Вас они засудили? и вновь я задал не очень умный вопрос, пришедший в голову спонтанно.
Они меня уже не засудят. То, что мне тут этакурва , он указал на дверь судейского кабинета, присудила, того все равно у меня нету. Единственное жильё не отнимут, пенсия у меня нищенская. А остальноетолько ордена да лекарства, а более никого и ничего не осталось. А судить меня теперь может только бог, если он есть, да глас грядущего, который....
Он прервался, увидев, как я весь подался вперёд, моментально осознав смысл его последней фразы.
Да, молодой человек! сказал старик спокойно глядя на меня. Глас грядущего, Я его тоже слышал.
Мы сидели за низким полуразбитым столом в одинокой стариковской квартире, в пятиэтажном старинном доме без лифта и ремонта, спрятанном в одном из узеньких пресненских переулков. Даже удивительно, что загребущие руки московских чиновников сюда ещё не добрались и модный термин «реновация» не обрушил ещё это маленькое здание ради строительства на его месте очередного суперэлитного жилого комплекса. Сама квартирка, кстати, была малюсенькой. Майор в отставке Евгений Иванович Соболев (так звали моего нового знакомого) получил ее с женой ещё в 1960 году, после того, как уволился из армии в запас.
На столе стоял мясной пирог, коробка конфет, маленькая бутыль армянского коньякавсе, что я сам купил по дороге в подвальном магазинчике, когда шёл вместе со стариком к нему домой. Разговор предстоял долгий, мне очень хотелось услышать его историю, собственно, я первый раз за два с лишним года встретил в реальной жизни человека, как и я знающего про голос.
Дед, несмотря на возраст (а ему было 94), оказался бодрым и говорливым. Рассказывал про войну, про яростные воздушные сражения, в которых он бился под Курском, в Белоруссии, Польше. Как брал Берлин и Прагу, как потом почти год стоял под Веной, восстанавливая местные аэродромы. Он был летчиком-штурмовиком, я слышал, на первом этапе войны это были практически смертники, атаковавшие с малой высоты и без какого-либо прикрытия наступавшие немецкие войска, и поэтому очень часто погибавшие.
Вот, молодой человек, сейчас даже ваше поколение про войну не знает и помнит, а уж те, кто ещё младше, говорил он, попивая чай с несколькими влитыми туда каплями коньяка. До ветеранов, понятно, что никому дела нет, ну раз в год на 9 мая нас поздравляют, конечно, даже надбавку к пенсии давали. Но что нам с того, если вся она только на лекарства и уходит! Так что от кого пришлатому обратно и ушла.
Он помолчал, тяжело вздыхая, потом хлебнул ещё чаю, осторожно положил в беззубый рот маленький кусочек пирога. Он был очень жалок: больной, сгорбленный, наверное, медленно умирающий старик, но в его взгляде чувствовалось не обреченное желание держаться за эту жизнь изо всех сил, как у многих старых людей в этом городе, а спокойная холодная уверенность, не страх перед неизвестностью, а ясное принятие действительности.
Расскажите про голос, который вы слышите, Евгений Иванович, попросил я и подлил ему ещё чаю в красивую фарфоровую, хоть и немного треснутую, чашку с посвящённой 30-летию Победы надписью. Как так получилось, что вы его услышали?
Я-то слышу его уже больше семидесяти лет, с большими перерывами, конечно. Ещё с войны, ещё тогда, в первый раз, начал он вспоминать, но потом вдруг резко остановился и взглянул на меня. Максим, спросил он, а когда вы впервые с ним столкнулись? И вообще, что вы про него знаете?
Я рассказал. Ему было особенно интересно послушать мое обоснование того, что происходит с точки зрения физики. Понял он все слабо, про сигнал, идущий через червоточину объяснять пришлось долго, взяв свернутый в трубочку лист бумаги и, протыкая его тонкой иголкой, как бы изображая искривлённое пространство-время. Но с тем, что некая могущественная сила, зная наперёд ход событий, пытается его изменить, Евгений Иванович согласился сразу.
Вот, смотри, сказал он мне, открыв старую, еще советскую тетрадь в клетку. Как я понял для себя: вот одно событие, вот другое, из него образуемое.
Замусоленным огрызком старого карандаша, аккуратно, стараясь унять легкую старческую дрожь в руках, Евгений Иванович нарисовал два кружка и ведущую от одного к другому стрелку.
Вот, сказал он, маршрут от одного события к другому, также через целую цепочку самых разных второстепенных событий.
На листе появилась ломаная линия, нарисованная между кружками.
И вот, где-то на середине пути, к примеру, некая сила, подсказывает, показывает путь к новому событию, факту, действиюкоторое все меняет!
Он нарисовал третий кружок, в стороне от двух первых.
Да, сказал я. Мы можем уйти с уже предопределённого маршрута и повернуть туда. Но, при этом, все изменится. Все, что было определено будущими событиями, теперь пойдёт по-другому.
За третьим кружком появилось еще несколько, соединенных с ним стрелками.
Конечно, старик отхлебнул ещё чаю. Может быть, кто-то таким образом старается поменять, как бы отредактировать историю, сделать ее лучше, или хуже, мы же не знаем их намерения.
А может, подхватил я, проводит некий эксперимент. Меняет прошлое и смотрит, что случиться в его настоящем, что поменяется.
Соболев помолчал. Я тоже, пытаясь осознать то, что было только что сказано. Здесь, на старой закопченной кухоньке, я наконец-то начал понимать, что со мной происходит, и, возможно, зачем.
Я изучаю это явление очень долго, уже годы, сказал вдруг старик. Ведь вполне ясно, что есть простые люди, такие, как вы и я, которые слышат эти послания, к которым они приходят. И они должны их передать куда-то дальше, сообщить о них другим. И сообщали! У каждого властителя, оставившего след в истории человечества, я думаю, были свои советники, тайные, которые говорили им, что надо делать. Рекомендовали, объясняли, возможно, не рассказывая более ничего. Я называю их: почтальоны! Многие из них были на слуху: Нострадамус, Вольф Мессинг, Ванга и прочая шв, он оборвался но полуслове, вперил в меня по-стариковски молодой взгляд и задорно спросил:
Знаете про таких?
То есть, они только передавали то, что сами слышали? Как почтальон вручает письмо адресату? Не более того?
Да, в подавляющем большинстве случаев так и было. Путь цивилизации изменялся, но незаметно. Его поворачивали цари, короли, императоры, вожди и прочие высокие особы. Ну и ещё ученые, литераторы, полководцы, путешественники.... Но есть и другие да, другие.
Я замер, не желая прерывать старика, буквально затаил дыхание.
Есть те, кто, получив послание, никому его не передают, а начинают сами действовать. Часто неосознанно, по наитию, или будучи вынужденными делать это. Это обычные люди, вроде нас с вами, но они меняют историю сами! И иногда эти изменения очень резкие и неожиданные.
Евгений Иванович замолчал, тяжело вздохнул.
Вам плохо? спросил я. Прилягте, вам надо отдохнуть, я уберу со стола все.
Максим, я вам сказал, мне не плохо, а обычно. Дослушайте меня, есть что-то очень важное! После войны, после того, как я ушёл в запас и стал работать на гражданке, появилось много времени. Вы может знаете жизнь тогда была, Гагарин, космос, целина, фестиваль, мы все верили в светлое будущее, знали, что страна самая лучшая, врачи лечили, учителя воспитывали, ученые творили, военные защищали. Была уверенность в завтрашнем дне, в силе государства, не то, что сейчас. Детей оберегали, стариков уважали....
Он опять замолчал, я смотрел на него и понимал, как ему тяжело, как он, заслуженный ветеран, чувствует себя обделённым и обиженным сейчас, на закате жизни.
Я не жалуюсь, Максим! вдруг сказал он более спокойно. То время все равно прошло, и я счастлив, что его видел. Но дело не в этом. Тогда, в шестидесятые, я много сидел в архивах, искал что-нибудь о почтальонах. Вы же хотите узнать, как и когда я услышал этот глас грядущего? Так вот, во время сражения на Курской дуге, в 43-ем, у меня был боевой вылет. Этот глас, что я впервые почувствовал тогда, он вывел меня прямо на немецкую танковую колонну, подходившую из их резервов к линии фронта. Если бы эти «тигры» туда дошли, то, скорее всего, наша оборона на Моделем была бы прорвана, и вся битва сложилась бы по-другому. Вы понимаете, что это значит? Проиграй мы тогда Курск, весь ход войны мог измениться. Может, мы бы с вами сейчас здесь не говорили. Так вот, в архиве указано, что резервы 20-й немецкой панцер-дивизии под Ольховаткой 11-го июля были уничтожены в ходе совместной атаки штурмовиков от нескольких авиаполков. Но это было не так, не так! Только я сейчас это знаю! Это я тогда подорвал их колонну, я один, а все остальные наши ИЛы, шедшие на боевое задание, были сбиты на еще подлёте, даже далеко от того места. Меня тоже потом сбили, и я попал в плен. Но я знаю, что я получил это послание и я сам начал действовать. В ЦАМО про это, конечно, ничего нет, но я нашёл там много, очень много другого, интересного....
Он тяжело поднялся, подошёл к пыльному, потрескавшемуся книжному шкафу, и достал оттуда пару нетолстых широкоформатных книжек. Сгорбившись, он вновь сел рядом, открыл одну из страниц, отмеченную истлевшей и замусоленной картонной прокладкой, морщинистым пальцем указал мне на иллюстрацию слева сверху, дополнительно обведённую в рамку жирным карандашом. «Адъютант русской армии. Неизвестный художник, ок. 1812», прочитал я подпись под картинкой.
На карандашном рисунке был изображён молодой человек лет 30-ти, в белом офицерском мундире с эполетами, темноволосый, безусый, с проницательным взглядом. Он задумчиво стоял на фоне какого-то деревенского пейзажа, опираясь одной рукой на эфес опущенной вниз сабли. Для своего времени портрет мне показался несколько необычным.
Этот портрет я искал довольно долго, а нашёл вот не в архиве, а в обычной популярной книжке, сказал Соболев. Предполагаю, что он из старинного альбома, что наверняка хранился раньше в какой-нибудь дворянской усадьбе.
Он отпил свой чай, закашлялся, явно волнуясь.
Фамилия этого офицера Берестов, он адъютант командующего Второй русской армией князя Багратиона. Был его адъютантом. Упоминаний о нем очень мало, я нашёл только пару документов, на самом раннем этапе войны с Наполеоном, до взятия Смоленска. Посленичего нет, и я могу предположить, что он погиб. Адъютанты часто гибнут в сражениях, такая у них участь, что поделать. Ну, так вот, он абсолютно точно был таким почтальоном. Поверьте. Я это точно знаю.
Он посмотрел на меня, будто боясь увидеть мое недоверие, даже просяще, как бы говоря:
Нет, я еще не выживший из ума старик, ну поверь же мне!
Но, видимо, встретив мой взгляд, отхлебнул снова чаю, и, успокоившись, продолжил:
Этот человек, поручик Берестов, в те времена, судя по всему, слышал глас отчетливее и яснее, чем мы с вами сейчас. И он ещё тогда, в 1812 году, стал оставлять письменные послания, в тайных местах, но там, где их могли, нет, где их должны были найти. Другие люди, которые знают про глас грядущего. И их находили я знаю минимум о двух таких записках, и....
Из кармана пиджака я достал маленький, для верности упакованный в прозрачный файл, найденный мной в квартире убитого адвоката листок, и положил его перед Евгением Ивановичем. Тот отшатнулся, и, как мне показалось, схватился за сердце, но тут же совладал с собой, выпрямившись.
Это третья записка, сказал я спокойно. Фамилия написавшего ее мне была неизвестна.
Глава 17
1943 г., Евгений Соболев
Они сразу решили выходить из избы, не таясь. Изначально понимая, что шансы не попасть под немецкую пулю у двух искалеченных, истерзанных людей невелики. На двоих у них было две взятых у полицаев старых винтовки-трёхлинейки и пистолет этой пытавшей их эсэсовки. Когда Женька попытался взять винтовку в обе руки, нахлынувшая боль заставила его уронить тяжелое оружие и со стоном упасть на окровавленную лавку: левая рука, похоже, была сломана в нескольких местах. Танкист, тяжело покачав обожженной головой, протянул ему пистолет, ещё забрызганный каплями свежей крови: Соболев осторожно вытер его о свою загвазданную гимнастерку. Сам Мацкевич сумел поднять винтовку, решительно, хоть и со стоном, передернул затвор и осторожно выглянул в маленькое треснутое окошко.
Слушай, брат, сказал он. Шансов у нас мало. Но эти гады не ожидают, что мы выскочим. Поэтому: выходим, стреляем, берём у них «шмайссеры», стреляем. Идём к третьему «тигру» он вроде на ходу и люки открыты, значит, думаю, никого там внутри нетпроветривают. Если сильно повезёт и есть горючкатогда попробуем завести. Подстрелят тебябеги все равно к танку со всех ног, как можешь. Семи смертям не быватьа здесь мы ещё повоюем!
По сеням шли, осторожно ступая на половицы, приноравливаясь к шагам друг друга. В углу ещё тяжело дышал и хрипел второй полицайему первому танкист распорол косой грудь. Выскочив из избы окровавленные, измученные люди вначале ощутили дуновение свежего лесного воздуха, заполнившего легкие после почти двух суток нахождения в замкнутом пространстве. Спиной к ним, у самого крыльца, стояли двое немецких солдат в полевой форме, удивленно обернувшиеся на шум. Соболев с танкистом выстрелили одновременно, почти не целясь, в упор, и подскочили забирать их автоматы раньше, чем тела убитых фашистов тяжело повалились на землю. Ещё двух подбегавших к калитке немцев Петр спустя пару секунд срезал из «шмайссера», те отлетели назад, словно освобождая дорогу.
Бегом, вперёд! крикнул танкист Соболеву.
Нужный танк был всего в каком-то десятке метров. Немцы не понимали, что происходит и откуда пальба, один из них, спрятавшись за гусеницей, полулёжа строчил вслепую короткими очередями в сторону леса.
На, гад! с криком Мацкевич разрядил в него сбоку почти всю обойму, и, пригнувшись, схватив Женьку за рукав здоровой руки, потащил к танку. Ещё секунд восемь ушло, чтобы, вопя от боли, забраться на броню и подлезть к открытому люку башни. Оттуда было видно что немцы наконец догадались: к «тигру» с разных сторон уже бежало человек десять с криками и стрельбой, но Соболев и танкист вместе ввалились вниз головой в железное нутро танка и Петр из последних сил, подтянувшись, еле-еле успел захлопнуть люк буквально перед носом у залезшего на башню первым немецкого обер-лейтенанта, командира этой машины, и повернул неожиданно плавно двинувшийся один из трех запорных замков, а затем, метнувшись, также закрыл люки заряжающего и механика-водителя, прежде чем Женька отдышался и пришел в себя.
Внутри был полумрак, но свет пробивался уже свежими прямыми лучами через две боковые щели. Снаружи поначалу послышался топот ног по броне, затем все стихло. Немцы, собравшись возле танка, тихо совещались. Пётр приставил ещё горячее дуло «шмайсера» к одной из амбразур, затем зафиксировал автомат у спинки сиденья и осмотрелся.
Черт, как здесь все непонятно, он, спустившись к водительскому креслу, пытался взглядом окинуть все имевшиеся перед ним рычажки, рукоятки и колесики управления. Браток, я, я, не знаю что делать. У них, гадов, здесь по-другому все. Женя, я ничего не понимаю, даже не знаю, как включить зажигание хотя вот вроде бы ключ в замке тут же бензиновый мотор, так ведь?
Голос в голове Соболева уже не создавал непонятные идеиему шли четкие, ясные команды и сформулированные действия, и он вдруг понял, что выполняя их можно было достигнуть цели. Танкист во все глаза смотрел как Женька, будто заправский механик-водитель, включает последовательно все рычажки, переводит в нужную позицию дроссели, открывает топливные краны, а затем, выжав педаль сцепления и плавно вдавливая стартер, включает чужую боевую машину. Вот с рокотом загудел мотор, зажегся внутренний свет, освещая непривычно просторное танковое пространство, и удивленный Петр понял, что «тигр» завёлся.
Ну ты даёшь, браток! Откуда ты, но встретившись с будто отрешенным взглядом Евгения, Мацкевич сразу осекся, махнул здоровой рукой и повернулся к водительскому креслу. Ну, дружище, повоюем! бодро сказал он, берясь за странный, похожий на автомобильный, руль и протягивая ноги к педалям управления.
Машина, почувствовав его движение, сделала первый резкий рывок вперёд, даже зацепив стоящий рядом другой танк. Немцы посыпались с брони в разные стороны, отчаянно крича и ругаясь, но Пётр двинул «тигр» назад и вправо, задевая и руша избушку, из которой они выскочили всего за пять минут до того. Падающие бревна застучали гулко по корпусу снаружи, танк на мгновение остановился, но водитель, резко нажав педали и вращая руль, вдруг почти развернулся на узкой площадке. Затем машина рванула вперёд, разбрасывая в разные стороны и сминая деревянные доски, клочки соломы и комья грязной земли от того здания, что ранее было деревенской комендатурой, и выехала на узкую распаханную земляную дорогу вдоль сохранившихся домов.
Курт Йорих и его шофёр с ужасом смотрели на приближавшуюся к ним танковую громадину, их возвращавшийся в деревню мотоцикл застрял в колее и Вилли, отчаянно ругаясь, пытался его вытащить, когда началась заварушка. Соскочить оттуда они не успели, «тигр» вмял их сходу в грязь, даже не делая попытки остановиться, Мацкевич отчаянно жал педаль газа, пытаясь уничтожить по пути как можно больше фрицев. Последнее, о чем успел подумать Йорих, было воспоминание того, что голос, приходивший к нему в видениях, вот уже несколько дней подряд почти не оставляет его и пророчит Вермахту скорое, неизбежное, кошмарное поражение, предотвратить которое уже невозможно. А затем небо и земля создали у него перед глазами круговерть, которая мгновение спустя закончилась ужасной темнотой от надвинувшейся и перемоловшей катками его тело танковой массы.