Это Ке-Омм. Смотри!
Земля укрупнилась, словно Лёшка опустился ниже. Раскинув крылья, пролетела мимо похожая на коршуна птица.
Промелькнула пенным буруном скалистая береговая линия, ощетинилась, отступая, стволами корабельных сосен. Дневное солнце облизало взгорки и выступы, испятнало тропки. В узкой бухте покачивался на волнах парусник. Темнел частокол на берегу. Чуть дальше, среди мешанины камня, крохотные люди смолили лодки и развешивали сети. Над косыми крышами хижин курились ленивые дымки.
Это Дикий край, сказал Мёленбек.
Лёшку потянуло дальше.
Сосны поредели, взбираясь на горбы холмов. Холмы скоро сменились лугами, красно-желтыми от разнотравья. Высоко залетевший шмель выжужжал сердитую жалобу. Чашей выгнулось озеро. На берегу озера возник городок соломенные крыши, каменные башенки, в золотых бликах пролетели многовёсельные лодки.
Лёшку качнуло влево. Через лесные кущи, через холмы и заросшие остатки крепостей его перекинуло к широкой реке и понесло над ней, между обрывистыми берегами, понижающимися и сбегающими в песчаные отмели.
Это Кьяса, выдохнул Мёленбек.
Река расплелась на рукава, одно по перекатам нырнуло к горам, другое юркнуло в низину, распаханную на квадраты полей, основное русло приросло домиками на сваях, а впереди забелели стены большого города, подмявшего под себя удобный, пологий склон. Мощеные дороги паучьими лапками расползлись в стороны.
Это Гар-Кавар. Столица Речных Королей. Дед Гейне-Александры воевал с ними раньше.
За садами и целой вереницей прудов потянулись взгорья, прорезанные ущельями. У припорошенного снегами хребта Лёшку развернуло и повлекло обратно. Кьяса осталась справа, а внизу задышала под ветром степь, забелели солончаки, промелькнул городок, окольцованный стеной, горизонт заплыл маревом, проглатывающим лошадиные стада, погонщиков и их круглые юрты из жердей и шкур.
Через какое-то время степь выцвела и растрескалась, вдалеке слева выросли циклопические то ли каменные, то ли железные дуги, но Мёленбек направил Лёшку прямо, над жарким, красноватым песком и горным отрогом. За ними снова был лес, простершийся на долгие километры, и там, где он редел, проглядывали деревеньки и башенки.
Это Ластвейг.
За цепью холмов, вершины которых усеивали развалины, открылось песчаное побережье. Под Лёшкой пронеслись черепичные крыши, причалы и корабли, затем выросли иссиня-черные, изъеденные ветрами и временем скалы. Целый город, врезанный в гору, промелькнул мимо, оставив на сетчатке глаз ряды каменных хижин, друг по другу забирающихся к небу.
Мёленбек опустил Лёшку ниже извилистое ущелье бросило его в долину с высокой башней, десятком домиков и копями у подножья.
Дьинжан, сказал Мёленбек. Здесь убили отца Гейне-Александры. Здесь легла вся его охрана и мой учитель.
От башни повеяло холодом.
Ладно, вздохнул Мёленбек, пора показать тебе что-нибудь повеселее. Тридцать лет назад дед Гейне-Александры, Кристоф Лакке Твердый, наконец собрал все кошали от Пьершалота до Грунде-Карти под свою руку и основал Крисдольм.
Верхушки елей надвинулись и пронзили Лёшку. Игольчатые лапы обмахнули лицо. Бестелесного, Мёленбек приземлил его на тропинку и подтолкнул в спину:
Беги!
Тропинка, разматываясь, завиляла среди деревьев.
Лёшке казалось, будто его, мягко поддерживая, несет ветер. Елки кончились, и распахнулась такая ширь, что захватило дух.
С небольшого взгорка вниз!
Полный цветов луг взрывается бабочками, тропка взлетает на мостки, зеркало ручья отражает молодое, совсем не Лёшкино лицо.
Конечно! Это же Мёленбек!
Они с Мёленбеком, коротконогим черноволосым мальчишкой, бегут мимо крепких, низких изб, квохчут куры, вслед им мычат из клетей коровы, мальчишка-подпасок издалека, приветствуя, машет кнутом.
И всё останавливается.
Лёшка повис посреди дороги, хлынувший ниоткуда белый туман принялся стирать все вокруг: людей, животных, ограды из жердин.
Прости, голос Мёленбека скрипнул, будто не смазанная тележная ось. Это не стоило Это совсем прошлое.
Пошёл дождь. Рядом, невидимая, хрустнула ветка. Зашумела листва.
Вот, сказал Мёленбек, пусть так.
Лёшку качнуло. Мир оформился заново, обрёл глубину, только стал чуточку старше и, возможно, печальней.
День погас, холмы и поля выцвели, в темноте заплясали огоньки.
Добро пожаловать в Крисдольм, сказал Мёленбек. Это южные окраины, Дьинжан справа, в двух днях пути на восток, Гар-Кавар в тридцати днях пути на запад. До столицы отсюда семь дней в карете на север, северо-запад. Надо сказать, Алексей, путешествия по здешнему бездорожью помнятся на всю жизнь. Больше, конечно, заднице помнятся, чем душе. Душу из меня вытрясло на первом же каменистом участке.
Ночь была полна стрекота и птичьих перекличек.
Ветерок путался в невидимых Лёшкиных волосах, подгонял, тянул за собой. Крисдольм ночной, утренний, дневной. Лёшка проплывал через деревеньки и городки, крепости и замки. Где-то жили бедно, где-то богато. Где-то доили отощавших коз, а где-то торговали упитанными свиными тушами. На полях мокла пшеница. В садах белели незрелые яблоки. Дети постарше помогали родителям, помладше махали игрушечными мечами или играли в салки. Старики грели кости на лавках.
Мёленбек комментировал односложно, ограничиваясь лишь названиями. Кошаль Кнеггер. Кошаль Декрат-Эгье. Кошаль Вессер. Кошаль Ливелам. Бартмуд. Рискьёффер. Сестринский лес. Гиммельлин. Темные Пути.
Мир дышал покоем.
Или нет, мир замер, как канатоходец на канате. Мгновение и все опрокинется, закрутится, разлетится на осколки.
Лёшка это почувствовал.
Плескали водой колеса мельниц, раздувались мехи, звенело железо, пенилось пиво, хохотали в тавернах торговцы и гремели щитами панциры в летнем военном лагере.
Но
Ты правильно чувствуешь, сказал Мёленбек.
В сизой дымке вдруг выросли горы, протянулись слева направо, складчатые, будто однажды поглаженные против шерсти. Дымные костры у подножий. Каменные постройки. Бездонные глотки пещер. Тихие люди в темно-красных одеждах. Мягкие сапоги. Лица под капюшонами. Лошадиные черепа на пиках.
Голубые горы, произнес Мёленбек. Сейчас-то я знаю, что Тьму-Ольвангу подарил ассаям Шикуак, но раньше
Он вздохнул.
Молочный туман, будто прибой, затопил огоньки костров.
Там не было связи, никакой. Древнее дохлое божество и Шикуак Знаешь, посетим-ка мы с тобой столицу, славный Паргид, город мостов и площадей, Голодной башни и Сливового сада. Запоминай, мой секретарь.
Из тумана, будто рифы из пены, поднялись широкие крепостные ворота, и Лёшку потянуло сквозь них. Блеснуло, мёдом потекло солнце. Хлынули звуки и запахи. В Паргиде было жарко. Дремал в караульной будке, бодая лбом стенку, пожилой ветеран в каске и при копье. Гремели колёса въезжающих в город повозок. На небольшом лужке у коновязи паслись лошади.
Широкая мощёная улица распахнулась перед Лёшкой и понесла его над собой. Дома из искристого серого камня и желтого песчаника выросли по сторонам. Двухэтажные, трехэтажные. Зашумела невидимая, спрятанная под мостками вода. Между домами расцвели небольшие садочки, за оградами притаились дворы. Гостиничные вывески заскрипели, словно призывая к себе путников.
Справа улица растеклась торговым рядом, за которым выстроились лабазы и лавки. Торговля шла живо. Кричали зазывалы, сновали девушки с лотками, полными горячей снеди, катил тележку зеленщик. Вкусный дым ходил кругами, и, казалось, околдованные им, горожане потому и не спешат уходить из рядов, прогуливаются, присматриваются, дышат.
Мимо Лёшки прошагал небольшой отряд в двухцветных куртках и коротких штанах, заправленных в чулки. За ним прокатила карета четвёрка лошадей с плюмажами, два кучера, красные колеса. Мелькнул канал. На горбатом мостике застыл с удочкой серьёзного вида мальчишка лет семи-восьми.
Дома, дома, дома. Бельё на верёвках. Цветы в горшках. Столбы объявлений. Мастерские и лавки. Пекарни и трактиры. Закопчённый, звенящий металлом оружейный цех.
Несколько длинных, окрашенных в желтый цвет зданий прятались за частоколом деревьев с раскидистыми, пышными кронами. Во дворах, на многочисленных скамейках, как воробьи, сидели дети, мальчишки отдельно от девчонок.
Гимнеты, пояснил Мёленбек, училища, школы.
За гимнетами потянулся парк со статуями. В центре его стояли шатры и фургоны бродячих артистов и помост с обтрёпанным лоскутным занавесом.
Далее дома встали тесно, приросли этажами. Улица, вильнув, стала забирать вверх. Окна заблестели витражами, вывески приобрели размах и позолоту. Втиснувшийся между двух пышных особняков дом с колоннами и оградкой оказался банком.
Слева из темного камня на взгорке, в окружении башенок, вырос форт со штандартом, полощущимся на шпиле, справа от него, через улицу и канал расположилось старое, сложенное из крупных, позеленевших от времени блоков здание.
Это крепость городского гарнизона и казармы гвардии, пояснил Мёленбек. При захвате столицы гарнизон был сожжен.
Дальше он лишь перечислял: дом Керанти, дом Ольяно, дом Каварго, дом Кадель-и-Гранде, дом Шеми, дом Сомбалей, дом Принцев Побережья.
Дома соревновались друг с другом колоннами и капителями, окнами и пилястрами, крышами, арками, флюгерами и росписью фасадов. Лёшке так и представлялось, что их владельцы имеют общие с ними черты то долговязую, то пышную фигуры, то выпяченную губу, схожую с балконом второго этажа.
Все дома тесным полукругом жались к широкой площади, с левого бока к которой примыкала низкая башня.
Это Голодная башня, сказал Мёленбек. Раньше здесь жил Петернак, а потом я. Вид у нее, конечно, не самый лучший, но это лишь снаружи.
За площадью темнела ограда.
Лёшку потянуло к высоким воротам, на которых железные стебли и наконечники стрел свивались в арочный венок. Здесь стояла охрана караул из четырех человек. Стеганые куртки, облегченные нагрудники, короткие мечи.
Вперёд, Алексей, сказал Мёленбек.
Ворота дрогнули, и венок проплыл над Лёшкиной головой.
Я шёл здесь в последний раз три месяца назад. Правда, в твоём мире-отражении, получилось, что состарился уже на целый год.
Дорожка изгибалась перед рядом похожих на кипарисы деревьев. Деревья стояли тесно, прорастая друг в друга веретенообразными кронами. По правую руку, белела беседка, в нем сидела чопорная дама в зелёном и золотом, и, отставив мизинец, пила чай из чашки. На коленях у нее сидел кот, лениво помахивая тяжелым, перехваченным лентами хвостом. За беседкой перекидывался через искусственный пруд лёгкий мостик. По глади пруда скользили серые, с красными хохолками птицы.
Мёленбек ничего не сказал про женщину.
Дорожка, свернув, приблизилась к широким ступенькам, над которыми навис портик. Белые колонны, новый караул. Тяжелые двери с двухцветным гербом со скрипом подались в стороны, приглашая в шорохи и сумрак.
Сюда, господин цайс-советник.
Голос раздался слева, в мягком свечном свете обозначились рука и лицо.
Слуга пошёл впереди, Лёшку повлекло за ним, он поплыл над узорчатыми полами по темному коридору сквозь залы с занавешенными окнами с одной стороны и с смутно угадывающимися панно с другой.
Было тихо. Хотя откуда-то налетали шепотки и скрипы, в дверях колыхались портьеры или мельком, в отблесках утаиваемого света, появлялись и пропадали темные фигуры. Свеча слуги выхватывала из темноты черные ленты, протянувшиеся над притолоками.
Неудачный день, сказал Мёленбек, долгий траур по королю.
Коридор окончился ступеньками.
Слуга поднялся, придерживаясь свободной рукой за вьющиеся спиралью перила.
Следуйте за мной, господин цайс-советник.
Второй этаж был полон людей. Из-за обилия темных одежд в полутемной, с редкими вкраплениями тусклых свечей анфиладе они казались тенями. Поблескивали украшения и ордена. Шаркали подошвы, шуршала ткань. В бокалах на узких столиках стыло вино.
Шепотки вились под сводчатыми потолками.
Тела так и не нашли
Она еще храбрится, бедная девочка
Говорят, Второй кнафур идёт к столице, и если их не перехватят
Вести неутешительны, моя дорогая
Паргид, я полагаю, не продержится и недели
Появление слуги вызвало некий переполох и заставило шепотки испуганно истончиться. Тени раздались в стороны, пряча глаза в пол, и Лёшка был только рад миновать их побыстрее. Бледные лица, тонкие пальцы, узкие ниточки поджатых губ.
Трусы! подумалось ему. Какие трусы!
Через три месяца большинство из них присягнёт Шикуаку, сказал Мёленбек.
Анфилада закончилась коротким переходом.
Караул в арке приветствовал их дробным стуком сапожных каблуков.
Здесь, господин цайс-советник, поклонился слуга.
Еще один коридор. Двери. Двери. Поворот и неуместное, невозможное в общем трауре солнце, золотым пятном застывшее на полу. Штора отдёрнута.
Лёшка даже зажмурился.
Ближайшая дверь приоткрылась, плеснув изнутри светом и возбужденными голосами.
Солье?
Вышедший в коридор мужчина в коротком чёрном камзоле, казалось, схватил Лёшку за невидимый рукав. У него были резкие черты лица, не отталкивающие, но и не приятные. Глубокие морщины, идущие от крыльев крупного носа, стягивали губы в желчный полумесяц. Иссиня-чёрные волосы серебрились на висках.
Как она? спросил Мёленбек.
Сам увидишь.
Наполненная светом комнатка оказалась мала. Все её богатство составляли высокие, до потолка, шкафы с книгами и свитками, утыканная свечами, низко подвешенная на цепи железная люстра и стол в центре. На столе была расстелена ломкая, вручную отрисованная карта, с одного края прижатая несколькими томами в кожаных переплётах и по диагонали, на другом конце подносом с пузатой бутылкой темного стекла и бокалами.
Люди, склонившиеся над картой, водили пальцами по пунктирам и линиям тропок и дорог и пытались перекричать друг друга.
Людей было трое.
Ближним к Лёшке оказался полный, лысеющий мужчина лет пятидесяти, с толстыми щеками и крупным носом. Тёмно-синий камзол его поблескивал золотой нитью в вороте. Кружевной траурный бант на шее был схвачен заколкой с камнями.
Нет-нет! спихивал он с карты пальцы второго участника собрания. Вы предлагаете невозможную вещь! Совершенно невозможную!
Вот здесь!
Его оппонент, не обращая внимания на чужие руки, вонзил указательный палец в точку на карте. Резкие, отточенные манеры выдавали в нем военного. Жесткое, волевое лицо уродовал шрам, протянувшийся от губы к уху.
Здесь нужна засада. Хотя бы ликурт с панцирами. Пусть мы ослабим гарнизон
Гарнизон должен быть здесь! тут же, краснея, завопил мужчина с бантом. Он призван защищать Паргид!
Серые глаза военного сделались злыми.
Это Сомбаль и Кронваль, шепнул Мёленбек. Хранитель ключей и капитан гвардии. Один предаст, другой будет убит при прорыве хъёлингов через ворота.
Хватит!
Ладонь третьего собеседника звонко хлопнула по столу.
Он поднял голову, и Лёшка вздрогнул. Его обманула свободная куртка и волосы, аккуратно зачесанные назад. Вместо живущей в его воображении принцессы в воздушном платье, капризной дурочки с розовыми щечками, на него посмотрела девчонка где-то одного с ним возраста, бледная, с темными кругами под глазами, до смерти уставшая, но не подающая вида и держащаяся из последних сил.
Здравствуйте, Солье, чуть хриплым голосом сказала она.
Здравствуйте, Гейне-Александра.
Мёленбек поклонился, и Лёшку тоже дёрнуло вниз.
Я рада вас видеть. Очень. У нас тут губы у девушки дрогнули, но она справилась с собой. Мы строим план обороны.
У нас катастрофически не хватает людей, сказал приведший Мёленбека мужчина с резкими чертами лица.
А сколько их, Шалок? спросил Мёленбек.
В гарнизоне двести. Часть я отправил за крепостную стену охранять крестьян, спешащих укрыться в Паргиде.
А в казармах? Мёленбек (а вместе с ним и Лёшка) повернулся к капитану гвардии.
Тридцать семь, хмуро ответил тот.
Александра произнёс Мёленбек.
Господин Солье, торопливо произнесла девушка, посмотрите, вот здесь, здесь узко
Она прижала пальцем бумажную складку.
Александра, терпеливо и мягко, как маленькому ребенку, пытаясь завладеть его вниманием, повторил Мёленбек, послушайте моего совета: защитить Паргид невозможно. Вам нужно бежать. Я могу открыть