Вот и отлично! крикнул Мацкевич, пытаясь одновременно крутить рулевое колесо, вжимать в пол педали и смотреть в обзорную щель танка. Так их, гадов, их же техникой! Браток, ты держись, если бензина хватит нам, до наших доберёмся, дотянем ты помогай мне, хотя бы в прибор перископа смотри, говори, куда рулить мне....
Он, казалось, весь преобразился, забыл о ранах, ожогах, пытках, будто слился с чужой машиной в единое целое, жилы на лбу вздулись, глаза горели огнём, весь разум был подчинён только движению вперёд! Танк резво соскочил с земляной дороги и рванулся напролом в лес, сбивая на пути мелкие деревца. Впереди разрывами ухал фронт, раскатисто говорили пушки, а в небе где-то уже совсем близко гудела и жужжала, подобно гигантским насекомым, бьющая друг в друга авиация и даже, сквозь лязганье мотора тигра, пробивался далекий стрекот пулемётных очередей.
Вроде идем на юго-восток, крикнул Петр, вглядываясь в щель амбразуры и светящиеся стрелки приборов справа. Если не собьёмся и не застрянем, через часок к фронту выскочим, а, браток!
Женька, сидя на месте наводчика, внимательно смотрел в линзы бинокулярного прицела. Не попасть бы в овражек или лощину, более-менее крепкие деревья «тигру» нипочём, а вот завязнуть где-нибудь было бы не кстати. Внутри, несмотря на жуткую боль в руке, чувствовалась лёгкость боевого задора и азарта, танк шёл по земле довольно легко, проскакивая мелкие бугры и топкие места.
А вот же умеют гады технику делать, как будто уловив мысли Соболева восхитился танкист. Идёт мягко и плавно, даже не вибрирует, зараза. А управление такое удобноенашим «тридцать четвёртым» и не снилось!
Как бы не погнали за нами фрицы, словно размышляя, вслух сказал Женька. У них там были танки на ходу.
А вот хрена им, улыбаясь во весь разбитый рот, ответил Мацкевич. Немец по бездорожью не пойдёт, мы ушли сильно на восток от дороги, в лес, а они побояться. К тому же у них, браток, много других дел сейчас, фронт наш по-любому к ним катится, им бы тикать надо, а не за нами гоняться....
Стой! заорал Евгений во все горло, как будто надеясь криком остановить машину.
«Тигр» неожиданно вылетел на небольшую, укрытую холмистой насыпью поляну шириной всего метров в сто. На другом ее краю, под деревьями, стояли три пушки и возле них копошились люди, уже разворачивая стволы в их сторону. Видимо, дорога проходила совсем рядом, и они напоролись прямо на находившуюся на марше в лесу противотанковую батарею.
Стой, куда ты! кричал Женька таксисту, резко давшему задний ход и теперь проламывающемуся через густые заросли, круша березки и орешник. Это же наши, наши!
Да, наши, только они сейчас как шмальнут по «тигру» бронебойным! и в подтверждение этих слов снаряд пролетел буквально в паре метров и бухнулся яркой вспышкой в кустарник прямо за их машиной, подняв вверх кучу щепок, листвы и комьев. Назад быстро, иначе нас разложат из ЗиС-ов тут! Пока мимо, далеко мы ушли уже. Надо спрятаться в буреломе, фронт, видно, уже совсем близко.
Соболев из последних сил схватил валявшийся между сидений «шмайссер», спустился к водительскому месту и навёл оружие на танкиста:
Приказываю тебе, сержант, как старший по званию приказываю, едем к своим, слышишь меня! Немедленно, разворачивай машину, ну! и ослабевшей рукой толкнул дулом автомата осовевшего Петра.
Они оба были настолько истощены, что еле шевелили переломанными конечностями. Но Мацкевич смотрел на него, оскалившись, ничего не говоря, и Женька вдруг опустил ствол.
Силы начали его оставлять. Крайнее измождение, бившая с утра лихорадка, боль сломанных рёбер и искалеченных пальцев, волнение и страхвсе это напряжение, наконец, сказалось, и Соболев, тихо застонав, выпустив «шмайссер» из рук, завалился на край сиденья радиста и начал съезжать на холодный железный пол танка. Петр, остановив машину, подхватил его подмышками, усадил, пошарил в ящиках под сиденьями и, о чудо, нашёл початую вытянутую бутыль шнапса. По очереди отхлебнули по глоткусознание Соболева стало немного проясняться. Они вдруг прислушались: ещё далеко, но явно приближаясь, перекрывая уже лязг их «тигра», раздавался мерный гул идущей техники. Танки явно шли через лес напролом, трещали сбитые и давимые гусеницами елки и березки.
Танки это не «тридцатьчетверки», явно фрицы, сказал Петр, еще сильнее оскалившись, отчего вид его обожженного лица стал зловещим. Идут либо за нами, либо просто к фронту. Мы сейчас черт знает где, не поймёшь, куда ехать, карты нету, бензина, судя по датчику, в обрез.
И тут у Соболева опять запульсировала идея, также неожиданно и резко:
Идти к линии фронта! Немедленно! Нужно спасать маршала! Только ты это можешь! Сейчас! и так далее, все в том же духе. Кого спасать и как, Женька не понимал. Но спокойно, ровным голосом, собрав все силы, приказал:
Сержант, ждём их, и как подойдут, двигаемся параллельными курсами. Идём к фронту. Рация не включена, авось, немцы примут нас за своих, так до наших и дотянем. Дальше по обстановке, стрелять нам все равно нечем, в поле выскочим и сразу сдадимся.
Да нас расстреляют, как только покажемся! закричал танкист. Только бок нашей Т-34 подставим близкои нам конец, браток. Мы из плена сбежали, я ещё пожить хочу, а умиратьтак хоть не от своих! Уж лучше встать и в лесу переждать, пока наши наступать будут, так и найдут нас.
Фрицы нас раньше найдут, ответил Соболев, прислушиваясь к приближающемуся лязгу. Мы ровно в полосе их наступления, будем ждатьснова в плен попадём. Давай-ка малым ходом вперёд, посмотрим, где мы.
Ладно, согласился Петр, как будто удивленный уверенностью и твердостью Соболева. Едем вперёд, и он вновь измученно припал к педалям и штурвалу управления.
Тяжелая машина уже почти двинулась, но гул и звон другого мотора, раздался, казалось, уже совсем близко. Мацкевич осторожно выглянул через щель амбразуры и замер: «тигр» выезжал слева и спереди метрах в десяти от них, практически новый, со свежей краской на броне. Судя по всему, он и был во главе построения, тяжелого и мощного, идущего на наш укрепрайон, который, как помнил Соболев из полкового инструктажа, начинался где-то за лесом, на холмистых высотах возле все той же Ольховатки. Теперь и этот «тигр» замер, остановившись, видимо, экипаж не мог понять, что это за танк рядом с ними, откуда он взялся, и пытался безуспешно вызвать их по рации. Затем они увидели, что башенный люк открылся и фашистский танкист в блестящей чёрной куртке, появившись оттуда, слез с брони и медленно и осторожно двинулся в их направлении.
Сержант, овражек справа от нас, ныряй туда, иначе они, как поймут, пальнут прямой по нам, тихо сказал Соболев и Петр кивнул в ответ. Послышалось постукивание по корпусу снаружиэто немец секунд десять бил по броне стволом пистолета, прося открыть. Затем все смолкло.
Давай! крикнул Евгений, и танкист резко дёрнул рычаг коробки передач, вдавил газ и вывернул руль. «Тигр», едва не перевернувшись, с треском и скрежетом ломая тонкие деревца, слетел вниз, в широкую лощину, идущую до самой опушки, и почти скрылся в ней. Гусеницы с лязгом разрывали землю и корни деревьев, мотор надсадно выл, всасывая последние капли топлива, машина с Мацкевичем и Соболевым медленно летела к краю леса. Через пять минут гонки открылся просвет между кустами, и танк буквально вывалился из оврага на изрытое воронками поле, на котором в отдалении уже виднелись зеленые корпуса изготовившихся к атаке наших Т-34до них был примерно километр.
Сейчас, спасти маршала, немедленно! повелительно приказал голос в голове Женьки. И будто по волшебству, повернувшись влево, они увидел картину, как в замедленной съемке: застывший метрах в двухстах от них на опушке «тигр», поворачивающий башню в сторону так же застывшего ещё левее и впереди, на краю взрытой в поле воронки зеленого легкового автомобиля, к которому, крича, бежали через поле пехотинцы, тоже в зелёных шинелях и касках.
Туда, тарань его, быстро! скомандовал Соболев, и танкист, тоже как в тумане, направил машину прямо в борт изготовившемуся стрелять немцу. А через несколько мгновений, показавшихся Женьке годом, раздался оглушительный удар, спертое пространство танка, завертелось перед глазами, а затем столь же оглушительно наступила тишина....
Глава 18
1812 г., Дмитрий Неверовский
Неверовский устало переступил порог чёрной избушки, приткнутой на краю одной из улиц, отходящих от центральной площади Смоленска, где, как ему указали в штабе первой армии Барклая-де-Толли, квартировал Кутайсов. По всему городу стлался чёрный дым, офицеры и пехотинцы, которых он встретил на пути, постоянно чихали и тёрли слезящиеся глаза, кони хрипели и отказывались ехать, клоня морды к земле, несколько провиантских повозок застряло посреди улицы и фуражиры, отчаянно матерясь, пытались тянуть лошадей вперёд, рвя уздечки. Вдоль дороги то тут, то там, виднелись раненные: некоторые пытались идти в лазарет, опираясь на руки товарищей и тихо стоная, прочие же просто молча сидели, опираясь спиной на обугленные брёвна ещё уцелевших построек, и те, кто мог, курили самокрутки, ожидая своих подвод. Его 27-я дивизия, вернее то, что от неё осталось, выдержала сегодня все атаки, но потеряла за эти несколько дней боев почти половину состава. Все офицеры были в большей или меньшей степени выведены из строя, судьба хранила только самого Дмитрия Петровича, хотя в последнем бою у городских стен, уже после отбытия Кутайсова, пуля пробила рукав его мундира, но даже не задела плоть. Когда остатки дивизии, наконец, сменили и отвели в резерв, он несколько часов кряду, валясь уже с ног от усталости, занимался, тем не менее, кипучей деятельностью по восстановлению боеспособности: проверял, как его солдаты разместились на биваке, принимал отчеты по выбывшим, формировал заново роты, батальоны и полки, писал приказы на повышение и награждение отличившихся, требовал от штаба армии свежее довольствие, патроны и фураж. Около полуночи он, наконец, прикорнул на полчаса, склонив лохматую голову прямо на походный столик, за которым сидел, но очередной пакет от командующего армией сразу поднял его с ног. Багратион извещал о вероятном наступлении завтра и велел дивизии стоять в ружьё уже к шести утра.
Стало быть, если более сон не сморит, несколько часов у меня есть, подумал Неверовский, и пошёл пешком в штаб.
Открывая скрипнувшую дверь, он не встретил никого, и, только ступив в крохотные узкие сени, увидел под темной дверью впереди себя узкую полоску света, и постучался. Дверь открыл сам Кутайсов, распаренный, в простой белой рубахе, явно довольный и даже слегка навеселе. По комнате шёл тонкий аромат какого-то южного вина, рядом на маленьком столике стояла миска с холодным мясом и лежала начатая буханка ржаного деревенского хлеба.
Входите-входите, Дмитрий Петрович, рад что вы невредимы, рубка на вашем фланге была ужасающей, приветствовал он Неверовского, и, горячо пожав руку, посторонился, пропуская того к столу. Там, освещённая двумя-тремя лучинами, была разложена куча бумаг, генерал среди прочих заметил несколько незаконченных реляций по армии, штабные карты, какие-то военные чертежи, четверостишия и даже некие геометрические фигуры и уравнения. Все это лежало полукругом около походного стула, так, как будто хозяин работал над ними одновременно. Кутайсов, проследив его взгляд, веско молвил:
Времени мало. Успеть хочу закончить все прожекты свои.
Дмитрий Петрович молча присел на низенький табурет у стола. Граф протянул ему наполненный вином хрустальный бокал, сам отрезал мяса и хлеба. Неверовского немного удивило отсутствие прислуги, повара, денщика, но и простота, с которой все было сложено и расставлено в комнате, показалась ему привлекательной. Он ещё раз достал перстень Берестова, выложил его на стол.
Поручик Алексей Берестов пал три дня назад на моих глазах смертью храбрых, утомленно и отрешенно сказал он. И перед этим он просил меня найти вас, граф!
Кутайсов кивнул, переводя внимательный взгляд с перстня на Неверовского и обратно.
Дмитрий Петрович, спросил он вдруг очень спокойно. Если Берестов отдал вам эту вещь перед гибелью, значит, вам что-то ведомо про глас грядущего, ведь так?
Мой батюшка, будучи городничим в Золотоноше, говаривал мне, что есть некие посланники грядущего, и просил, отпуская на военную службу, оказать таковым помощь, какую смогу и как смогу. А более мне ничего не известно. Берестов, покойный, первым был за все время, кто пришёл ко мне. И я имею разумение что вы, Александр Иванович, что-нибудь мне расскажете, дабы далее я шёл по этому пути спокойно, и осознавая, что мне делать в следующий раз. А времени у нас уже мало, ибо через три часа мы должны, согласно приказу, атаковать неприятеля, посему слушаю вашу светлость со всем вниманием!
Кутайсов засмеялся и даже, показалось, обрадовался этим словам. Он с ироничным юношеским задором отрицательно потряс кудрявой головой.
Дмитрий Петрович, я только что был на общем совете их высокопревосходительств главнокомандующего Барклая-де-Толли и командующего князя Багратиона. Там было много всего, что резало живьём по русскому сердцу, но итог один: решено Смоленск более не удерживать, а отходить в сторону Гжати и Можайска, дабы сохранить армию для решающего.
Как! Опять отступать! Доколе же! резко воскликнул Неверовский, и вскочил так, что табурет опрокинулся. Мы сами отдаём супостату город, который только что такой кровью защищали! А что же наш князь?
Князь Багратион был в состоянии безумнейшей ярости. Все генералы, и я первый из них, было замышляли уже бунт против главнокомандующего, дабы сместить его и самим дать назавтра генеральный бой Бонапарту. Но потом....
Кутайсов вдруг остановил свой пылко начатый монолог и неожиданно опустился в какую-то мечтательную задумчивость, замолкнув почти на минуту. Неверовский тоже молчал, не торопя его, обдумывая сказанное: генеральский протест против приказа Барклая, несмотря на его возмущение, казался ему уже абсолютной дичью, караемой по закону военного времени расстрелом. Свеча в углу кутайсовского стола тихо потрескивала, пуская огонь в пляс, и только этот звук нарушал стоящую в комнате тишину.
А потом я услышал глас, генерал, сказал вдруг Кутайсов, подняв кудрявую голову. А может эта мысль пришла мне сама, не знаю, право. В самом городе сражаться нет никакой возможности и смысла, Наполеон сюда напрямик теперь соваться не будет, а просто обойдёт нас с флангов. На равнине перед стенами у нас нет шансов: француз будет вдвое сильнее и разгром пуще фридландского ждёт нас! За городом места драться тоже нет: позицию искать надо, а пока отходить. Вот и получается: кругом прав наш главнокомандующий. Нужно сейчас не о славе своей, а о родины судьбе думать, все ради неё, ради неё, Дмитрий Петрович! И глас об этом же твердил мне сегодня!
Что за глас это, Александр Иванович, мне не ведомо. Но с позиции военной стратегии вижу я этот вариант правильным сейчас, заманивать неприятеля вглубь к Москве надобно, дабы от снабжения отрезать его. Ибо, как сам убедился недавно, в открытом бою он силён, а стоит укрытие найтии вот уже на равных мы бьемся с ним. Согласен я с решением этим, хоть сердце мое не приемлет его.
Кутайсов кивнул, тяжело повел головой и поднялся, смотря в глаза Неверовскому, казалось несколько мгновений,что он не может решиться, но наконец, выпрямившись, он начал говорить:
Дмитрий Петрович, ибо вы уже столкнулись с этим, то извольте меня выслушать. Я полагаю, что все это происходит на протяжении долгих веков, а может быть и всю историю человечества, прямо от момента творения, бог знает, был он или нет, ибо у некоторых менторов современной науки есть в этом сомнения. Суть одна: кто-то, а особенно и почти всегда в годину тяжких испытаний, вдруг слышит некие мысленные приказы. Я говорю некие, ибо не знаю точно их природу: от бога они, диавола или каких-то других метафизических сил. Они приходят неожиданно, как некое озарение, идея, от которой трудно уклониться, приказ к действию, который невозможно не выполнить. Это действие может оказаться, как я знаю, ничтожным и простым, но и может требовать от человека полнейшего напряжения всех сил, как физических, так и нравственных, но и не всегда даёт результат, даже если сделано все, что возможно....
То есть, прервал его Неверовский, глаза которого уже расширились слегка от удивления. Приказ сей нельзя не выполнить?
Вот то-то и дело, что можно и не выполнить, и даже не знаешь, лучше будет или хуже в конце. Но я сталкивался с сим гласом всего несколько раз в жизни своей, и всегда делал, как чувствовал. И сейчас я слышу его все чаще, а Берестов, упокой господь его душу, рассказывал мне, будто бы сие предвещают скорую гибель. То ли чувства обостряются, то ли страх притупляется, но всегда знамение несёт глас сей и на ратные подвиги даёт указание. Тому из истории примеров великое множество, и подвиг трёхсот воинов в Фермопилах есть наипервейший известный из них по времени: не будь царь Леонид им ведом, разве пошёл бы он на миллионное войско персов? А вот вчера, генерал! Вы сами свидетель тому, как войска ваши повёл я на супостата в самый нужный момент по велению гласа! Но чувствую я, что путь мой скоро закончится на поле брани, и, клянусь, лучшей участи для себя я не желаю!