И вдруг всем своим существом Локшин почувствовал эти, нежные запахи, причудливым рядом ассоциаций сплелись они с запахом духов, запах духовс зеленой будкой автомата, зеленая будкасо шкафчиком стиля ампир, шкафчик с голубой выщербленной елизаветинской чашкой, и от всего неумолимым рефлексом возникла настойчивая потребность поднять гремящую тяжелой цепью трубку автомата и отбить на вертушке:
В-1тридцать шесть восемьдесят четыре.
Да, да Слушаю. Хорошо. Нет, я уже проснулась. Напротив кафе? Отлично. Хорошо, милый
Локшин не помнил своих слов, запомнились только ее короткие ответы и особенно последнее слово «милый», напоминавшее распустившийся, покрытий масляным лаком липовый листок.
Он нетерпеливо ходил по бульвару взад и вперед в бесплодной борьбе с упрямыми, грузно напирающими потоками бессмысленных цифр.
Я не опоздала? Ты, наверное; заждался?
Ольга схватила руку Локшина и уже не выпускала из своей.
Ты видишь, я не успела даже одеться. Что с тобой?
Локшин в другое время заметил бы, что Ольга одета была не хуже, чём всегда, что за короткий срок она успела соорудить довольно-таки замысловатую прическу, придававшую ее лицу сходство со старинными портретами, он заметил бы настойчивую небрежность, с которой было накинуто лёгкое шелковое платье, но сейчас он думал только о том, как бы не выпустить из своей руки ее теплую руку.
Устал, разнервничался, говорила Ольга, выслушивая несвязные признания Локшина. Ну, конечно, ты работал так, что самые крепкие нервы не могли бы выдержать.
Локшин торопливо излагал результаты своих вычислений, но она не слушала и только, изредка окидывая его взглядом из-под удивленных бровей, повторяла:
Да Да
А когда он кончил, просто, по-деловому сказала:
Да, тебе надо отдохнуть. Сядем здесь и сообразим. Ты, наверное, давно не пользовался отпуском.
Этот простой, такой житейский вопрос отрезвляюще подействовал на Локшина.
Я никогда не думал об этом.
Ну, так вот. Значит ты можешь уехать на месяц. Даже на два.
Бросить все?
Есть же у вас работники, кроме тебя? Нельзя же доводить себя до такого состояния. Сейчас веснапредставь, как хорошо на даче
Она наклонилась и еле внятно прошептала:
И я с тобой ты понимаешьвсегда. Ты просыпаешьсяя с тобой, громче повторила она и смутилась.
Да? скорее почувствовал, чем услышал Локшин уверенный, не нуждающийся в ответе вопрос и, весь дрожа от непонятного волнения, ответил:
Да.
Я даже знаю, куда мы поедем. Я сегодня же позвоню. Впрочем, можно сейчас позвонитьиз автомата. Павел Елисеевич меня не раз приглашал, у него совершенно пустая дача на Николиной горе. Я возьму ключ и мы сегодня же поедем.
Сегодня? переспросил Локшин, все еще не разбираясь, решил или не решил он бросить дело всей своей жизни в самый тяжелый момент, накануне, как казалось ему, полного краха.
Конечно, сегодня, уверенно ответила Ольга, ты отдохнешь, а здесь ничего не произойдет, все останется на своем месте. Решено?
Не знаю как Я поговорю с Сибиряковым.
Сибиряков нисколько не удивился, когда Локшин заговорил об отпуске.
Дело хорошее, ответил он, иронически, как показалось Локшину, оглядывая его из-за дымовой завесы.
Немедленное согласие поразило Локшина сильнее, чем, поразил бы самый резкий и непреклонный отказ.
Значит я им ненужен, и переспросил:А кто же меня заменит?
Может заменить, пожалуй, Кизякин
Локшина поразило, что и вопрос о его заместителе как-будто бы был давно разрешён. Значит Сибиряков давно, думал о том, чтобы снять его, Локшина, и с этой целью пригласил в комитет Кизякина.
Подписывая, заявление об отпуске, получая от кассира пачку червонцев, он чувствовал, что комитет по диефикации медленно отходит от него, подобно тому, как отходит пристань от отплывающего парохода.
До свиданьица, подобострастно сказал швейцар, подавая Локшину пальто, теперь нескоро увидимся.
А может быть я сюда совсем не вернусь, с грустью подумал Локшин.
Вечером с небольшим ручным чемоданом он сел в вагон автопоезда Москворецкой дороги, проходившей по берегу Москвы-реки до города Рузы.
Ольга почему-то села в другой вагон.
Глава четвертаяНиколина гора
До крутой и узкой лестнице Ольга; весело вбежала на балкон и положила на плечи Локшина розовые от молодого загара руки. Локшин улыбнулся самодовольной улыбкой счастливого человека и перецеловал один за другим ее пальцы.
Что? Замечтался? Пойдем, нас там давно ждут.
Локшин нехотя поднялся.
Идем скорее, воображаю, как меня проклинают на лаун-теннисе. Ну, пойдем, бука
К лаун-теннису Локшин был равнодушен, но он готов был идти туда, куда шла Ольга. Ступая по усыпанному смолистыми сосновыми иглами мху, от которого подошва становилась блестящей и скользкой, словно полированной, они прошли мимо причудливых ворот новоотстроенных дач к пыльной площадке тенниса. На площадке никого не было.
Вот и хорошо, обрадовался Локшин, мы просто погуляем в лесу.
Почему же, ласково, но настойчиво возразила Ольга, они наверно в курзале.
Мужчины, одетые в белые тщательно приглаженные костюмы, и дамы в не менее тщательно отделанных и тоже белых туалетах подчеркивающих с, огромным старанием добытый у скупого северного солнца загар, облепили плотно приставленные друг к другу столики курзала. Локшин подал Ольге стул и заказал завтрак. Рядом за столиком сидел одинокий молодой человек с сухим, несколько жестким лицом и вдавленными в глубокие орбиты дерзкими глазами.
Кто это? шёпотом спросила Ольга:
Не знаю.
Ольга чуть слышно вздохнула.
Я сейчас, с готовностью сказал Локшин и, обратившись к седому профессору, допивавшему уже вторую, бутылку боржома, спросил, кивая на молодого человека:
Кажется, нашего полку прибыло?
Да, равнодушно ответил профессор, какой-то инженер. Не-то Виглер, не-то Финклер
Этот ответ вполне удовлетворял Ольгу.
Шумная компания быстро встала из-за столиков. Ольга тоже поднялась и, таща за собой Локшина, пошла к спортивной площадке.
И в курзале и на спортивной площадке Локшину было не по себе. Он не понимал, какое удовольствие находит Ольга в беготне по жесткой и пыльной площадке за бессмысленно подпрыгивающим мячом. Он занялся было подсчетомсколько ударов выдерживает мяч в течение одного, часа, но почему-то сбился и ему стало скучно. Равнодушно склонив к земле нелепо большой лоб, он стал следить за движениями деловитых и расторопных муравьев.
Вы меня не знаете, а я вас знаю, раздался над ним дерзкий голос, и, подняв глаза, Локшин увидел того самого молодого человека, которым заинтересовалась Ольга.
Инженер Винклер, отрекомендовался молодой человек, очень рад хотя и случайно познакомиться с вами. Вы видите перед собой одного из ярых сторонников диефикации.
Нотка почтительности, сквозившая в голосе Винклера, приятно поразила Локшина. Хотя он за эти годы привык к лести, привык слышать за спиной иногда удивленное, иногда ироническое, иногда восторженное «Локшин», но все-таки каждый раз, когда кто-нибудь заявлял себя сторонником его идеи, им овладевало чувство удовлетворения.
Позвольте, сказал он, я, кажется, встречал вашу фамилий.
Вспомнилась тоненькая брошюрка в рыхлой серой обертке, скучные диаграммы и таблицы и унылый казенный шрифт: «Инженер Винклер. Теплофикация городов».
Я читал вашу книжку. У вас очень интересные идеи.
Локшин невольно прислушался к звукам своего голоса, к поощряющему и благодушно-покровительственному тону, и против воли припомнил давно забытую сцену в уборной Политехнического музея, широкоплечего Сибирякова и его отечески покровительственную похвалу. Под смуглыми скулами Винклера проступила легкая краска.
Ваше одобрение для меня ценнее десятка похвал.
А вы надолго, участливо спросил Локшин, чувствуя прилив искреннего расположения к новому знакомому. Кстати, он обернулся и увидел помахивающую ракеткой Ольгу, приближавшуюся к нему, моя
Он запнулся и вместо чуть не сорвавшегося с языка непривычного слова «жена» сказал:
Ольга Эдуардовна Редлих.
А ведь я ваша поклонница, едва поздоровавшись, сказала Ольга. Я прочла вашу книгу и уверена, что скоро о ней будут говорить все
Винклер холодно поклонился.
Александр Сергеевич, вы помните, я вам рассказывала, о теплофикации, о гигантских калориферах Чрезвычайно интересный проект.
Слух Локшина неприятно, резнуло необычное «вы». Ольга никогда не скрывала своей близости к Локшину и впервые в присутствии этого сухощавого инженера она держалась с ним как чужая.
Вас, наверно, избаловали вниманием, не смущаясь сухостью Винклера, продолжала Ольга, но позвольте смиреннейшей вашей поклоннице поднесли вам цветок.
С легкой иронией Ольга сделала реверанс, отколола от платья полусухую гвоздику и вставила ее в петлицу инженера. Локшин досадливо поморщился.
Нам пора, ревниво сказал он. Ольга враждебно взглянула на него и, обращаясь к Винклеру, скорее уверенно, чем вопросительно, сказала:
Вы пойдете с нами?
Всю дорогу Ольга держала себя так, словно Локшина не существовало. Он несколько раз пытался втянуться в разговор, и каждый раз Ольга, бросив ему небрежный односложный ответ, возвращалась к прерванному разговору с Винклером.
Я пройду к себе, с трудом сдерживаясь, сказал Локшин и, небрежно попрощавшись с Винклером, поднялся наверх. Он ждал, что Ольга окрикнет его, но она как ни в чем не бывало оживленно разговаривала с инженером. Снизу доносился возбужденный голос, Ольги, уверенный баритон Винклера и заглушенный шум посуды. Локшин прислушивался, настойчиво искал в словах Ольги иной, скрытый смысл, все время порывался встать, спуститься вниз и нервно мял сразу согревшуюся подушку.
Голоса внезапно умолкли. Гулко хлопнула, стеклянная дверь. Под чьими-то тяжелыми шагами задрожала терраса.
А я к вам, Ольга Эдуардовна, рыбку половить
Локшин вскочил и, перепрыгивая через ступеньки, сбежал навстречу потному, изнемогающему под тяжестью сеток, коленчатых удилищ и сачков профессору Загородному.
Павел Елисеевич, обрадованно закричал он и начал разгружать профессора от обременяющих его снарядов.
Винклер заторопился и, особенно почтительно поклонившись Локшину, ушел. Профессор окончательно разгрузился, облегченно расстегнул длинный чесучовый пиджак и грузно сел.
Кваску бы
Ольга поспешно вышла из комнаты, и на кухне загрохотала посуда.
Рыбку-то ловили, Александр Сергеевич? Не пробовали? Напрасно, молодой человек, напрасно.
В минуты добродушного настроении профессор всех называл молодыми людьми.
И карасей не ловили? Преступное легкомыслие. Кстати, молодой человек, какие это умнейшие бестии
Что в городе? неуверенно спросил Локшин.
В городе, ответил профессор, торопливо прожевывая ломтик поджаренной в яичнице колбасы, только-что поданной Ольгой, ничего. Пыль. Жарко.
А наше солнце?
Что жничего
Магазины по ночам торгуют?
Пожалуй. Только ведь ночью мы все равно спим.
По неопределенным репликам Загородного Локшин так и не понял, что делается в городе.
Глава пятаяТревога
Ночью была гроза. Локшина разбудил гром, тяжело прокатывавшийся где-то вдали за темными провалами Москвы-реки, за исчерненными ночью перелесками, за пологими лугами правого, берега. Он лег рано, и, хотя, сейчас было, не позже трех, и сизая муть рассвета едва преступала сквозь штору, Локшин почувствовал, что спать он больше не может.
Что ты? сквозь сон спросила Ольга.
Как-то не по себе
Тяжелый июльский гром снова прокатился за далекими перелесками, оконные стекла задрожали, на веранде хлопнуло взмокшей парусиной и, словно в тон непогоде, четкий стук в дверь заставил Локшина накинуть летнее пальто и спуститься вниз.
Телеграмма.
Локшин вскрыл телеграмму тут же у входа перед измокшим от дождя посыльным.
«Приезжай срочно. На Красном Пути неладно. Экстренно выезжай. Кизякин».
Ольга, крикнул он. Но Ольга уже стояла за спиной.
Даже здесь, сказала она, быстрым взглядом впитывая в себя телеграмму. Неужели они не могут дать тебе хотя бы месяц покою
Кизякин не станет зря. возразил Локшин.
Нельзя же дергать человека по любому пустяковому поводу, возмущалась Ольга, что может произойти на «Красном Пути»? Пустяки
Ольга была в курсе всех дел комитета.
Я увезла тебя из города для того, чтобы ты отдохнул, а тебя будут беспокоить по каждому пустяковому поводу.
Локшин благодарно посмотрел на Ольгу. Много позже, вспоминая об этой ночи, он не мог простить себе чудовищной слепоты. Если бы он внимательно вгляделся в лицо Ольги, он мог бы заметить, что телеграмма, вызвавшая лишь небрежные реплики, на самом деле на минуту зажгла ее почти неуловимой радостью. Подобно тому, как в шахматной партии партнер, отдавший офицера, знает, что, воспользовавшись доверием противника, он безнаказанно разрушает стройные ряды с тем, чтобы, дойдя до наиболее уязвимого места, спокойно сказать: шах королютак и Ольга, на короткий месяц отдавшая себя Локшину, знала, что получит взамен полный крах комитета.
Ты думаешь, нерешительно спросил Локшин, я могу не ехать?..
Ему очень хотелось остаться на даче. Он подумал о том, как хорошо сейчас вернуться на свою вышку, распахнуть окно и, впустив влагу после грозового рассвета, спокойно заснуть, чтобы утром, сбежав вниз, окунуться в Москве-реке и потом завтракать вместе с Ольгой на открытой веранде.
Как хочешь, равнодушно ответила Ольга.
Автобус довез его до заставы, а там трамвай до «Красного Пути». Судя по телеграмме Кизякина, по впечатлениям последнего посещения завода, он мог думать, что произошло действительно нечто необычное, что завод взорван, разрушен, что рабочие выбрасывают черные и трехцветные флаги, требуют свержения власти, повинной в непрерывкой круглосуточной, работе.
И тем удивительнее было, что милиционер, уныло сидевший в контрольной будке, унылым, совершенно обычным тоном потребовал пропуск, что около завода никого не было, если не считать двух торговок семечками и одного моссельпромщика.
На заводе было людно, стучали станки.
Правда, часть рабочих стояла сгрудившись в группы и разговаривая, но остальные работали как ни в чем не бывалоКак права Ольга, подумал Локшин.
Здесь ничего не случилось.
Он пожалел о потерянном утре, о завтраке на высокой веранде, о зеленых далях, об Ольге, о скользком мхе леса, и почти сладострастно думал о том, сколько неприятных вещей наговорит он Кизякину, как высмеет его за бессмысленное паникерство.
Но вместо Кизякина в механическом цехе его ждал окруженный рабочими Миловидов.
Ну, что? Доигрались? Вот вам ваша диефикация. Что же, товарищи, сказал он, обращаясь к рабочим, вот председатель комитета. Это его дело, его, его Оборудование, прекрасное оборудование получено из-за границы и нате вамконсервация. Нет, Локшин, как хотите, а рабочие правы. Вот и добилисьзабастовка
Какая же забастовка, вмешался высокий парень, в котором Локшин узнал знакомого ему ударника Васильева, ябастую? Коммунист? Что ж это ты мне такие слова бросаешь?
Ну, ладно, не будем спорить о словах. ответил Миловидов, но что же это за планирование. За такое планированиек стенке
Локшин растерянно оборонялся. Снова, как и всегда, он чувствовал, что говорить здесь он не в состоянии, что он говорит не то, не по существу.
А может быть, они в самом деле правы? Может быть, действительно здесь вредительство. О вредительстве говорят и Миловидов, и Васильев, и рабочие.
Но где же оно? В комитете? Приказ о консервации он отдавал сам. Значит он, Локшин, вредитель? Чепуха!
Со скоростью киноленты перед ним промелькнули лица Лопухина, Андрея Михайловича, Паши, вынырнуло и растаяло лицо Ольги, длинные усы Кизякина.
Кто же? Может быть, Паша? Да если бы он и захотел, что он? Ничто!
Товарищи, говорил Локшин, консервация вызвана необходимостью. Поймите, наконец, что концентрация производства принесет нам