пересохло от жажды, в животе пробуждались отголоски пустоты, грозившей перерасти в мучительный голод не дожидаясь рассвета.
Когда глаза привыкли к темноте, Ауад заметил тусклый свет, мерцающий со стороны подземного коридора. Пещера не могла уходить далеко вширь. Финикийцы помещали саркофаги в погребальные ниши всего в пару метров глубиной. Делали их из обожженной глины, если почивший был простым человеком, либо из камня, если гробница принадлежала знатному горожанину. Рядом обычно стояли амфоры с плоским дном, где ждали нового хозяина золотые и серебряные монеты, статуэтки из бронзы и слоновой кости, реже стеклянные сосуды для благовоний, про которые ходило поверье, будто в них древние собирали свои слезы.