Наталья ТочильниковаГород убийц
Глава 1
Сумерки, точнее час перед рассветом. День длится уже часа четыре. Весна! Появились проталины, а на них белым мертвенным светом сияют местные асфодели. Совсем не такие, как те земные асфодели, которые можно встретить в горах в окрестностях Кириополя. Эти бледнее и действительно светятся в темноте люминесцентным цветом. Для царства Персефоны куда более подходящий цветок, чем древнегреческий тезка.
Я сижу на мшистом камне и любуюсь этой адской красотой.
Позади слышны шаги.
Я оборачиваюсь.
Ко мне идет парень в куртке с глубоко надвинутым капюшоном. Лица не видно.
Мсье Вальдо говорит он.
Да. С кем имею честь?
Он подходит ко мне, наклоняется и раскрывает ладонь. Там сияет багровая надпись: «RAT»«Республиканская Армия Тессы». Металлические буквы на серебристом фоне. Такие значки мы когда-то прикалывали на береты. Одиннадцать лет назад. Точнее почти двенадцать.
Вам не стерли память об этом символе? спрашивает он.
Не стерли. Должен же я знать, кого гнать взашей.
Мне уйти?
Я подвинулся на камне, освобождая для него место.
Садитесь. С удовольствием прокачусь до Психологического Центра. Хоть в окно миниплана увижу нормальный город. Знаете, приятно, хоть на день вернуться в царство живых. Но вы должны понимать, что эту сцену из меня вытрясут.
Я понимаю.
Тогда ваше дело. Как к вам обращаться?
Филипп.
Псевдоним?
Неважно.
Конечно, неважно. С чем пришли?
Как они поймут, что эта встреча была?
Да очень просто, Филипп. Мои моды регулярно информируют моего психолога глубокоуважаемого Евгения Львовича о составе моей крови. Официально это делается для того, чтобы я не наложил на себя руки. На самом деле, подозреваю, точнее практически уверен, что у этой функции более широкое применение. Так вот, как только уровень какого-нибудь гормона у меня падает ниже нормы или взлетает выше, у Ройтмана звучит некий сигнал тревоги, ну, или загорается виртуальная красная лампочка, не знаю точно. И Евгений Львович связывается со мной и спрашивает что-то вроде: «Это почему, Анри, у тебя пять минут назад был резкий выброс адреналина в кровь? С чего бы это?» Странно, что еще не позвонил. Спит, наверное. Я, конечно, придумаю что-нибудь про местную фауну, но высоким искусством вранья я и до Центра владел весьма посредственно, а в Центре оно атрофировалось совсем. Так что я-то совру, но вероятность того, что он мне поверит процентов пять.
Понятно. Но ничего. В крайнем случае, у меня есть капсула.
Я вопросительно посмотрел на него.
Какая?
Такая же, как та, которую вы не приняли перед арестом.
Не успел, меня усыпили биопрограммером.
Я успею.
Не делайте этого! Не хватало еще одного трупа на моей совести. Мне мало?!
Это мое дело.
Угу! Что у вас там за структура? Пятерки? Тройки?
Неважно. Но я не хочу спалить сеть.
Туда ей и дорога.
Это психокоррекция, сказал он.
Даже спорить не буду. Скорее всего. Знаете, забавно за собой наблюдать. Я, в общем-то, понимаю, где последствия психокоррекции. Предполагаю, по крайней мере. Но я действительно так думаю. Четко отделить мои мысли от того, что мне прошили, невозможно. Только на уровне предположений, из логики исходя. Видимо, революционер и повстанец Анри Вальдо двенадцать лет назад не мог думать так, а думал, скорее всего, вот так. Но это не мои мысли, это мои предположения. Например, тогдашний Анри Вальдо не мог желать спалить вашу сеть к чертовой матери, а я считаю, что это лучшее, что я могу для вас сделать. Живы останетесь. Найду способспалю.
Понятно. Я ждал другого разговора.
Ребята, завязывайте, действительно. Если вы еще никого не убили, даже Дауров не найдет, что вам предъявить. Треп не преступление. Игра в сетьтоже. Я понимаю, что вам интересно в это играть. Тайная организация, героика, антураж. И мне нравилось. Я прекрасно помню. Только игра опасная. И кончается плохо. Не убили никого?
Филипп молчал.
Ну, судя по тому, что о крупных терактах после войны я не слышал, не так много, сказал я. Максимум отправят в Центр на пару лет. Неприятно, но не смертельно. Зато мозги на место становятся просто классно. Не гильотина, ей богу!
Из-под капюшона послышался смешок.
Неплохое сравнение.
В смысле, одну голову сняли, другую поставили? Иногда стоит.
Мсье Вальдо, мы хотели предложить вам свободу.
Вы не можете мне ее дать, даже если распилите браслет так, что он будет и дальше передавать сигнал шерифу Чистого, шерифу ближайшего города, Ройтману и так далее. И никто ничего не заметит.
Есть метод, сказал он.
Может быть. Я даже интересоваться не буду. Вы не можете мне ее дать. Потому что бегать и прятатьсяэто не свобода.
Все же лучше, чем эта тюрьма, он кивнул в сторону асфоделевых лугов и дальних сопок.
Это не тюрьма, это Аид. И так как меня девять с половиной лет убеждали, что именно тут мне самое и место, я чувствую себя совершенно в ладу с самим собой. Все очень правильно и милосердно. Поле мук уже отменили, Элизиума пока не удостоился. Так что любуюсь асфоделями, надеясь на забвенье. Не ходите по моей дороге, Филипп.
Мсье Вальдо, вы что не понимаете, что это навсегда?
Не понимаю. Когда я был в Центре, я тоже думал, что Центр навсегда. Оказалось, нет. А недавно я получил очень теплое письмо от Леонида Аркадьевича. Теплое! От Хазаровского! Оказывается, он тепло умеет.
За что вас хвалил государь, мсье Вальдо? в его голосе звучала ирония.
Дело в том, что зимой здесь совсем делать нечего. Летом я пишу монографию по местной флоре, а зимой, за неимением флоры, этот номер не проходит. Так что я развлекался тем, что торчал в Народном собрании. В пассивном режиме, конечно, я же права голоса не имею. Потом придумал, как перевести пассивный режим в активный. Проще пареной репы. Берется хороший друг и грузится проектами законов, аргументами, экспертными заключениями. За зиму через Реми Роше я провел законов штук пять. Все приняли. Потом не вынесла душа поэта. Я написал очередное экспертное заключение, отослал Хазаровскому и попросил, если он ничего не имеет против, выложить его от своего имени, поскольку я не имею права. Он выложил, правда, не совсем от своего имени, а от имени анонима, имя которого обещал раскрыть позже. А мне написал, какой я молодец, какое замечательное у меня экспертное заключение, как он рад, и пообещал в ближайшее время смягчить мне условия ссылки. И про Реми догадался. Стиль, говорит, тот же. И Реми ему меня спалил. Я, впрочем, не в обиде.
Анри Вальдо занялся ботаникой и сочинением законов, в восторге от всемилостивейшего письма государя и надеялся заработать его прощение, иронизировал мой собеседник.
Именно так. Я занимаюсь ботаникой, сочиняю законы и надеюсь на прощение. Так что вам здесь ловить нечего.
Ну, я пойду, сказал он и поднялся, было, на ноги, но я остановил его.
Садитесь. Мы так и не поговорили о главном. Каковы ваши цели?
Независимость Тессы.
Понятно. Почему бы вам не поставить этот вопрос на Народном собрании Тессы? Я вас не поддержу, но это единственный легальный путь. И единственный легитимный.
Народное собрание не примет. Сейчас не примет. Они поддерживают Хазаровского. Он для них свой. Тессианец же.
Тогда, о чем речь? Вы что с Народным собранием воевать собираетесь?
Видимо, стоит. Они не понимают ни черта. Все равно Кратос тянет нас назад. Куда более пассивное, ленивое и тупое население, чем на Тессе. Даже не все прогрессивные инициативы Хазаровского находят поддержку. Чего стоит только ссылка для вас!
Ссылка для меня не самое главное.
Референдум не поддержит Хазаровского. Видели, как Нагорный дирижирует общественным мнением? Они продавят Нагорного.
Он неплохой человек.
Я не сомневаюсь, что он честный человек, но он имперец до мозга костей. Я могу поверить, что Хазаровский не начнет войну, если Тесса объявит о независимости, но Нагорный ее начнет. Поэтому действовать надо сейчас, когда у власти Хазаровский. Если мы добьемся независимости сейчас, мы вас выкупим или обменяем.
Не факт, что меня захотят продать или обменять.
Тогда выкрадем.
Не уверен, что я сам этого хочу. Хотелось бы конечно еще раз увидеть Версай-нуво. Но как я буду там себя чувствовать? Мне чем хуже, тем лучше. Ситуация, которую нельзя воспринимать как наказание, для меня дискомфортна.
Это психокоррекция.
Конечно. Даже не сомневаюсь.
Мсье Вальдо, психокоррекция обратима.
Еще три года мучений
У нас очень хорошие специалисты. Вы же знаете, именно Тессаколыбель психокоррекции. На Тессе появились первые Психологические Центры.
Знаю. Но не уверен, что я хочу стирать то, что прошил Ройтман. Скорее не хочу.
Это психокоррекция.
Да. Но это уже я. Не хочу еще одной ломки. Я уже настроен на другое. Кстати, от Нагорного я тоже получил очень теплое письмо. Я через Александра Анатольевича тоже выложил экспертное заключение по юриспруденции. И оно у меня проголосовало с экспертным коэффициентом пятьдесят. А потом Нагорный написал мне, само собой, какой я молодец, что работаю на благо империи, как он этому рад, как за меня болеет, и пообещал назвать мое имя после принятия закона. И клялся и божился, что он вовсе не дирижирует общественным мнением, а может только влиять на него в некоторых границах. И что он голосовал для меня за более мягкий вариант, но он не прошел. Но и сейчас более мягкий вариант двумя руками поддержит.
А от Даурова вы теплых писем еще не получали, мсье Вальдо?
Пока нет.
Тогда я пойду, пока не получили.
Что ж, прощайте.
Я подумал, что мне надо удержать его. Потому что это серьезно. Потому что он примет свою дурацкую капсулу. Потому что он умрет.
Но меня вызвал Ройтман.
Анри, около часа назад у тебя был выброс адреналина в кровь. Что случилось?
Ничего особенного, Евгений Львович. Я тут гуляю, собираю растения. Присел на камень, а из-под камнязмея. Совершенно неожиданно. Но все в порядке.
Анри, не ври мне. Мы договорились, что ты мне не врешь.
Почему вы думаете, что я вру?
Сколько змей было?
Одна может быть показалось еще что-нибудь.
Судя по графику, одна большая и три маленьких. Так что, Анри, иди домой, я сейчас приеду, и ты мне каждый пик объяснишь.
Хорошо.
Бежать домой сломя голову было совершенно ни к чему. Раньше, чем через два часа Ройтман сюда не доедет.
Вставало солнце, освещая сопки и окрашивая асфодели в розовый цвет.
И в свете солнца все казалось не таким трагичным. В конце концов, с чего это ему принимать яд, пока его никто не собирается задерживать? Два часа, пока Ройтман приедет. Еще час на то, чтобы доехать до ближайшего биопрограммера. Ну, полчаса. Два с половиной часа! Десять раз уйдет.
Лица я его не видел, имени не знаю. «Филипп»псевдоним, конечно. Не найдут.
Близился полдень, когда я набрел на кострище. Свежее, еще дымится. Круг асфоделей вытоптан и выжжен.
Что он здесь жег? Я не сомневался, что кострище оставил мой утренний собеседник. Местные сюда не ходят. Что им здесь делать? Они на шахтах. Это я бездельничаю.
Я вытащил из догоравшего костра кривую полуобожженную ветку. Здесь прямых нет. Вся растительность такая: кривая и низкорослая. Разве что кроме асфоделей.
Пошевелили пепел. В самом центре, где должно быть был самый жар, что-то блеснуло. Я присел на корточки и пощупал рукой золу. Чуть не обжегся и снова взял прут. Выгреб кучку пепла с подозрительным содержимым.
Под полуденным солнцем сияло кольцо.
Передать информацию, а потом избавиться от кольцаэто правильно, конечно. Мы тоже так делали одиннадцать лет назад. Прошлое, которое мне так хотелось забыть, все-таки добралось до меня: сияло и жгло раскаленным в костре металлом.
Стоит ли мне вообще его трогать? Если там что-то сохранилось, я все равно не смогу это прочитать, оно же настроено на хозяина. Меня не опознает. Да и скорее всего все стерто.
Но знать как-то спокойнее, чем не знать.
Я отбросил его палкой к кромке снега и подождал пару минут, пока остынет.
Надел рядом со своим на средний палец.
Кольцо было совершенно мертвым. Даже не запрашивало моды.
Снял и бросил обратно в золу. Зарыл в пепел, укрыл недогоревшими ветками.
Пусть лежит пока. Это я там ничего не могу прочитать, а в ведомстве Даурова, возможно, что-то и смогут. Картинку эту из меня, конечно, вытрясут, и кольцо найдут, но не сию минуту.
Недалеко он ушел. Надо бы еще потянуть время. Не бог весть, какой косяк не выбежать, сломя голову, навстречу Ройтману. Погуляю-ка я еще часика два. Между прочим, здесь восхитительные закаты.
Ну, проторчу в ПЦ не два дня, а неделю. Не смертельно, в конце концов. Хоть увижу нормальное солнце. В Кириополе, наверное, уже форзиция расцвела, как еще одно солнце, упавшее на землю.
Я вымыл руки снегом и пошел прочь.
Уходя как можно дальше от кострища, я думал о том, что каждым своим действием отодвигаю прощение, такое желанное, такое выстраданное и отработанное, и уже обещанное Хазаровским.
Закат был действительно великолепен. Здесь совершенно безумные цвета: багровый, оранжевый, золотой, лиловый. И асфодели покачиваются на проталинах и повторяют все цвета неба. И все цвета неба повторяет снег.
Меня вызывали по кольцу.
Чего и следовало ожидать.
Анри, что ты делаешь? спросил Ройтман.
Любуюсь закатом, Евгений Львович.
Где?
На сопках.
Я велел тебе домой идти. Четыре часа назад, между прочим.
Я не думал, что вы так быстро приедете, Евгений Львович, извините. Сейчас иду.
Ты знаешь, что в деревне творится?
Нет. А что-то творится?
Не то слово! У них девица какая-то пропала. Собираются искать всем миром. Грешат на тебя.
Евгений Львович, я не ем девушек. Я их не ел даже одиннадцать лет назад.
Не сомневаюсь. Только местное население не в курсе твоих кулинарных предпочтений. Они почему-то считают, что тот, кто покусывал армию Кратоса и сожрал пассажирский корабль, может и девушкой закусить.
Не правы, заметил я.
Так, Анри. Может быть самосуд. Так что я вызвал полицию. И тебе гораздо выгоднее попасться мне с полицией, чем местным жителям.
А что за девушка? Как зовут?
Говорят, она за тобой бегала
Знаете, сколько их за мной бегало
Маша. Она убирала у тебя.
А! Понял. Она маленькая совсем. Шестнадцати нет, наверное. Евгений Львович, я не ем детей.
Угу! Последние одиннадцать лет, вроде нет. Все, Анри, мы тебя запеленговали. Стой, где стоишь. Про самосуд ты понял.
Я их не боюсь.
Угу. Ты ничего не боишься. Но, когда тебя раздирают живьем на куски, удовольствие не фонтан.
Не разорвут. Я перед ними чист.
Анри не лезь на рожон, я тебя умоляю!
Я не торопясь пошел в сторону деревни. Не собьется их пеленг, я от них не бегаю.
Девочку эту я знал. Она действительно за мной бегала. Иногда как бы случайно попадалась мне в моих скитаниях по окрестным сопкам. Мы тогда садились рядом на камень, и я рассказывал ей о цветах, о Кириополе, о Тессе. Совершенно невинно. Я просто не мог к ней испытывать никаких чувств, кроме, разве что, отцовских.
Ройтман встретил меня в окружении десятка полисменов на полпути до Чистого.
Боже мой! Какой почетный эскорт! сказал я.
Анри, посерьезнее, ответил Ройтман. Они ее нашли.
Живую?
Нет. А у тебя с гормональным фоном творится черт знает, что. Если бы ты мне сам объяснил, было бы гораздо лучше.
Евгений Львович, я врать вам больше не буду, но объяснить не могу.
Почему?
Я молчал.
Ну, тогда мы сейчас летим в Беринг в полицейское управление, заключил Ройтман.
Здесь тоже есть полиция.
Здесь нет биопрограммера.
Понятно. Едем, не вопрос.
Ты что время тянешь?
Я молчал.
Я же знаю, что это не ты, сказал Ройтман. Ты кого покрываешь? Ты уверен, что его стоит покрывать?
Я не ответил.
Толпу местных жителей мы встретили у крайнего деревенского дома. Похоже, они шли с той самой сопки, на которой я нашел кострище. Машу нес на руках ее отец. Одежда в крови, бессильно свисает тоненькая рука.
Я ускорил шаг и пошел им навстречу.
Анри, стой! крикнул Ройтман.
Я проигнорировал.
Их было около сотни, пожалуй. Вряд ли полисмены меня спасут, хотя у них наверняка ручные биопрограммеры. Допросить нельзя, а усыпить можно. Зато местные жители все носят оружие.