Сколь разнятся люди в этом мире! Не пора ли от стихов перейти к толстенному психологическому роману?
Впрочем, не об этом следует ей сейчас думать. Проклятые, скачущие, словно необъезженные жеребята, мсыли! Времени в обрез. В этот самый момент, быть может, Губи советуется с Шимоном, как лучше всего нейтрализовать зарвавшуюся девчонку.
А что если попросить помощи у Идриса? Наверняка он знает остров вдоль и поперектакой же любитель одиноких прогулок, что и Будр. Совершить безумный, иррациональный шаг. Идристемная лошадка, предельно неописуемый. При всей неуемной общительности она до сих пор не перемолвилась с ним и словом. (Интересно, перемолвился ли вообще кто-нибудь?) Он может оказаться кем угодно: запредельным негодяем похлеще Губи, средневековым недовымершим рыцарем, живописным нулем, ничтожеством, окружившим себя роем загадок. Довериться емубезумие. Все равно что ринуться с десятиметровой скалы в непрозрачную глубь, не зная, что ждетподатливая вода или острые камни. Но разве не самые безумные шаги приводят к победе? Рискнуть или не рисковать? На кону, надо признать, поставлено не так уж и мало: невзрачная и скромная, но при этом единственная и уникальная, своя собственная шкурка
В конце концов, после немалых колебаний, Нелида решила довериться Танауги. Все остальные, как ей казалось, преданы либо Шимону, либо Губи (за исключением неподвластного рассудку Идриса), он же один нейтрален и безмятежен, словно скала посреди ревущего моря. Он даже на лагерное собрание не соизволил явиться. То, что он равнодушен немыслимопусть. Зато никого не боится и не лебезит ни перед кем. Онскала в море.
Белая округлая скала с крохотными щелками-глазами. Мраморная. Холодная (потому что камень), но и теплая (потому что нагревается солнцем). Нелька могла бы поклясться, что глубоко вдавленные, слюдяные глаза Танауги теплеют, когда она болтает с ним, по обыкновению не особо вдумываясь в произносимые слова. «Он невозмутимый и сильный, а может быть, даже добрый, хоть и маскирует это полнейшим бесстрастием. Независимый и несокрушимый, не то, что яколеблемая всеми ветрами и сквозняками, всеядная и слабая, как как плесень».
Приняв решение, Нелька сразу повеселела.
Впередк Танауги. Хорошо, что его не надо разыскивать: всегда сидит ссутулившимся мешком у дверей своей хижины на вершине обрыва. Или колдует на кухне, шинкуя лук и морковь ювелирно-крохотными ломтиками. Перед этим, правда, нужно заскочить на минутку к себе, оставить записку Зеу. Предупредить, чтобы вела себя тихо, если хочет оставаться живой и целой. Зеу, верно, вздохнет с облегчением, обрадуется, что Нелька убралась с ее горизонта и Шимон станет доступнее. Ну и пусть! Хоть капельку радости в ее беспросветный мрак
Нелида заспешила назад, в лагерь. Уже не по скалистому гребню, а понизу, сняв обувь и шлепая босиком по гальке, по прохладной воде. Недавние тревога и страх, перебродив и перекипев в грудной клетке, принялись облекаться в торопливые, в ритм шагам, строки: «Я слабым родился и, выросши, понял: хотеть, но не мочьмой удел до кончины Меня называли то глупым, то вздорным, то злым, то скулящим без веской причины А жизнь так шумела, а жизнь так бесилась, как в кратере белая бесится лава Нырнуть быи вынырнуть зверски красивым, чертовски удачливым, бешено славным Бегом и бегомот раскрывшейся сути своей неудачной, хромой и бесценной Мне в спину смеялись прохожие люди, которыезвонко, которыенервно Якопия всех, те же руки и ноги, глаза под бровями и уши без шерсти Родился я гением, мудрым и добрым, но слабым, как сон, и бессильным, как плесень. И что бы ни делал, кого бы ни корчилсебя не построишь ни книгой, ни хлебом В груди опостылой скулит и щекочет мое горемычное, сиплое "эго" Большое, большое, святое, слепоемое горемычное, сиплое "эго"»
Глава 14. Яма
Сырая коричневая тьма. Оранжевый клубочек света на столе. Низкий потолок и стены, мохнатые от корней травы и кустов, с извилистыми ходами дождевых червей, жуков и медведок.
Последней в эту тесную тюрьму привели Нелиду.
Откуда ты, солнце мое? Велес протянул из темноты руки, помогая усесться рядом с собой на нары.
Оттуда, пробурчала Нелька, радуясь, что темно и никто не видит, как судорога сдерживаемых рыданий кривит губы и щеки.
Оттудапрошептала-прошелестела Лиаверис.
Помолчав и справившись с голосом, Нелида вкратце перечислила случившееся с ней со вчерашнего вечера.
Танауги донес на меня, судя по всему, заключила она с жалобным недоумением. Он обещал помочь. Обещал придумать что-нибудь, чтобы вытащить вас всех отсюда
Что же ты, девочка, удивилась Арша, нашла к кому обратиться? Танауги ни на секунду не задумается, выбирая между тобой и своим абсолютным покоем.
Хрипло-прокуренный голос странно протяжен и почти совсем без иронии.
Но больше никого не было, сказала Нелька. Никого-никого.
Никого, опять повторила за ней Лиаверис.
Непонятно, то ли она в забытьи, то ли повредилась рассудком.
Матин молчит. Изредка тихо спрашивает у жены, не нужно ли ей что-нибудь, удобно ли ей. Лиаверис откликается громко и невпопад.
Порой она начинает петь. То заунывно, то бодро, то игриво-кокетливо. От пронзительных звуков с потолка и стен начинают сыпаться комочки земли, древесная труха и черные жуки с поджатыми лапками.
Гатынь кажется неживым. Он почти совсем не проявляет себя.
Если долго смотреть на одинокий огонек свечи, можно войти в транс. Отключиться, улететь, как под воздействием легкого наркотика. Нельке доводилось пробовать травку в молодежных компаниях. Не часто, раза три-четыре. Особого впечатления тогда это не произвело, но вот сейчас, здесьбыло бы кстати.
Подключиться к оранжевой точке света, втянуться в нее. Загипнотизировать саму себя. Тогда перестанет маячить под закрытыми веками лицо Танауги. Белое и круглое, как непропеченный блин. Как лепешка коровы-альбиноса Что он там бормотал ей? "Можешь ни о чем не беспокоиться. Перебирайся пока ко мне: Гатыня нет, его койко-место свободно. Сюда никто никогда не заходит, да и сам я под крышей лишь сплю. Будешь полной хозяйкой моей хибары. Но если боишься, можно подумать о другом варианте укрытия"
Так он ей пел, успокаивал, гладил по шерстке а маленькие глазки бегали. Да нет, ничего они не бегали! Взгляд Танауги всегда стояч, как болото. Даже намереваясь предать ее, он ни на йоту не взволновался. Был по-прежнему невозмутим, как скала в море.
Идиотка, какая же она идиотка Такую степень идиотизма еще поискать.
«Располагайся, устраивайся, а я схожу за твоими вещами. Самыми необходимыми. Нужно ли говорить Зеу, где ты? Я тоже думаю, что не нужно. Чем меньше людей будет в курсе, тем спокойнее ты будешь спать. Да, я тоже думаю, что лучше всего, если знать будет один-единственный. Не скучай без меня. Я скоро».
Он даже улыбнулся ей на прощание. (Если это можно назвать улыбкой.) Одарил приподнятым на миллиметр уголком верхней губы. А всего через десять минут заявились трое подручных одноглазого властителя острова
Боже мой, бормочет Нелька. Он так меня успокаивал. Убаюкивал. Обнадеживал
Хватит, хватит думать о нем! строго велит ей Велес.
Он притягивает ее к себе и дует в левое ухо. Нелька трясет головой. Как ни странно, этот нехитрый прием помогает, и плоский блин предательского лица перестает маячить перед внутренними глазами.
Велес гладит Нельку по голове, осторожно выбирая комочки земли и мелкие веточки из мягких прядей.
Нелечка, едва слышно шепчет он, это правда, что ты здесь безвинно?
Правда.
Я давно хотел спросить, но боялся
А чего ты боялся?
Боялся узнать наверняка, что это правда. Слишком страшно. Хотя допустить, что закон был к тебе справедлив, еще страшнее. Совсем немыслимо. Ты и насилие? Быть такого не может. Скажи, а отчего это так стряслось, Нелечка?
Не скажу. Все, что пожелаешь, могу рассказать про себя, а этонет. Думай, что хочешь.
Ну и пусть. Не говори, разрешает Велес. Я просто заберу тебя отсюда. Тебя и Гатыня. И добьюсь, что твое дело пересмотрят и найдут настоящего убийцу.
Нелька сжалась и напряглась под его рукой. Почувствовав, что сказал что-то не то, Велес прикусил язык. Вздохнув, он заговорил снова:
Бог с ним, с этим судом. Всё это суета. Я просто сохраню вас обоих, тебя и Гатыня, и никому не отдам. Слышишь? Не отдам и всё. Спрячу. Арша собирается сделать Гатыню фальшивый паспорт. Попрошу сделать два
Нелька уткнулась лицом ему в плечо.
Жестко, пожаловалась она. Не можешь плечи приличные себе отъесть или мышцами накачать хотя бы
Велес продолжает шептать, рисовать идиллические картины ее свободного будущего. Тихие слова греют, как мурлыканье кошки. Как лепет доброго, но не всесильного ангела-хранителя или домашнего божка.
Когда он доходит до семьи и детей, Нелька вздыхает. («Замуж тебя выдам. За такого же хорошего человека, как я. Только поспокойней. Сначала родится пацан, а потом девочка»)
Ну, будет, говорит она. Это уж слишком.
Она кладет ему палец на губы, чтобы он замолчал, а чтобы не обиделся, целует в теплую щетинистую щеку.
Велес вспоминает, что женщин перед отправкой на остров стерилизуют, дабы они не производили на свет несправедливо наказанных. Он тихо стонет сквозь зубы и отворачивается.
Ну конечно, ворчит Нелька, ну конечно, он будет теперь отворачиваться или вообще сейчас отодвинется. А мне тогда что? А мне тогда что останется, если ты, Велес, отвернешься, если плеча твоего, костлявого, здесь не будет?..
Она повышает голос, забыв, что, кроме них с Велесом, здесь еще четверо. Впрочем, и тихие, шепотные слова отчетливо слышны в крохотном земляном пространстве. Конечно, когда Лиаверис, устав петь, замолкает на время.
«Жизньвсего лишь борьба со смертью, либо с мечтой о смерти», сомнамбулически бормочет Нелида.
Красиво, откликается Арша спустя полминуты. Твое?
Нет. Прочитала где-то.
Красивая ложь, бурчит Матин. Не только борьба.
Пожалуй. Не буду спорить, покладисто соглашается вечная спорщица. А ты, Велес, что молчишь? Нравится афоризм?
Нет. Думаю, его родил некто грезящий о самоубийстве.
Вроде Зеу, добавляет Нелька.
Гатынь?
Гатынь не откликается.
А в нашей теплой компании таковыхгрезящих и унылых, нет, заключает Арша наигранно бодро.
Вы цари, да подземельные,
вы рожененькому дитятку
дайте в белу грудь дыханьице,
в белы рученьки маханьице,
в светлы оченьки гляденьице
Ты проснись, рожоно дитятко,
ты привстань на резвы ноженьки
во носочках туговязаных,
во сапожках со подковками
Что-то совсем древнее затянула Лиаверис. И голос изменился: стал заунывным, простонародным, расхристанным. Веющим такой первобытной тоской, что дрожь пробирает. Полумрак не дает рассмотреть лица, а жаль. Откуда, из каких глубин бессознательных выплыло в ней это? И что это? Языческий погребальный плач по младенцу (которого у нее никогда не было)?..
Матин внезапно вскакивает и хватается за лопату, которая валяется вдоль стены с тех самых пор, как сердобольный охранник швырнул ее Велесу. Выбрав самый дальний от выхода угол, он вгрызается в землю. Развернуться негде, даже локоть не отвести назад как следует, поэтому приходится вонзать лезвие под очень большим углом, отвоевывая каждый раз лишь небольшую горстку сырой почвы.
Велес принялся было ему помогатьотгребать ладонями и ступнями землю в сторону, но Матин отстраняет его.
Сядь на место, Велес. Вдвоем тут совсем не развернуться. Лучше сменишь меня, когда я выдохнусь.
Несмотря на скудный размах движений, вскоре Матину становится жарко, и он сбрасывает рубаху. Сухощавое незагорелое тело поблескивает от пота.
Велес замечает, что он роет слишком глубоко в одном месте. Он хочет сказать, что пора идти в ширину, ведь не собирается же Матин расширять их тюрьму до размеров бального зала. Но его осеняет, что доктор вовсе не увеличивает площадь их карцера. Он роет подземный проход. Выход.
Что ж, пожалуй, это лучше, чем сходить медленно с ума во тьме и бездействии, под тоскливые языческие завывания. Он молодчина, Матин. Затея эта, разумеется, увенчается крахом, но всё равно так лучше. Если б еще и Гатыня расшевелить, приобщить к делу. Но Гатынь лежит. Каждое слово из него приходится вытягивать клещами.
Послушай, Гатынь, Арша говорит негромко и доверительно, стараясь, впрочем, чтобы пение Лиаверис не заглушало ее слов. Ты общался когда-нибудь с Будром?
Нет. (После паузы.)
Жаль. Но ты хотя бы видел его лицо? Я имею в видув лесу, когда мы нашли его и он лежал, совершенно спокойный?..
Нет, Гатынь откликается с неохотой и еле слышно.
Неужели ты не подходил к нему, даже на этих стилизованных похоронах? Что-то не верится.
Я не люблю мертвых.
Ладно, тогда поверь мне на слово. Удивительное было лицо: тихое, благостное. И это ведьглаза в глаза со смертью. Тебе о чем-нибудь говорит этот факт?
Не надо, Арша, в голосе Гатыня наконец прорывается что-то живое. Ты хочешь убедить меня, что смертьэто нечто благостное и светлое. Пожалуйста, смени тему.
Будр никогда не был заперт в тесной норе, подает голос Нелида. Жизнь его была спокойная и тихая. А что он умираетон не заметил или не понял.
Спокойная и тихая! Арша давится язвительным смехом. Знали бы вы!.. Этот человек пережил все мыслимые и немыслимые несчастья, которые только могут вместиться в одну судьбу.
Это он тебе сказал? с интересом вступает в разговор Велес.
Нет. Он никогда о себе не рассказывал. Об этом я узнала незадолго до поездки сюда от знакомого. Он дружил с его сыном, когда тот был жив. Давно, сто лет назад.
Странно, мелодично и меланхолично резюмирует Нелька. Очень и очень странно
От рытья подземного хода становится еще тесней и душнее. Лиаверис, прервав заунывное песнопение, долго кашляет. Потом массирует горло, уставшее от пения и от кашля. Фиолетовые тени под глазами и слипшиеся пряди немытых волос делают ее похожей на ведьму из детской сказки.
Поймав отблеск свечи, на безымянном пальце загорается камушек в серебряном перстне.
Дай-ка взглянуть, протягивает руку Арша.
Вместо того чтобы снять перстень, Лиаверис отдает ей ладонь целиком. Исхудавшую, холодную, с облупившимся перламутровым лаком на ногтях.
Александрит, определяет Арша в колеблющемся свете свечи. Красивый камушек. Но мне он не особенно по душе. Ну что это, в самом деле: при солнце малиновый, при электрическом светезеленый? Нет в нем постоянства и глубины, желательной в драгоценных камнях.
Лиаверис кладет рядом другую ладонь. На безымянном пальце в витом золоте вспыхивает зеленая искра.
Неужели изумруд? оживляется Арша.
На звук ее голоса и блеск камней притягивается, оторвавшись от Велеса, Нелька. Трое женщин склоняются над подрагивающими ладонями, ровно лежащими по обе стороны от свечи.
На глаз, конечно, не определить, но похож, очень похож, бормочет Арша. Такая глубина цвета насыщенная искристая майская зелень
Краем глаза она поглядывает на Лиаверис. Быть может, болтовня о камнях притянет ее витающий где-то рассудоксловно воздушный шарик за ниточкуобратно. На Матина, раздавленного тихим безумием жены, страшно смотреть. Он роет землю с таким яростным отчаяньем, словно борется с тем, кто заточил их сюда.
Изумруд, выдавливает из себя Лиаверис. Сказали, что изумруд. Да и по цене тоже
Между прочим, вступает в разговор Нелька, красота камней вовсе не зависит от их драгоценности и цены. Бывают совсем дешевые камушки, но просто диво! Сердолики, например.
Да-да! поддерживает ее Арша. Когда-то я очень увлекалась камнями. Даже книги покупала по минералогии и по магии самоцветов. Грошовый тальк, из которого делают детские присыпки, в кристаллах напоминает голубой искрящийся лед. Еще есть камушек, тоже дешевыйдиоптаз. Его называют «медным изумрудом». Он интереснее настоящего изумруда по цвету: к зелени примешивается синева, как в глубине моря.
А я бирюзу люблю! замечает Нелька. Небо никогда не бывает таким нежно-голубым, как она.