Нам велели раздеться и завернуться в красную ткань. Наши платья унесут и сожгут. Нам дадут новые белые рубашки и покрывала символы взрослой жизни. Дома мы должны носить рапы символ нашего детства.
Бинта пошла первой ее обряд надо было провести срочно. Затем Луйю, Дити и потом я. На полу расстелили красную ткань. Лежа на ней с красной подушкой под головой, Бинта снова заплакала. Включили свет, и предстоящее показалось нам гораздо страшнее. «Что я делаю? думала я, глядя на Бинту. Это безумие! Я не обязана это делать! Надо выбежать в дверь, добежать до дома, лечь в кровать и притвориться, что этого никогда не было». Я шагнула к двери. Я знала, что она не заперта. Обряд был добровольным. Девочек уже давно не принуждали к нему. Я сделала еще шаг. Никто не заметил. Все смотрели на Бинту.
В комнате было тепло, а снаружи была обычная ночь. Мои родители спали, словно это была обычная ночь. Но Бинта лежала на красной тряпке, и ее ноги держали целительница и архитектор. Ада продезинфицировала скальпель и затем нагрела в огне. Дала ему остыть. Целители обычно оперируют лазерными скальпелями. Они делают очень точные разрезы, а если надо, ими можно сразу прижечь. Интересно, почему Ада взяла простой скальпель?
Задержи дыхание, сказала Ада. Не кричи.
Не успела Бинта как следует вдохнуть, Ада воткнула в нее скальпель. В маленький бугорок розовой плоти возле йейе. Скальпель рассек его, брызнула кровь. У меня в животе екнуло. Бинта не закричала, но закусила губу так сильно, что из уголка рта потекла кровь. Она дернулась, но женщины ее удержали.
Целительница прижала к ране лед, завернутый в марлю. На несколько мгновений все застыли, кроме Бинты, которая тяжело дышала. Потом кто-то из женщин помог ей встать и отвел на другую половину комнаты. Бинта села, разведя ноги и удерживая марлю на месте. Лицо у нее было ошарашенное. Настала очередь Луйю.
Я не могу, залепетала Луйю. Я не смогу!
Все же она позволила целительнице и архитектору прижать себя к полу. Портниха и моя тетка для верности взяли ее за руки, а Ада продезинфицировала новый скальпель. Луйю не кричала, но издала пронзительный писк. Она боролась с болью, из глаз лились слезы. Настала очередь Дити.
Дити медленно легла и сделала глубокий вдох. И тихо сказала что-то, что я не расслышала. Как только Ада коснулась скальпелем ее плоти, Дити вскочила на ноги, по ее бедрам потекла кровь. С искаженным от ужаса лицом она молча попыталась вырваться и убежать. Видимо, такая реакция была знакома женщинам, потому что они без слов схватили ее и быстро уложили на пол. Ада быстро и чисто закончила разрез.
Настала моя очередь. Я едва могла открыть глаза. Боль, которую испытывали девочки, роилась вокруг меня, как осы и кусачие мухи. Вонзалась как шипы кактусов.
Иди, Оньесонву, сказала Ада.
Я была зверем в ловушке. Ловушкой были не эти женщины, не дом и не традиция. А сама жизнь. Словно я тысячи лет прожила вольным духом, а потом в одночасье меня что-то схватило что-то жестокое, злобное и мстительное и запихнуло в тело, в котором я с тех пор нахожусь. Отдана на его милость, подчинена его законам. Затем я подумала о матери. Она ради меня сохранила рассудок. Ради меня выжила. Я сделаю это ради нее.
Я легла на ткань, стараясь не замечать, как три девочки разглядывают мое тело, тело эву. Треснуть бы их всех. Я не заслужила, чтобы меня так изучали в самый жуткий момент. Целительница и архитектор взяли меня за ноги. Портниха и тетка держали за руки. Ада взяла скальпель.
Спокойно, сказала мне на ухо Нана Мудрая.
Я почувствовала, как Ада раздвинула губы моей йейе.
Задержи дыхание, сказала она. Не кричи.
Я не успела вдохнуть как следует она сделала разрез. Боль была как взрыв. Я чувствовала ее каждой частью своего тела и едва не потеряла сознание. Затем закричала. Я не знала, что умею издавать такой звук. Я едва чувствовала, что женщины меня держат. Удивилась, что они не бросили меня и не разбежались. Все еще крича, я поняла, что все куда-то делось. Вокруг меня все стало голубым, желтым, а по большей части зеленым.
Я задохнулась бы от ужаса, если бы у меня был рот. Я кричала бы, билась, царапалась, плевалась. Я не знала, что думать, видимо, я умерла опять. Со мной больше ничего не происходило, и я успокоилась. Оглядела себя. Я стала голубой дымкой, похожей на туман после долгого сильного ливня. Теперь я могла разглядеть других. Кто-то был красным, кто-то зеленым, кто-то золотым. Предметы обрели четкость, и я смогла разглядеть и комнату. Девочек и женщин. У каждой была своя цветная дымка. На свое лежащее тело мне смотреть не хотелось.
И тут я увидела нечто. Красное, овальное, с белым овалом в центре, как гигантский глаз джинна. Оно сипело и шипело, белая часть расширялась, подбираясь ближе. И оно внушало смертельный ужас. «Скорей бежать! подумала я. Скорее! Оно меня видит!» Но я не знала, как бежать. Чем? У меня не было тела. Красное было горьким ядом. Белое жгло как самое злое солнце. Я снова начала кричать и плакать. А затем открыла глаза и увидела чашку с водой. Все заулыбались.
Слава Ани, сказала Ада.
Я ощутила боль и вскочила, готовая бежать. Надо было убегать. От того глаза. Я тогда была так сбита с толку, что решила, будто боль исходит от того, что я видела.
Не шевелись, сказала целительница.
Она прижимала мне между ног лед в марле, и я не знала, от чего мне больнее от раны или от холода. Я обшаривала комнату глазами. Когда взгляд падал на что-нибудь красное или белое, сердце замирало, а руки сжимались в кулаки.
Через пару минут я стала расслабляться. Сказала себе, что это боль вызвала кошмар. Позволила рту открыться. Воздух высушил мне нижнюю губу. Теперь я ана м-боби. Я больше не позорю родителей по крайней мере не тем, что в одиннадцать лет остаюсь необрезанной. Но облегчение длилось не больше минуты. Это был вовсе не кошмар. Я знала это. И сейчас случилось что-то ужасно плохое, хотя я и не знала что.
Когда она тебя порезала, ты просто уснула, сказала Луйю, лежа на спине.
Она смотрела на меня с большим уважением. Я нахмурилась.
Да, и стала вся прозрачная! добавила Дити.
Она, казалось, совсем оправилась от собственного шока.
Ч-что? сказала я.
Чшшш! сердито прошипела Луйю.
Но стала ведь! зашептала Дити.
Мне хотелось царапать пол ногтями. Что все это значит? От меня пахло тревогой. Я поняла, что чувствую и другой запах. Тот, что впервые почувствовала во время истории с деревом.
Ей надо поговорить с Аро, сказала Ада Нане Мудрой.
Нана Мудрая что-то хмуро пробурчала, и Ада поспешно отвела глаза.
Кто это? спросила я.
Никто не ответил. Никто из женщин не смотрел на меня.
Кто такой Ара? спросила я, обращаясь к Дити, Луйю и Бинте.
Все три пожали плечами.
Без понятия, сказала Луйю.
Когда никто так и не объяснил, кто такой Ара, я выбросила его из головы. Мне было о чем волноваться. Например, о том месте, полном света и цвета. Об овальном глазе. О кровоточащей ране у меня между ног. И о том, как рассказать родителям, что я сделала.
Мы вчетвером полчаса пролежали бок о бок. Было больно. Каждой из нас дали тонкую золотую цепочку на талию, теперь ее надо было носить не снимая. Старшие, задрав одежду, показали нам животы с цепочками.
Их освятили в воде седьмой из Семи рек, сказала Ада. Они надолго нас переживут.
Каждой также дали камешек, чтобы держать под языком. Они назывались талембе этану. Эту традицию мама одобряла, хотя ее смысл тоже был давно забыт. У нее был маленький гладкий оранжевый камешек. У каждой группы океке разные камни. Нам дали алмазы, о которых я раньше и не слышала. Похожие на гладкие овальные льдинки. Мой легко поместился под язык. Вынимать его надо было только за едой и на время сна. И поначалу следить, чтобы не проглотить его это считалось плохой приметой. Я подумала вскользь странно, что мама не проглотила свой камень, когда меня зачинали.
Потом ваш рот с ним подружится, сказала Нана Мудрая.
Мы вчетвером оделись, подложив в трусы марлю и обернув головы белыми покрывалами. Ушли вместе.
Мы молодцы, сказала Бинта по дороге.
Слова звучали слегка невнятно из-за опухшей прокушенной губы. Мы шли медленно каждый шаг отдавался болью.
Да. Никто не кричал, отозвалась Луйю. Я помрачнела. Я-то точно кричала. Мама сказала, что в ее группе пять из восьми девочек кричали.
Оньесонву так понравилось, что она уснула, сказала Дити с улыбкой.
Кажется, я кричала, сказала я, потирая лоб.
Нет, ты сразу вырубилась, сказала Дити, а потом
Дити, заткнись. Мы о таком не говорим! прошипела Луйю.
Мы помолчали и еще больше замедлили шаги. Рядом заухала сова, мимо нас проехал человек на верблюде.
Мы никому не скажем, правда? спросила Луйю, глядя на Бинту и Дити. Обе кивнули. Она повернулась ко мне с любопытством: Так что случилось?
Я никого из них не знала как следует. Но Дити точно любит сплетничать. Луйю тоже, хоть и притворяется, что нет. Бинта была тихая, но в ней я тоже сомневалась. Я им не доверяла.
Я как будто заснула, соврала я. А что что вы увидели?
Ты правда заснула, сказала Луйю.
Ты была как стеклянная, Дити широко раскрыла глаза. Я видела сквозь тебя.
Всего несколько секунд. Все опешили, но тебя не выпустили, сказала Бинта.
Она потрогала губу и сморщилась. Я плотнее закрыла лицо покрывалом.
Тебя кто-то проклял? спросила Луйю. Может, из-за того, что ты
Не знаю, быстро ответила я.
Выйдя на дорогу, мы разошлись, каждая в свою сторону. Проскользнуть домой оказалось довольно просто. Устраиваясь в постели, я не могла отделаться от ощущения, что за мной наблюдают.
Наутро, откинув одеяло, я увидела, что кровь просочилась сквозь марлю на постель. Месячные у меня начались год назад, так что это меня не очень беспокоило. Но от потери крови кружилась голова. Я завернулась в рапу и медленно прошла в кухню. Родители смеялись над какими-то Папиными словами.
С добрым утром, Оньесонву, сказал Папа, все еще хихикая.
Мамина улыбка погасла, как только она увидела мое лицо.
Что случилось? спросила она своим шепотом.
Все все хорошо, сказала я, двигаться не хотелось. Просто
Я чувствовала, что по ноге течет кровь. Нужно сменить повязку. И выпить ивового отвара от боли. «И что-нибудь от тошноты», подумала я, и меня тут же вырвало прямо на пол. Родители бросились ко мне и усадили в кресло. Кровь они увидели, когда я села. Мама молча вышла из комнаты. Папа рукой вытер мне губы. Мама вернулась с полотенцем.
Оньесонву, у тебя месячные? спросила она, вытирая мне ногу.
В верхней части бедра я удержала ее руку.
Нет, мам, я посмотрела ей в глаза. Это другое.
Папа помрачнел. Мама напряженно смотрела на меня. Я приготовилась к худшему. Мама медленно встала. Я не посмела увернуться от ее удара наотмашь по лицу, и мой алмаз чуть не вылетел изо рта.
Эй, эй, жена! вскричал Папа, хватая ее за руку. Стой! Ей же больно.
Зачем? спросила она меня, а затем повернулась к Папе, который все еще держал ее за руки, не давая снова ударить меня. Она это сделала ночью. Пошла и сделала обрезание.
Папа посмотрел на меня с ужасом, но еще в его взгляде было, как мне показалось, благоговение. Такой же взгляд у него был, когда он нашел меня в ветвях того дерева.
Мама, я сделала это ради тебя!
Она попыталась вырвать руки, чтобы снова дать пощечину, но не смогла освободиться и крикнула:
Не смей винить меня! Дура, идиотка!
Я не виню я почувствовала, что кровь сочится сильнее. Мама, Папа, я вас позорю, сказала я и заплакала. Мое существование это позор! Мама, я тебя мучаю с самого дня зачатия.
Нет, нет, сказала мама, яростно мотая головой. Я тебе не для этого рассказала. Видишь, Фадиль? Видишь, почему я ей не говорила?
Папа все еще держал ее за руки, но теперь он, кажется, сам за них держался.
Здесь каждой девочке это делают, сказала я. Папа, ты кузнец, тебя все любят. Мама, ты его жена. Вас обоих уважают. А я эву, я помолчала. Если этого не сделать, было бы еще больше позора.
Оньесонву! сказал Папа. Мне наплевать, что думают люди! Как же ты этого до сих пор не поняла? А? Надо было прийти к нам. Такое нельзя делать от неуверенности в себе!
Сердце мое болело, но я все же считала, что сделала правильный выбор. Может, он и принимал нас с мамой такими, какие мы есть, но мы ведь живем не в пустыне.
В моей деревне женщин так не режут, прошипела мама. Какое варварство
Она отвернулась. Все уже сделано. Она сжала руки:
Моя собственная дочь!
Она потерла лоб, словно пыталась разгладить морщинку. Взяла меня за руку:
Вставай.
В тот день я не пошла в школу. Вместо этого мама помогла мне промыть и перевязать рану. Заварила обезболивающий чай с ивовыми листьями и мякотью сладкого кактуса. Весь день я пролежала в постели с книжкой. Мама осталась дома, чтобы сидеть у моей постели, что меня несколько смутило. Мне не хотелось, чтобы она видела, что я читаю. На следующий день после того, как мама рассказала историю моего зачатия, я пошла в книжный дом. К своему удивлению я нашла то, что искала, учебник языка нуру, языка моего кровного отца. Я сама осваивала основы. Узнав об этом, мама пришла бы в ярость. А так как она сидела у моей постели, я прятала эту книгу внутри другой.
Она весь день неподвижно просидела в кресле, вставая только перекусить и облегчиться. Один раз вышла в сад для беседы с Ани. Я думала о том, что же она сказала Всемогущей и Всеведущей Богине. И какие отношения у нее могли остаться с Ани после всего, что с ней было.
Потом мама вернулась, и я, читая свою книжку про язык нуру и перекатывая во рту камешек, принялась гадать, о чем она думает, сидя там, в кресле, и глядя в стену.
Глава пятаяТот, кто зовет
Никто ничего никому не сказал. Это был первый признак того, что обряд одиннадцатого года действительно нас объединил. Поэтому когда я через неделю вернулась в школу, никто меня не дразнил. Люди знали лишь то, что я теперь и взрослая, и ребенок. Я ана м-боби. Хотя бы этой чести меня удостоили. Конечно, о растлении Бинты мы тоже не проговорились. Она потом рассказала нам, что через день после нашего обряда ее отцу пришлось предстать перед старейшинами Осугбо.
Он пришел домой сломленным, сказала Бинта. По-моему, его высекли.
И я тогда подумала, что этого еще мало. Мать Бинты тоже вызвали к старейшинам. Обоим родителям приказали три года ходить на консультации к Аде, и Бинте с сестрами и братьями тоже.
Расцвела моя дружба с Бинтой, Луйю и Дити. И стало происходить еще кое-что. Косвенно оно началось на второй день после моего возвращения в школу. Я стояла, опершись о стену, и смотрела, как ребята играют в футбол и болтают. Рана все еще болела, но заживала быстро.
Оньесонву! позвал кто-то.
Я подпрыгнула и нервно обернулась в мозгу всплыла картинка с тем красным глазом. Луйю засмеялась они с Бинтой медленно шли в мою сторону. Пару секунд мы молча смотрели друг на друга. В этих секундах было столько всего осуждение, страх, неуверенность.
С добрым утром, сказала я наконец.
С добрым утром, Бинта шагнула вперед, пожала и отпустила мою руку, наши пальцы хрустнули.
Ты сегодня первый день? Мы да.
Нет, я вчера пришла.
Хорошо выглядишь, сказала Луйю, тоже дружески пожимая мне руку.
Ты тоже.
Повисла неловкая пауза. Потом Бинта сказала:
Все знают.
А? сказала я слишком громко. Знают? Что знают?
Что мы ана м-боби, гордо ответила Луйю. И что никто из нас не кричал.
А, сказала я с облегчением. Где Дити?
С того дня все лежит в постели, со смехом сказала Луйю. Слабачка.
Нет, ей просто нравится прогуливать школу, возразила Бинта. Дити знает, что она красивая и школа ей все равно не нужна.
Неплохо, должно быть, проворчала я, хотя мне самой школу прогуливать не нравилось.
О, продолжала Луйю, делая большие глаза, а ты слышала про нового мальчика?
Я покачала головой. Луйю и Дити переглянулись и прыснули.