Браток, ты как, живой? Нет-нет, не падай, ну же!
Женька еле заметно потряс головой.
Вот это тварь была! Петр кивком головы указал в сторону стола, где ещё пять секунд назад сидела живая, а не мертвая уже Киртичук, и, спокойно, но твёрдо, обратился к Соболеву:
Браток, ты, это, приди в себя! Давай, мы уходим отсюда, бежим к своим!
Глава 15
1812 г., Дмитрий Неверовский
Город пылал ярко-ярко, его могучие каменные бастионы были частью обрушены, а частью практически раскалены. Ядра били почти непрерывно, и среди ужасающего грохота носились люди, лошади и едва уцелевшие повозки.
Сила войск, брошенных императором Франции на Смоленск, была огромной, даже в сравнении с двумя успешно соединившимся несколько часов назад армиями русских. Наполеон, желая генерального боя за город, атаковал его сразу тремя мощными колоннами, стремясь снести и прижать к стенам, где ворота были слишком узкими для отступления, стоявший на переднем крае обороны корпус генерала Раевского.
Неверовский, приподнявшись в удобном мягком седле, тяжело вглядывался в ещё далекие, но упорно приближавшиеся неприятельские порядки. Остатки его дивизии, поредевшей и не отдохнувшей после десятков позавчерашних атак, были утра с поставлены не в первой линии, но, тем не менее, неминуемо должны были вступить в схватку уже скоро. Заветной подзорной трубы с ним уже не былопотерял ее в горячке сражения где-то среди дубов, но даже без неё было отчетливо видно, что огромная, изрытая холмами и балками, лежавшая перед городом низина Днепра была заполнена плотными рядами в сине-белых мундирах, и их количество было просто колоссальным!
Дивизия стояла под непрерывным пушечным огнём: время от времени прилетевшее ядро вырывало под горестным взглядом Дмитрия Петровича двух-трёх его солдат из общего строя, они валились, подоспевшие санитары относили их в лазарет, и несколько гренадёров из задних рядов немедленно занимали освободившееся место. Солдатушки топтались на месте хмурые, недовольные и утомленные, под ногами некоторых хлюпала свежая кровь, но теперь, после недавнего первого для многих из них боя, никто не желал более отходить.
Ничего, братцы, стоим! гаркнул Неверовский, уже наверное раз в седьмой за последний час объезжая свое каре. А песенники мои ещё в строю? Где Мамыкин, Саблев, а вот он, голубчик, а ну, всем выйти вперед! Запевай нашу, матушку, солдатскую! и первым, стараясь перекричать канонаду, затянул свою любимую:
По-старинному, да по-суворовски;
Мы закричим «ура» и пойдем вперед!
На штыках пройдем силы вражие,
Перебьем мы их, переколем всех!
Трое вышедших из строя гренадёров звонко подхватили родной каждому сердцу мотив, и вот уже хором запели все шеренги, обессиленные солдаты вдруг разом повеселели, и даже, казалось, ядра французов перестали долетать, как бы боясь потревожить это людское единение в горниле ожесточенного боя.
К середине долгого дня корпус Раевского, потеряв до половины людей, все еще продолжал сдерживать превосходящего противника, почти прижавшись к горящим крепостным стенам, но не отступив от них далее ни на шаг. Шевалье Пьер де Кроссье носился по фронту идущих в атаку, но застопорившихся мюратовых дивизий, и везде получал ответ от начальников, что солдаты устали, идти дальше не могут, а эти чёртовы русские падают, но не хотят отходить.
Страх и понимание неизбежности, возникшие у шевалье ещё два дня назад, когда на глазах у него так самозабвенно погиб этот русский поручик, утром только усилились. Он среди свитских офицеров Мюрата ехал на позиции к городу, когда из группы невысоких скрюченных на берегу реки деревьев грянул ружейный выстрел. Скакавший рядом с ним молодой красавец Растиньяк как-то вздрогнул и свалился на шею своему коню: пуля пробила ему грудь прямо под сердцем. Пока поражённые кавалеристы осматривались, ещё один из них упал навзничь с пробитой головой. Подоспевшая пехотная рота из дивизии Ледрю бросилась к берегу, но остановилась и залегла в траву, потеряв ещё троих под метким огнем. Лёжа, они по команде обрушили на чахлые деревца целый град пуль, дав несколько залпов, но в ответ раздавались лишь редкие выстрелы, точно поражая то одного, то другого французского стрелка. Солдаты отказывались идти дальше, стоило кому-то приподнять голову, и можно было немедля ее лишиться. Полковые командиры стояли поодаль, разводя руки, де Кроссье отчаянно ругался с ними, но продвижение войск вперёд застопорилосьи все лишь из-за одного русского егеря. Наконец прискакала вызванная кем-то конная батарея и четыре пушки в несколько залпов превратили в щепы все деревья, среди которых скрывался стрелок. Шевалье, не таясь, подъехал, и несколько сопровождавших его гренадёров растащили упавшие сучья и ветки, освободив от листвы искалеченное тело русского унтер-офицера, совсем ещё молодого, безусого и светловолосого. Он лежал с тем же безмятежным и одновременно торжествующим выражением, что де Кроссье видел у мертвого Берестова, и это напугало шевалье больше всего: как бороться с врагом, способным так спокойно принять смерть, жертвуя собой в безнадежной ситуации, не приемля ни почетный плен, ни возможность отступления!
И вот сейчас они стоят у этого города, и опять русские сотнями умирают, но не отходят ни на шаг! Что же это? Что это такое? Неужели судьба ныне не благоволит Франции, поставив против них столь неудобного и упрямого соперника? А ещё де Кроссье сильно беспокоило то, что он уже давно, более суток, не слышал глас. Как будто в отместку за невыполненную под Красным задачу, за неудачу, связанную с невероятной стойкостью русских, помешавших осуществиться планам императора, звучавший в голове зов затих. Он был с ним всегда во времена больших битв, но не здесь. Не здесь и не сейчас! Чёртовы русские стояли также непоколебимо, как и громоздящиеся за ними могучие крепостные стены этого трижды проклятого Смольенска!
Шёл уже пятый час пополудни, когда двадцать седьмая дивизия, прождав под орудийным огнем, наконец вступила в битву. Опять перед ними был старый знакомыйМюрат со своей пехотой и кавалерией. По рядам русских пронёсся веселый говор, смешки: опять, дескать, Мюратка к нам идёт, недополучил на орехи, ещё хочет. И хотя на сей раз на позиции не было таких естественных укрытий, солдаты смотрели на ряды приближавшихся синих французских мундиров уже без прежнего страха: Неверовский, несколько раз проносившийся вдоль строя на своём гнедом, видел радость близкого боя в глазах тех, кто стоял здесь: все были готовы задорого продать свою жизнь. По его команде, отчеканенной взмахами шпаги, гренадёры дали несколько залпов на пятьдесят шагов и тут же кинулись вперёд со штыками наперевес. Две линии, синяя и зелёная, столкнулись под непрерывные крики и нарастающий барабанный гул, началась страшная рукопашная штыковая свалка.
Дмитрий Петрович, неустанно следя за боем, вдруг краем глаза увидел справа от себя небольшую группу конных офицеров из пяти-шести человек, возглавляемую невысоким и совсем ещё юным черноволосым генералом, прекрасно державшимся на своей бледно-белой лошадке. Тот вдруг проскакал вдоль шеренги второй линии аршин на сто в сторону, и, выхватив шпагу, резким, но звучным голосом подал какую-то команду. Весь ряд, все триста штыков, неожиданно повинуясь его приказу, рванули вперёд и врезались в самую гущу схватки с фланга, подкрепляя русских и опрокидывая французов. Неверовский был одновременно восхищён и разозлён: он и сам думал подать команду к такой же атаке и то, что какой-то мальчишка, пусть и высокого звания, сделал это вместо него, сильно уязвляло. Но, подскакав к остановившемуся генералу и встретив его открытый и пристальный взгляд, Дмитрий Петрович сразу унял свой порыв, резко осадил уже готового наскакать на оппонента коня, и, переведя дух, обратился к молодому человеку, стараясь перекричать гром пальбы и близкое лязганье штыков.
Клянусь вам, генерал, первым желанием моим было накричать на вас, что вы не на своём месте вмешались. Но ей-богу, приказ ваш к атаке был весьма своевременным и много пользы принёс нам. С кем имею честь?
Начальник артиллерии армии граф Кутайсов Александр Иванович, слегка подбоченясь и глядя прямо на Неверовского прекрасными чёрными глазами, ответил генерал. Моё местовезде, и прошу ваше превосходительство на меня не держать обиду, ибо мы делаем здесь общее дело и во имя России. И.
Я Неверовский, командир дивизии, перебил его Дмитрий Петрович, ошеломлённый столь неожиданной встречей, и стремясь теперь быстро-быстро передать то, что сказал ему покойный Берестов. Мне нужно поговорить с вами, граф, и, стараясь удержать взбрыкивающую от грохота боя лошадь, Неверовский достал из-за пазухи тот перстень.
Кутайсов сразу изменился в лице, незаметно показалось, что волнение от боя сменилось каким-то другим, более глубоким погружением в себя. Он, задумчиво и одновременно с интересом, глядя на Неверовского, как будто оглянулся, не слушает ли их кто-то ещё, а затем подъехал почти вплотную.
Генерал, тихо спросил он, как будто даже слегка запнувшись. Г-генерал, эту вещь дал вам адъютант его высокопревосходительства командующего второй армией?
Да, граф, поручик Берестов, сделал это перед своей геройской гибелью два дня назад в бою на Смоленской дороге. Граф, я был давеча свидетелем вещей, мне не совсем понятных....
Отдаленный, но усиливающийся барабанный бой прервал его речь и оба повернулись на запад, в сторону Днепра. Неверовский посмотрел, прикрывая взгляд приложенной ко лбу ладонью, щурясь и стараясь высмотреть что-то вдали, на равнине, покрытой легкой дымкой из марева, орудийного пара и уже начавшего спускаться вечернего тумана, и тут Кутайсов протянул ему свою зрительную трубу. Поредевшие русские шеренги тем временем были приведены в порядок, раненые отнесены в лазарет, убитые оттащены назад, знающие своё дело офицеры штаба дивизии ловко сновали между рядами, выкрикивая команды.
Генерал! сказал Кутайсов многозначительно. Эта сволочь опять готовит атаку на вас. Решено сегодня, по крайней мере, Смоленск Бонапарту не сдавать, а вашу дивизию скоро сменят. Как их снова отобьёте, встанете на бивакмилости прошу ко мне. Найдите меня через штаб его высокопревосходительства генерала Барклая. Я жду вас, да сохранит вас господь! и, повернув своего низенького жеребца, сопровождаемый свитой, он медленно двинулся в сторону объятого пламенем центра города.
Де Кроссье остановился на окраине, за небольшим леском, куда не так сильно доносился удушливый дым от пылающих строений. Он был раздосадован и бледен, белоснежный ещё утром мундир стал грязно-серым от пыли и копоти, один эполет сбит осколком картечного ядра, каким-то чудом пролетевшим по касательной и его плеча не задевшим. Великая армия, весь день штурмовавшая этот треклятый городишко, не продвинулась ни на шаг. Русские, которых он видел в этом сражении, были просто ужасны: он был свидетелем, правда, издали, как одного их офицера с оторванной по локоть правой рукой, несколько солдат пытались вывести из кипящего вокруг рукопашного боя. Так этот русский, в изгвазданном, покрытом свежей кровью мундире, продолжал рваться вперёд, размахивая шпагой в левой здоровой руке и выкрикивая команды, пока его не утащили силой назад трое дюжих гренадёров. Его отважное и отчаянное упрямство вновь напомнило шевалье про смерти, которые он уже недавно видел: русского адъютанта на лесной дороге и того офицера-егеря на берегу Днепра. Де Кроссье почему-то вдруг показалось, что все они, и этот раненый тоже, все слышали глас в миг перед своей геройской гибелью. А он не слышит! В тот самый момент, когда это более всего нужно!
И тут он резко дернулся и остановился, в затылке, к его вящей радости, появилось знакомое тянущее чувство. Он постарался сконцентрироваться, прислушаться, понять приказ или команду. И сразу же резко обернулся: всего шагах в двадцати на него летел казак на низенькой приземистой лошадке, с пикой наперевес. Это было так необычно, ибо он знал, что эти полудикие русские конники никогда не атакуют поодиночке, но, видимо, де Кроссье показался легкой добычей. Лица противника было почти не видно, голова, закрытая волосатой шапкой, качалась из стороны в сторону, и издавала легкий присвист и цоканье. Все это шевалье осознал всего за несколько секунд, пока казак доскакал до него, он был уже готов и успел уклониться от пролетевшего над головой острия, одновременно выхватывая пистолет из-за пояса. Ещё через пару мгновений он выстрелил в спину удалявшемуся противнику и тот, резко вздыбив коня, рухнул на землю. Де Кроссье подъехал и соскочил со своей лошадки. Русский был убит пулей в затылок наповал, он лежал ничком, раскинув руки, как в последний раз обнимая землю, перевернув его, француз увидел на губах ту же легкую безмятежную улыбку, только подчеркнутую стекавшей с уголка рта струйкой алой крови. Вот опять! Вздохнув, де Кроссье начал снимать с казака его широкий балахон и папаху. Через несколько минут, облачившись поверх мундира в эту жаркую степную одежду, и подняв с земли оброненную тяжелую казачью пику, он уже медленно ехал по направлению к русским позициям.
Глава 16
2019 г., Максим Шмелев
Я тихо сидел в небольшом узком коридорчике, слушая уже полчаса перепалку за стеной. Казённое учреждение по адресу улица 1905 года, дом 4, корпус 1, оказалось участком мирового суда, и сейчас там вовсю шло заседание.
Голос судьи Величко Ольги Васильевны, строгий и властный, никак не вязавшийся с ее миловидной внешностью чисто русской деревенской бабы, высокой, с длинными русыми собранными в косу вокруг головы волосами и васильковыми глазами (я рассмотрел ее буквально за минуту, войти и послушать заседание она мне не позволила), ее речитативное зачитывание документов постоянно прерывало и заглушало доводы истца и ответчика. Истец, представитель собственника, чья квартира, судя по всему была повреждена вследствие прорыва канализации, тоже имел чисто рязанскую внешность: высокий и седоватый мужчина лет пятидесяти с как будто вылепленными хлебным мякишем чертами одутловатого лица и прямым носом. Ответчика я сразу не увидел: судя по всему, это был очень пожилой человек. Он отвечал тихо, невпопад, я его практически не слышал, ибо любая его попытка заговорить тут же заглушалась громкими окриками рязанского юриста и чеканными репликами женщины-судьи.
Других вариантов, собственно, у меня не былов доме, помимо судебного участка, находился ещё магазин «Магнит» и сотни две квартир, поэтому искать какое-либо другое место не имело смысла. Если на какое-то событие 7 мая мне указала таинственная записка, то оно должно было случиться именно здесь. А ошибаюсь я или нет, понять сложно, голос из другой точки пространства-времени больше не приходил, канал связи не работал по какой-то причине или просто так: возможно оттуда не хотели вмешиваться, оставив все идти своим чередом. Я просто сидел и смотрел, что будет дальшепо опыту я чувствовал, что будет какая-то подсказка, некий намёк, который должен направить мои дальнейшие действия.
За стенкой судья продолжала монотонным речитативом зачитывать решение: я в него особо даже не вслушивался. Вроде бы как ответчику Соболеву присудили заплатить компенсацию истцу Алехину за повреждённую в ходе потопа квартиру в сумме трёхсот с чем-то тысяч рублей, и компенсацию услуг представителя в сумме сто двадцать тысяч, и компенсацию стоимости экспертизы, и компенсацию госпошлинывсе вместе почти на полмиллиона. Судья, наконец, закончила, из комнаты вышел довольный рязанский юрист, а ответчик, похоже, все сидел на месте. Прошло минуты две, и я, наконец, решился подняться и заглянуть внутрь.
Там, на потертой деревянной лавке, сгорбившись и смотря в пол, сидел худой старик, весь седой, как лунь, с костылем и в старом пыльном поношенном пиджаке, на котором, к моему удивлению, сиял начищенный до блеска маленький разноцветный прямоугольникя знал, что это были орденские планки, своего рода информационная табличка, на которой раньше указывались награды ветерана войны.
Неужели он воевал, сколько же ему лет? подумал я, а старик вдруг поднял голову и впечатал в меня пронзительный взгляд прищуренных глаз, которые горели живым огнём на его высохшем, почти безжизненном и бледном лице.
Вам вам плохо? я спросил первое, что пришло в голову, даже не подумав, насколько глупым казался этот вопрос. И удивительно было услышать в ответ тихий, но по-мальчишески бодрый голос, в котором явно чувствовалась военная выправка:
Молодой человек, плохо мне было лет двадцать назад. А сейчас мне обычно. Так что не волнуйтесь, это обычное мое самочувствие, и старик усмехнулся краешком сухого рта.