Вы оглохли?! Я вас спрашиваю счет 131247!
Люне ошеломлен таким обидным окриком. Но рот густо смазан жиром и расплывается в мягкую улыбку.
Господин бухгалтер, вот счет.
Он берет двумя пальцами счет и передает Ему кажется, что бухгалтера сейчас хватит удар. Лицо у того делается пепельным, трясущимися руками он протягивает счет, указывая прыгающим пальцем на два жирных оттиска пальцев.
Что было после! Крик, шум. Первый раз в жизни и последний Люне получил выговор. Он извинялся, конторщики над ним смеялись
Этот эпизод увековечен в фолиантах фирмы «Ортиг и Сыновья».
Он хочет посмотреть, еще раз отдаться сладостной и горестной волне воспоминания.
Где он, этот оттиск?
Вот счета торгового отдела за тот год Вот. Вот он! Два пятна сохранились. Он нюхает, и чудо!., еще не выдохся запах! Чудный пирожок, твои следы пахнут!
Таким мечтам предавался старый счетовод Люне. Со стороны на него пристально глядел бухгалтер Мок и видел, как счетовод то закатывал глаза, то что-то бормотал, то что-то нюхал, и бухгалтер подумал:
«Стар стал. Из ума выживает. Что ж, выживешь! Двадцать лет на книге счетов. Умрет, пожалуй, скоро Кремацию, наверно, по бедности выберет. Любительский духовой кружок есть. Думаю, недорого обойдется»
И бухгалтер от скуки набросал на бумаге смету смерти счетовода Люне. Получалось недорого. Господин Мок зевнул и улыбнулся, довольный собой. Он всегда считал себя блестящим составителем смет.
* * *
Счетовод Люне был влюблен в этот утренний час. Летом в десять часов каждый день на его конторку падает луч и просвечивает чернильницу с синими чернилами. Она зацветает и кажется ему глубинами моря Какое наслаждение писать этой лазурью на белых полях громадной книги!
Счетовод вообще-то не любил солнца (солнце это утомительный воскресный день и размякший от пота крахмальный воротник), но в десять часов утра он снисходительно улыбался лучам и, издохнув, погружался в веющие прохладой большие гладкие листы книги счетов.
«Книга счетов»? Нет, это была его жизнь.
Молодым клерком был брошен господин Люне в бушующий, как океан, мир. И тогда он вцепился в плот белой «книги счетов». Большой мир, где шумят биржи, парады, где бороздят пыльную степь дороги, был не по силам г-ну Люне. Двадцать лет он отгораживался от этого мира плотиной своей конторки.
Двадцать долгих лет сжимал он мир до более выносимых масштабов. И вот теперь мир сузился для него до книги счетов.
Одержимые страстью уходили иногда в белые кельи монастыря, иногда в белые просторы Клондайка. Книга счетов была для г-на Люне и монастырем и Клондайком. Тяжелые конторские книги, испещренные цифрами, заменили ему всю ту вселенную, которая шумно и бесцельно текла за пределами конторки. Для простого, неискушенного глаза пыльные огромные книги с чернильными пятнами на переплетах были мертвы. На страницах недвижно лежали горы цифр, наименований товаров, имен покупателей и контрагентов. Для Люне это был живой, дышащий мир. Все страсти, все чувства Люне находили удовлетворение в мире лицевых счетов, балансов и сальдо.
Разве мог в том большом и пыльном мире господин счетовод позволить себе путешествие в далекие страны? Жена умерла бы от хохота, если бы услышала, что эта сутулая кляча мечтает о путешествии в Аргентину. А здесь, за стенами конторы, в дни, когда сердцем овладевала тоска по далеким морям, по неведомым портам и странам, счетовод пускался в сладостные путешествия. Надписи страниц книги счетов переносили его в Голландию: «Отправлено франко Роттердам»
И уже плыл в волнах Северного моря, с грузом поташа, господин Люне.
Путешествия были самые разнообразные. То он вывозил перец из Сингапура, прощался с Индией и исчезал в черных штормах океана. То вез лен и пеньку из холодной России И, склонив лысую голову к странице, окунувшись в ароматы пряных названий Рио-де-Жанейро, Манилы, Сан-Франциско, Александрии, в запахи корицы и бананов, Люне вдыхал бризы атоллов, где покачиваются над изумрудными водами короны пальм, бродил с караванами в далеких пустынях Геджаса или задумчиво стоял на борту парохода, идущего северными водами в Архангельск
Если там, в мире, он был совершенно одинок, то здесь, в грудах книг дебиторов и кредиторов, у него были тысячи старых знакомых. Из года в год разнося цифры по лицевым счетам, он стал видеть живыми всех покупателей фирмы. Так, «Армстронг Питт и К°» в Сан-Франциско был сносным стариком, румяным, хотя и с седой головой. Раскрывая утром книгу, Люне никогда не позволял себе механически вписать товар и сумму; беззвучно шевеля губами, он вел долгие разговоры со своими старыми знакомыми.
Итак, старый друг Армстронг Питт, в прошлый раз вы получили от нас сто сорок семь тонн асбеста? Он вам понравился. Я отфрахтовал вам еще двести пятьдесят Как живут ваши сыновья? Я вас понимаю. Молодежь теперь испорчена. Знаю, у вас они повесы. Транжирят, деньги. А вы со своим добрым сердцем балуете их. Вот в прошлый раз просрочили платеж Господин Армстронг Питт! Понимаю: большие расходы Женился ли ваш сын? Какая погода в Фриско?
Сколько их было у него, этих старых друзей, разбросанных по всему миру! Многие умолкали и не требовали больше ни поташу, ни меди в листах Может, умирали, разорялись Зато как приятно было через несколько лег получить весточку от пропавшего друга! В такие дни г-н Люне приходил в приятнейшее расположение духа и даже позволял себе, возвращаясь домой, что-то тихо мурлыкать. Открыв дверь комнаты, он, радостно потирая руки, сообщал жене:
Знаешь, этот лихой Ромец из Рио-де-Жанейро опять продал нам партию
На что жена с сухим раздражением говорила:
Какой Ромец? Какая партия?
Ах, разве она когда-нибудь в силах была его понять!..
Но один из друзей, разбросанных в страницах контокоррента и в далеких морях, пользовался особой симпатией счетовода. Это был немец из Капштадта. У него был ровный, немного туповатый характер. Он неизменно требовал каждый год одно и то же количество каната Это даже вошло в привычку. И если очередной счет запаздывал, Люне испытывал какое-то ощущение неудобства: как будто он забыл дома галоши или носовой платок Чувствовал, что чего-то не хватает. Когда же счет попадал на его конторку, Люне снова обретал спокойствие и, радостно улыбаясь, вносил: «Кредит Адольф Есслер Капштадт 1500 ярдов каната».
За двадцать лет он изучил их характеры, лица, повадки и слабости, не видя их ни разу в жизни. Только однажды он испытал тяжелое разочарование. Из Бреста, от фирмы «Солидарность», приехал Франсуа Эжен.
Люне всегда считал его почтенным отцом семейства. Часто доверял ему свои горестные тайны супружества И вдруг к его конторке для сведения счетов подошел какой-то наглый мальчишка, прыщавый и с усиками! Отрекомендовался: «Я Франсуа Эжен, покажите мой лицевой счет».
* * *
О, не только сладости путешествия и теплоту дружбы умел извлекать из запыленных книг счетов господин Люне! Закорючки бездушных цифр, холодная вязь шаблонных записей: «перечислено», «списано», «приобретено», «взыскано» открывали перед ним катаклизмы банкротств, крахов, тщету всех наших успехов, славы и стяжаний. Иногда с сухих листов светил мрачный огонь трагедии Нарастающие суммы закупок вдруг обрывались. Начинали пестреть судебные издержки, опротестованные векселя. Где-то далеко шли суды, описывались имущества, хлопали залпы, текла кровь.
Счетовод мог чувствовать себя архитектором, созидая стройные формы годового баланса. Он мог превращаться в детектива, бросаясь в погоню за исчезнувшей крошечной суммой, которая не дает возможности свести баланс
Он мог быть и полководцем когда в декабрьские ночи двигал миллионы цифр дебета в атаку на сонмища кредита Тогда им овладевали страсти Аустерлица и Иены. Размахивая пером, роняя капли кровяных чернил, он вгрызался в стройные колонны цифр. И звуки костяшек на счетах гремели разрывами картечи.
Он находил в цифрах музыку Для него всегда цифра 9 звучала низко, как контрабас. 10 это литавры, с ударами меди. Семь, один это ведь скрипки. Восемь скорее виолончель. А пять гобой. Звуки чисел составляли аккорды, которые могло улавливать только его ухо.
2450 это мощное, широкое шествие звуков. Это патетическая соната.
127 звучит лирически. Оно похоже на сентиментальный романс. А 111 на детскую колыбельную песенку. 97 285 звучат как грозный аккорд. Такие столбцы цифр, как лежащий перед ним счет:
12 121
333
101
11 023 это ведь легкая наивная пастушья песенка. Когда счетовод Люне вписывал такие столбцы, ему всегда чудились звуки пастушьих рожков, какие-то березки, зеленая трава под солнцем
Часто, разнося страницу, он слушал необыкновенные симфонии. Сначала, как вступление, возникали редкие цифры 1450, 260 Они звучат пиано, это увертюра. Затем широкое движение мелодии. Голос цифр крепнет, проносится 41235, и дальше нули разносятся эхом
Симфония нарастает, теперь в нее врываются только редкие звуки фанфар: 7 87
И вдруг набегает ураган тяжелых звучных гроз: 9875 498 100 486 то звучит медь.
И когда в годовом балансе цифры-мелодии, цифры-мотивы, созданные длинными днями года, соединялись вдруг в единое целое, в одну непрерывную ленту звуков и образов, тогда для счетовода Люне раскрывалась сложная симфония, понять которую, ощутить всю сладость перехода с 800 на 21, всю тайну звуков мог только он, с его душой, с его слухом и глазами, научившимися за двадцать лет великой тайне раскрытия смысла цифр и итогов.
Тут, в фантастических столкновениях цифр, в калейдоскопе их смен была для Люне подлинная, волнующая жизнь.
И сердце его, засушенное годами нищеты, дрязг, сердце, забитое насмешками, это сердце могли трогать и даже потрясать цифры, которые с почти религиозным трепетом выводила его рука.
* * *
Ночью, лежа в кровати, счетовод Люне слушал, как с каким-то свистом дышала его жена. Потом она повернулась на другой бок и глубокомысленно сказала:
Маргарин подорожал
Люне молчал. Во дворе люди, грузившие мусорные ящики, сонно переругивались между собой. Вновь заскрипела кровать и зазвенели старые пружины. И опять этот противный голос проворчал:
Скоро получишь жалованье
Счетовод притворился спящим. И, делая последнюю попытку завязать разговор, жена уже тихо, засыпая, произнесла:
Белье надо отдать в стирку
За стеной, как всегда, полчаса кашлял сосед, затем воцарилась тишина
Утром случилось необыкновенное. Сняв пальто и поставив зонтик, счетовод уже направился в дверь бухгалтерии, когда его остановил главный бухгалтер:
Господин Люне, вас просил зайти к себе директор.
Счетовод замигал глазами, на его лысой голове выступил пот. Он не знал, что и сказать главному бухгалтеру. Первый раз за двадцать лет его зовут «туда». На второй этаж, где за приемной, покрытой толстыми кобрами, дверь А за нею он, человек, перед которым трепещут все четыре этажа конторы.
Как вы сказали, господин Норих? Я Вы не ошиблись?
Господин Люне, хозяин хочет с вами лично переговорить.
Тон начальника был мягкий, почти что ласковый. Глядя в его спину, Люне помялся на лестнице. Затем почему-то пошел к вешалке, машинально взял зонтик и одну галошу Сделал шаг. Посмотрел на галошу. Вернул ее саркастическому швейцару. Попытался поправить галстук. Как-то боком стал подниматься по ступеням. Оступился, чуть не упал, услышав за спиной, как прыснул от хохота швейцар Платок, где платок?.. Лоб был мокрый И сердце как тяжело подыматься
Наверху счетовода Люне вдруг осенила мысль. И его желтое лицо покрылось морщинами растерянной улыбки.
Боже мой, ну конечно Он решил дать небольшую прибавку Тем более, что сегодня окончился месяц Может быть, переведет Нет! Нет, я не могу. Я привык к своим книгам
Стоя на мягком ковре у двери, господин Люне вытирал мокрый лоб и ждал.
* * *
Через полчаса в зал бухгалтерии открылась дверь. То, что появилось на пороге, не было г-ном Люне, это была его пепельная тень Нижняя губа обвисла, и глаза, широко открытые, смотрели не мигая в одну точку, куда-то вниз. Тень медленно направилась к желтой конторке. Руки обвисли, плечи стали еще уже
Доплетясь до конторки, счетовод вцепился в нее рукой, словно боясь упасть. И лицо из пепельного стало зеленым. Он тяжело дышал беззубым ртом, затем, как умирающий, устало обвел большими глазами своих сослуживцев. Тихо, не то соседу бухгалтеру, не то старой конторке сказал:
Меня уволили Хозяин решил меня заменить счетной машиной Машиной, такой которая
Значит, кончилось все. Не будет больше конторки. Его конторки Книг Линейки? А как же он Все это умирает для него Машиной Какой?!
И словно представив себе на секунду, что на его стуле сидит какая-то нелепая машина берет своими рычагами его ручку, его завтрак и как неуклюже скребет она пером словно в этом видении было что-то невыносимо уморительное, счетовод Люне страшно оскалил беззубый рот, залился громким, на всю контору, хохотом.
У кого-то рухнули на пол счеты.
Между стенками конторки качалось покрытое сотней морщин хохочущее лицо счетовода
Г-н Люне сошел с ума, и через час за ним приехала черная карета.
Глава VII,в которой железный рабочий встречается с рабочими из плоти и крови.
В сборочном цехе автомобильного завода концерна «Бординг и К°» в девять часов утра произошло нечто необычное. Вошел мастер, постоял минуту, рассматривая какую-то записку, и крикнул:
Остановить конвейер!
Затем прошелся мимо цепи обернувшихся в недоумении рабочих, посмотрел на Лаера и сказал ему:
Вы. Оставьте работу.
Расчет?
Может, и расчет.
За что?.. Господин Брун, я стараюсь
Все зависит от того, как будет работать ставший на твое место.
Господин мастер, я удвою выработку, я согласен на меньшее жалованье!
Помолчи.
В цех вошли инженер Куарт, Энрик-9, Мария и счетчик-калькулятор с зеленым козырьком на лбу. Мастер подошел к калькулятору.
Сколько Лаер собирает в минуту?
В среднем шесть штук.
Господин Куарт, вот место автомата. Средняя выработка шесть в минуту. Устанавливайте.
Рабочие хмуро глядели, как поднимался к конвейеру Энрик-9. Мария незаметно погладила руку Куарта и шепнула:
Энрик, ты не волнуйся, милый
Куарт возился с автоматом. Энрик-9 стоял у конвейера, возвышаясь на голову над рабочими. Он терпеливо ожидал включения тока, пока прилаживали его крючки.
Рабочий Мин обошел автомат, посмотрел на цилиндры его ног, сплюнул и зло сказал:
Рационализация Чучело за всех будет работать или только за Лаера?
За Лаера.
Куарт повернул голову к Мину.
Вы сосед автомата?
Я.
Покажите вашу операцию.
Ну, ну сосед, черт его возьми
Лаер тихо бормотал мастеру:
Может, другая работа найдется. Господин Брун, я согласен на любое жалованье.
Не ной Еще ничего неизвестно. Может, автомат хуже тебя будет работать.
Бледный Куарт засучивал рукава:
Счетчик, сюда с секундомером. Готово, можно пускать. Мастер гаркнул:
К конвейеру!.. Не отставайте от автомата.
Мария нежно шепнула Куарту:
Ты совсем бледный. Не волнуйся. Все будет хорошо. Я здесь
Подержи пиджак. Пойду регулировать.
Мин пробурчал:
Сожрала машина Лаера!
Пускайте!
Включить. Начали!
Счетчик сухим голосом покаркивал:
Четыре в минуту
Рабочий Лаер впился глазами в стальную спину автомата. Губы Лаера дрожали. Каждое движение Энрика-9 решало судьбу рабочего.
Четыре в минуту.
Мин подбодряюще крикнул:
Видишь, Лаер, чучело слабей тебя!
Помолчите.
Пять.
Нагоняет.
Четыре три три
Что такое? Куарт заметался у автомата.
Заело стал.
Стоп! Остановить конвейер. Господин инженер, ну как?
Остановился. Одну минуту
Мин обрадовался.
Заело. Не годится ваша штука, инженер. Не дрейфь, Лаер!
Остальные рабочие тоже повеселели:
Тут человек еле управляется, а они стального олуха ставят?!
Это вам не пирожки выбрасывать в автоматических ресторанах.
Лаер! Становись!
Господин мастер, я могу стать на свое место?