Ну и каша заварилась, молвил Аз, сидя на своем рюкзаке и почесывая за ухом. Не успели они вылезть из собственной планеты, как уже связались с чужой.
У них отсутствует эстетический подход, заявил Этто. С эстетической точки зрения разноцветность людей следует только приветствовать. Однако же, если мы хотим отменить войну, нам ничего не остается, кроме как устроить одноцветье.
Как, воскликнул Аз, не собираетесь же вы, ваша ученость, обесцвечивать румяных?
Напротив, сказал Этто, мы сделаем румяными наших бледных друзей.
Вышла бы неплохая шутка, отметил Аз. Сначала они объявляют румяных недоразвитыми, а потом вдруг сами как раз такими оказываются.
Совсем «вдруг» не получится, сказал Этто. Мы сделаем вот чтоподтолкнем эту планету ближе к солнцу, чтобы дать поработать на нас самой природе.
Так даже лучше, если эти бледные приятели наберут цвет постепенно, решил Аз. Если бы они порозовели единым махом, то могли бы от этого и свихнуться.
Итак, наша парочка приступила к работе и согласно коду, высчитанному наповым автоматом, подталкивала планету все ближе и ближе к солнцуполегоньку, чтобы картофельные привидения не заметили. И когда она подошла на намеченное расстояние, земляне из предосторожности отступили в свою ракету и на какое-то время предоставили картофельных привидений самим себе. Однако Аз выдержал недолго, он вынул из кладовки шезлонг, протащил через люк в крыше и разложил на корме ракеты. Там он устроился со всем удобством, и заодно время от времени окидывал левым глазом картофельных привидений. А поскольку этим глазом он мог видеть недоступное глазу смертного, то раньше самих бледных обитателей планеты увидел, что их бледности настает конец.
Еще немножко, позвал он Этто, и будут танцы!
Тогда Этто тоже вылез наверх и принялся нетерпеливо расхаживать с одного конца ракеты на другой, потому что «танцы» начались не сразу. Наконец картофельные привидения заметили происходящие с ними перемены. Пока оттенок цвета был еще не очень густым, они только с удивлением разглядывали друг друга; и даже когда они попытались стереть с кожи то, что приняли за грязь, и обнаружили, что она не сходит, все они еще не слишком разволновались, потому что ничего не заподозрили. Но когда оттенок стал быстро набирать силу, и под конец их кожа приобрела цвет, из-за которого они собрались объявлять войну своим соседям, картофельные привидения пришли в ужасное возбуждение. Они оттирали себя как сумасшедшие, но бросили это дело, потому что кожа у них только сильнее розовела, и вновь принялись ужасно трястись, как будто по ним снова, словно сказочная дубинка из мешка, прошлась тросточка Этто.
Нам что-то придется делать, подумал вслух Аз, а то они сами из себя всю душу вытрясут.
Напротив, изрек Этто, дрожь утомляет их, а утомление заставляет утихомириться.
Картофельные привидения, однако, словно решили уличить Этто во вранье, ибо только тряслись все буйней и буйней. Правда, предсказанный Этто неизбежный исход их в конце концов не миновал, и они погрузились в сон, свернувшись по-змеиному рядом друг рядом с дружкой, слишком уставшие от усилий, чтобы нервничать дальше.
Когда на следующий день взошло солнце и Аз Нап высунул голову из люка, Этто уже стоял на крыше ракеты.
Они еще спят? спросил Аз.
Да, сказал Этто, но так подергиваются, как будто собираются вот-вот подпрыгнуть и снова начать трястись.
Поспрашивать у автомата, что ли... Может, он знает средство от трясучки.
Было бы лучше, если бы они смогли обойтись без нашей помощи, не согласился Этто, в конце концов, мы не можем оставаться здесь вечно.
Ладно, сказал Аз, пускай трясутся.
Тем не менее, даже после продолжительного сна картофельные привидения не нашли в себе достаточных сил, чтобы снова возбудиться, ибо, когда они наконец проснулись и встали, то, подрыгав и впрямь довольно зарумянившимися теперь руками и ногами, вроде бы решили смириться и только немного удивлялись переменам. Так что Этто с Азом оставили сомнения и вернулись к картофельным привидениям.
Мы им разъясним, сказал Этто, что их превращение произошло по естественным причинам. Это их окончательно успокоит.
Аз, судя по всему, в этом усомнился, лицо у него сделалось озабоченным.
Хранители собрались на совещание. Когда вошли земляне, Хранитель Табу как раз объявлял себя заколдованным.
Мы все заколдованы, кричал он, потому что мы еще не уничтожили наших врагов! И пока мы их не уничтожим, цвет кожи, как у них, будет нам наказанием! Благодарение колдовству, которое так ясно указывает нам на наш долг!
Чепуха, сказал Этто.
Хранители повернулись к Этто, который объяснил им, что благодарить за цвет кожи следует не колдовство, а солнце.
И то, что солнце подрумянило вашу кожу, продолжал Этто, объясняется только тем, что мы пододвинули вашу планету к нему немного ближе. Теперь у вас с соседями кожа одинакового цвета, и, следовательно, больше нет причин воевать с ними.
На том Этто счел свою задачу выполненной, и ушел. Аз захотел сделать кое-что вдобавок: он разъяснил Хранителям, что все, что им нужно сделать, чтобы снова побледнеть и заодно удостовериться в утверждениях Эттоэто раскрыть свои зонтики.
Что хорошо от дождя, добавил он, то и от солнца хорошо.
Хранители немедленно раскрыли свои зонтики, ожидая, что тут же, не сходя с места, снова побелеют. И когда этого не случилось, они решили, что их морочат, сложили зонтики и накинулись с ними на растерявшегося Аза. Он попытался защититься от колотушек, но наконец понял, что спасти его может лишь бегство, и бросился прочь. Картофельные привидения, потрясая зонтиками, преследовали его, и сумели не раз по нему попасть. Наконец сильно избитый Аз добрался до ракеты, захлопнул за собой дверь и ударил по стартеру кулаком. Когда ракета взлетела, Аз выглянул в окно и к своему ужасу увидел, что кое-кто из преследователей вцепился в наружную дверную ручку и другие выступы на ракете, но вскоре их хватка ослабела и они попадали на свою планету, дико размахивая зонтиками.
Что, летим? спросил Этто, который задумался, сидя на своей койке, и только сейчас заметил, что Аз возится с пультом управления.
Летим, сказал Аз, и кое-кто из картофельных привидений тоже летит, хотя и в обратную сторону.
Случиться может всякое, рассудил Это.
Прекрасное утешение, отозвался Аз и оглядел себя с ног до головы. Должно быть, и побои тоже могут приключаться, раз уж они мне и в самом деле достались, только вот болит от этого не меньше.
Побои? переспросил Этто.
А с чего бы еще моя шкура так быстро цвет поменяла, огрызнулся Аз, от солнца, что ли? Тогда я, наверно, совсем рядом с ним бегал.
Если тебя поколотили, сказал Этто, значит, я действительно допустил ошибку. Но я всего лишь применил эстетический принцип, согласно которому все, включая жителей этой планеты, придут в норму, если поживут в естественных условиях.
Аз Нап ощупал свои синяки.
Излюбленный цвет эстетических принципов вашей учености, видимо, синий. Со мной уже так было на предыдущей планете, когда король лупил меня скипетром по голове; и если ваша ученость продолжит придерживаться этих принципов, на следующей планете я, глядишь, кровью истеку.
Тем временем земляне достигли того места, где покинули звезду, оставшуюся от эстетического преобразования неба. И так как ее нельзя было там бросать, они снова подвесили ее на гравитационную нить и потащили дальше.
Не жизнь, а мечта
Пусть картофельным привидениям в обозримом будущем и не по силам будет напасть на жителей соседней планеты, Этто не хотел оставлять народ румяных людей в неведении, поскольку считал, что случиться может все, что угодно. Поэтому после недолгого путешествия они отцепили светило, которое буксировали за собой, и направились к планете Румяных, которая, как вскоре земляне выяснили, в отличие от предыдущей была чрезвычайно притягательной. Они приземлились рядом с одиноким большим деревом, под которым, выйдя из ракеты, увидели несколько лежащих фигур.
Это что, нищие, спросил Аз, или бродяги? Во всяком случае, вид у этой компании вольготный.
Посмотрим, сказал Этто Шик.
Подойдя, они увидели, что компания под деревом была одета довольно просто, но опрятно; фигуры не валялись поодиночке, как побродяжки, а собрались в группу, к которой скорее подходило слово «идиллическая».
Прелестная картина, сказал Этто.
Как нарисованные, подтвердил Аз, только вот картины не болтают языком на несколько голосов разом.
Ты упускаешь из вида благозвучность, сказал Этто, они говорят, как если бы пели: разные голоса образуют гармоничный хор.
Если все говорят одновременно, то сдается, им сказать особо нечего, решил Аз, по крайней мере, нечего сказать важного.
Тем не менее, звучит красиво, не сдавался Этто, и, возможно, как раз в этом смысл их речи.
Хотя Этто с Азом уже стояли под деревом, и, стало быть, посреди румяной компании, последним оба пришельца были совершенно безразличны. Этто прислонился к стволу дерева, оперся подбородком на руку и задумался над сутью увиденного; зато Аз поставил свой рюкзак, сел на него и попытался уловить смысл в многоголосой болтовне румяных людей. Однако, как бы он ни старался, ничего не выходило, так что он утомился и под конец задремал. И, некоторое время продремав и снова очнувшись, он обнаружил, что румяная компания спит.
По всему судя, они подходят к жизни без затей, сказал Аз шефу, который все так и стоял, прислонясь к дереву и подперев рукой подбородок, и, если я не ошибаюсь, от этого только выигрывают.
На вид так и есть, подтвердил Этто, но для уверенности нам нужно услышать больше подробностей.
С этим есть сложности, отозвался Аз. Если они продолжают говорить одновременно, я не различаю ни одной связной фразы; не помогают ни правое, ни левое ухо.
Быть может, они проснутся не все сразу, предположил Этто, тогда мы могли бы поговорить наедине с тем, кто проснется первым.
Это значило бы положиться на случайность, решил Аз, а она довольно непредсказуема, по крайней мере, в нашем случае. Поэтому нам следует сделать случайность слегка более предсказуемой.
И Аз пихнул ногой в бок ближайшего к нему из лежащих. Потревоженный приподнялся и потер глаза.
Надеюсь, ты выспался, сказал Аз.
Человек еще потер глаза, огляделся и, обнаружив, что его спутники все еще спят, решил снова залечь.
Вот уж нет! воскликнул Аз. У нас к тебе есть кое-какие вопросы и, как велит вежливость, ты на них ответишь.
Вы не из здешних мест? догадался румяный.
Верно, согласился Аз, и мы бы очень хотели познакомиться с вашей страной. Не мог бы ты помочь нам?
Как именно?
Как проводник.
Куда?
Туда, где вы обитаете, где жизнь проводите.
Так вы уже там.
Как, воскликнул изумленный Аз, мы уже там? Но я ничего не вижуни домов, ни городов, ни заводов!
Это все у нас как-то уже было, сказал румяный, но как только мы поняли, что без всего этого жить будет лучше, мы покончили со всякой чушью и теперь живем так, как ты сейчас видишь.
Это упрощает дело, сказал Аз, потому что в таком случае мы на месте и не нужно бить ноги, но тогда спрашивается, что это за жизнь.
Именно такая, какую вы видите, сказал человек. Как и человечества на других звездах, мы прошли через разные формы общественного развития и нашли, что все эти формы в одном схожи. А именно в том, что естественные потребности человека все больше и больше исчезают, и с помощью производства их место занимают потребности искусственные. И чем быстрее производство увеличивается, тем больше надуманных потребностей оно создает. Но поскольку само по себе производство ничем не ограничено, то эти потребности оно увеличивает тоже неограниченно, и мы делаемся зависимыми от них: теперь не люди, а сами потребности определяют, что нужно людям. Чтобы вырваться из этого порочного круга и снова обрести себя, мы предприняли радикальные меры и остановили производство раз и навсегда. Осталось всего несколько автоматов, которые изготавливают нам ткани для одежды. Как видите, для того, чтобы прилично одеться, вполне достаточно обернуть вокруг себя такую ткань, причем каждый может обернуться на свой вкус.
И впрямь этого достаточно, сказал, присоединяясь к беседе, Этто,и вдобавок выглядит очень живописно. Но люди нуждаются не в одной одежде, они еще должны кушать и где-то жить.
У нас погожий климат, и мы живем среди природы, объяснил румяный, природа же нам дает и пропитание; она обильна фруктами, и мясо нам в руки прямо-таки бежиттак много здесь животных.
Все это может быть, сказал Этто, но что вы делаете долгими днями, если не работаете? Должен же человек чем-то заниматься.
Мы занимаемся самими собой, сообщил румяный. Самый интересный предмет для человекаэто сам человек.
Даже если он бездельник?
Занимаясь самими собой, мы тем самым уже не бездельничаем; и оттого, что мы больше не работаем, у нас наконец-то есть время заняться самими собой.
Логично, сказал тогда Аз, меня это убедило.
Тавтологии всегда логичны, возразил Этто, но от этого они не перестают быть тавтологиями.
Аз почесал за ухом.
Что тут сделаешь? С логикой трудно поспорить, даже если она тавтологическая.
Наша прежняя жизнь, снова вмешался румяный, вот где была действительно тавтология, так уж тавтология. Мы постоянно поспешали с нашими потребностями за производством, и тем самым постоянно его подталкивали. Увеличение производства приводило к увеличению потребностей, а увеличенные потребности требовали увеличения производства. Мы бы себя до смерти загнали, если бы не положили этому конец.
Если все так и обстояло, признал Этто, то получалась реальная тавтология. Только, когда вы от нее сбежали, вас увело в обратную крайность: чтобы не уработаться, оставшись людьми, вы вернулись к состоянию животных.
И даже если бы мы жили, как животные, заявил румяный человек, в отличие от них мы все равно бы осознавали эту жизнь и, следовательно, наслаждались ею. Животная жизньэто непорочная, первозданная, нестесненная и, следовательно, свободная жизнь; однако у животных ничего из этого нет, потому что они лишены сознательности. Желание быть свободным, как птица, дано только человеку, и только он может осознанно наслаждаться этой свободой, коли ее получит. А если он счастлив и доволен, то кто вправе упрекнуть его или хотя бы посмотреть на него презрительно и свысока?
Никто, решительно воскликнул Аз, никто не вправе! И меньше всеготот, кто бездумно бежит вдогонку за порочным колесом производственных циклов. Мне точно бы понравилась такая жизнь, как у вас; и если бы ничто мне не препятствовало, Аз бросил искоса взгляд на Этто, я хотел бы провести остаток своих дней на этой звезде.
Сомневаюсь, возразил Этто, чтобы осознание того, что живешь, как животное, делало счастливым. А еще больше я сомневаюсь, что человек, который живет, как животное, сохранит сознательность надолго.
Вполне справедливые сомнения, отозвался румяный, если говорить о животной жизни в презрительном смысле. В нашем же понимании она все равно лучше жизни людей, попавших в горькую зависимость. Более того, на самом-то деле мы вовсе не живем, как животные. Мы только освободили себя от рабства производства, а вместе с ним и от надуманных потребностей, и таким образом заново открыли истинные человеческие потребности. На нас больше ничто не давит, и мы можем уделять свое время чему хотим, и вот мы решили, что будет правильно заняться самими собой.
А в чем состоит это занятие самими собой? спросил Этто.
Мы тренируемся в сыгранности между собой, пустился в описание румяный. Мы много танцуем, чтобы согласовывать свои движения физически; мы много разговариваем, чтобы проникаться чужими мыслями и чувствами и подстраиваться к ним, а ещечтобы улучшить наше умение слушать друг друга. Мы добились такими упражнениям того, что любой в состоянии понять, что говорят десятеро других одновременно.
Это поразительно, признал Этто, и мне становится понятно, что же мы увидели, когда прилетели. А кроме прочего, такая беседа, хоть все говорят одновременно, звучит очень мелодично.